— Да. Если я правильно помню, статья 462 или 463…
— Думаю, 463, — сказал инспектор. — По первой из них регламентируется только наказание за доставление средства к самоубийству, тогда как по второй — подговор к оному лица, не достигшего двадцати одного года, и опять же содействие. Максимальное наказание, конечно, сурово, но оно же равно тому минимуму, который полагается за убийство.
— Подговор еще надо доказать, — задумчиво протянула барышня, явно соображая на ходу. — А за одно только содействие плюс чистосердечное признание и раскаяние максимума, полагаю, не должно быть.
— Это верно, — сказал инспектор. — Правда, статья всё равно будет 463.
Барышня кивнула, принимая информацию к сведению. Я хмыкнул. Тело утопленника лежало у нас в холодной, прямо под нами. Согласен, наша профессия предполагает изрядный запас цинизма, но такое жонглирование цифрами над трупом лично мне представлялось уже откровенным перебором.
— Маргарита Викторовна, — сказал я. — Не для протокола. Семен, не пиши. Вам брата хоть немного жалко?
— Очень жалко, — кивнула барышня.
— Но упустить возможность прибрать к рукам полмиллиона было бы еще жальче, — уточнил инспектор.
— Полмиллиона? — переспросил я.
Барышня мелко кивнула, опасливо косясь на дядю, но тот, похоже, и сам пока не понял.
— Смерть брата приносила ей лишних двадцать пять тысяч, — пояснил вместо барышни инспектор. — Которые можно было бы получить и проще, прижав брата через посредника долговыми расписками. А вот если бы мы арестовали Артема Поликарповича за доведение до самоубийства лица, оставленного на его попечение, или если бы он, с его-то импульсивностью, прослышав про следствие, подался в бега, то Маргарита Викторовна могла бы распоряжаться всем его предприятием.
— Паскуда, — зарычал купец. — Я ж на тебя все бумаги оформил.
— С седьмого октября? — спокойно уточнил инспектор.
— Ага. Что?! Уже в моих бумагах порылись?!
Вместо ответа инспектор показал ему подпись под рисунком. О том, что самая сила арки должна была наступить именно седьмого октября. Барышня не теряла времени попусту.
Купец рыкнул и бросился-таки на нее. Одну оплеуху она словила. Потом мы с Семеном его скрутили. Пришлось даже разок табуреткой приложить.
— Теперь вы видите, что этот человек опасен для общества? — сказала барышня, потирая щеку ладошкой.
— До вас ему еще далеко, — строго возразил инспектор. — Семен, отправьте его в камеру. Пусть там в себя приходит. Потом гоните в шею. Нечего казенное место занимать. Ну а вам, Маргарита Викторовна, придется задержаться у нас до суда.
— В хорошей компании отчего ж не задержаться, — очень спокойно ответила она.
Потом встала и в сопровождении Семёна отправилась в камеру.
КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ МЫ молчали. Инспектор пил чай и читал мой рапорт. На его лице застыла гримаса отвращения. Час назад я бы с интересом гадал: это потому что чай остыл, или это я там чего-то эдакого понаписал. Сейчас же мне было всё равно. Я просто сидел на стуле, пытаясь сознать, как вышло, что ангел небесный обернулась сущей дьяволицей. Мысль эта в голове не укладывалась.
— О чём задумались, Ефим? — раздался голос инспектора.
Отложив рапорт, он смотрел на меня.
— Да так, ни о чем. Скажите, Вениамин Степанович, а как вы сразу сообразили, что это убийство?
— Логика, Ефим, — последовал ответ. — Логика и знание жизни. Начнем с утопленника. Он прожил в Кронштадте четыре года, а плавать так и не научился. Значит, действительно воды боялся. Это бывает. Особенно если чуть не утонул, как нам Маргарита Викторовна рассказывала. Видел я такое, и не раз. Но только если он воды боялся, то должен был страх свой преодолеть, чтобы в канал прыгнуть. А что такое самоубийство? — он щелкнул пальцами и сам же ответил на свой вопрос: — Это, Ефим, бегство от трудностей. Если он себя смог преодолеть, какие после этого трудности могли его испугать? Да никаких. Нет, будь юноша слаб духом, он бы в петлю полез или яду наглотался. На несчастный случай тоже не похоже. Юноша разделся, рядом заблаговременно приготовлена веревка. Хорошая веревка, такая долго бы не завалялась. Плюс картинка с указанием на сегодняшнюю дату как день силы.
— Ну, это уже мистика, — сказал я.
— Это чушь, — строго поправил меня инспектор. — То есть, конечно, в данном деле она — важная деталь, как причина, побудившая жертву пойти на поводу у преступника, но сама по себе вся эта мистика не существует. За каждой тайной стоит вполне реальный человек, который не хочет делиться своими секретами. В нашем случае секрет заключался в том, ради чего стоило седьмого октября отправить юношу в канал. Тут были возможны варианты, но даже сама по себе эта дата говорила о том, что купание в канале не было случайным или, скажем, совершенным под влиянием душевного порыва. Оно было подготовлено загодя. С учетом того, что плавать юноша не умел — это было убийством.
— Логично, — признал я.
— Конечно, поведение Маргариты Викторовны могло быть следствием глупости, а веревку мог очень кстати обронить проходивший мимо торговец, но, как я вам уже говорил, за всякой случайностью прячется своя закономерность, которую необходимо отыскать, — инспектор покачал головой. — Должен признать, преступление у нее получилось почти идеальным. Жертва сама прыгает в канал, сама тонет, и даже с тем фактом, что к каналу эта парочка пришла подготовленной — доказать в суде именно убийство будет не так-то просто.
Раздался стук, и в дверь заглянул Семен. Инспектор поднял голову.
— Прошу прощения, Вениамин Степаныч, — сказал дежурный. — Ефим, там по твою душу бабка пришла.
— Какая бабка? — не понял я.
— Фролова Фекла Ильинишна. Говорит, пришла каяться.
Инспектор взглянул на часы.
— Как раз вовремя, — проворчал он так, что и не поймешь: рад или не рад он, что старуха сама в полицию пришла. — Ну что встал? — фыркнул он на Семена. — Зови, коли пришла. Чего старого человека в коридоре держишь.
Дежурный тотчас исчез. Дверь распахнулась, пропуская согнувшуюся старушку. Видать, радикулит так и не отпустил. Фёкла Ильинична тяжело опиралась на палку.
Инспектор уступил ей своё мягкое кресло, предложил чаю, а каяться переориентировал на меня. Мол, вот он всё запишет, что вы сочтете нужным сказать. Бабка первым делом рассыпалась в извинениях, что не сразу пришла в полицию, да так многословно, что пришлось ее прервать.
— Фекла Ильинишна, — попросил я. — Ваше раскаяние отмечено и будет учтено. Про ваши ночные поиски с лопатой мне тоже всё известно. Давайте уже по самому факту кражи.
Бабка выпучила на меня глаза.
— Это ж откуда тебе известно, милок?
— Работа такая, — кратко ответил я.
Бабка опять запричитала. Мол, конечно, молодой да грамотный, куда ей за мной угнаться. Кое-как я всё-таки направил беседу в более конструктивное русло.
Как оказалось, в ту ночь бабка мало того что видела вора, так еще и опознала его. Это был приказчик из лавки купца Золотова. Купец, как и его молодой племянник, не только через забор беседы беседовал. Катерина их и ближе допускала. Тайком — так она думала! — по ночам впускала то одного, то другого к себе, а рано утром провожала. Дело, как говорится, житейское, молодое, но той ночью влюбленные ненароком спугнули вора.
На профессионала он, по мнению бабки, никак похож не был. Видать, решил за молодым хозяином пошпионить, да как влез в дом — не удержался пошарить по полкам. Тут мы с инспектором переглянулись. По всей видимости, Артем Поликарпович либо знал, либо догадывался о том, что он — не единственный кавалер у Катерины, и установил за племянником слежку.
Соблазн прикарманить кое-что оказался слишком велик — тем более что работая в посудной лавке, приказчик вполне мог сбыть краденый товар покупателям за его полную стоимость — но в ту ночь гость не задержался. Катерина его через дверь на кухне выпускала, вот вор и заметался, а заметавшись — малость нашумел.
Бабка, выглянув на шум, увидела, как вор на цыпочках выскочил из кухни, держа в руках большущий сверток. К дверям он уже не успевал — там были Катерина с Андреем — и выскочил в окно. Свет луны, очень вовремя выглянувшей из-за тучи, позволил разглядеть его лицо. Торопливо натянув на себя одежду, бабка с кочергой выскочила из дому — вот ведь не робкого десятка оказалась! — и увидела вора на улице уже без свертка. Тот тоже ее увидел и со всех ног бросился бежать. Угнаться за ним старуха, конечно, не могла, однако смекнула, что вор припрятал добычу где-то во дворе. Сказала бы сразу, и дело с концом. Мы бы обшарили двор и нашли пропажу.
Ан нет! На девяносто шестом году жизни бабка надумала поиграть в Пинкертона! Сама преступника разоблачить решила, и ночью, едва стемнело, засела в сенях в засаде. Вор, однако, за добычей не вернулся. Бабке стало скучно, и она полезла сама сверток искать, вобла вяленая! Весь двор перерыла, только к дровяному сараю подходить опасалась.
— Чую, батюшка, бес там затаился! — вещала она треснутым голосом. — И на меня из темноты зыркал. А ну как затащил бы в сарай и что срамное сотворил?!
Инспектор бросил на меня ехидный взгляд из-под бровей. Я его проигнорировал…
ПРИКАЗЧИКА МЫ ВЗЯЛИ тем же часом. Бедняга так устал бояться, что, едва завидев меня с Матвеевым, сам во всем покаялся. Спрятал он добычу в сарае, в дровах, во втором ряду, под самым потолком. Получается, я всю ночь на ней и пролежал.
БАРЫШНЮ И ПРИКАЗЧИКА судили в один день.
Нищий действительно видел в то утро веревку у Золотовых, и это, вместе с долговыми расписками Андрея, найденными в шкатулке Маргариты Викторовны, основательно укрепило позиции обвинения, однако те по-прежнему были далеки от идеальных. Да еще Артём Поликарпович подсуропил. Не иначе как из вредности пригласил лучшего адвоката. Не самого Плевако, конечно, тот на наше счастье как раз от дел отошел, но одного из его учеников!
Говорят, прокурор после суда выглядел как Наполеон после Ватерлоо. Впрочем, он тоже был не лыком шит, и совсем отвертеться от наказания Маргарите Викторовне не удалось. Однако приказчику за кражу ложек и то больше досталось.