— Стараться стать винтиком в машине, — отозвался я.
— Тоже хорошее сравнение, — согласился инспектор. — Винтик в машине, которая раздавит преступность по всей России — это не так и плохо. В машине, противостоять которой не сможет ни один самый изощренный преступный мозг, а не только такие неудачники, как этот наш дьякон. Не сможет просто потому что несопоставимы будут противоборствующие стороны — человек и огромная машина. Вот, Ефим, что мы создаем. А вы физиономию кривите каждый раз, когда простой отчет пишете.
Я покачал головой. Сам того не зная, инспектор повторил слова из так и не дочитанной мной статьи.
Она была посвящена грядущему якобы противостоянию летательных аппаратов легче и тяжелее воздуха. Автор пессимистично отвел первым едва ли два десятка лет на борьбу, после чего, по его мнению, должен был наступить быстрый и неминуемый закат. Благородные дирижабли будут сброшены с неба грязными тарахтелками, навроде нынешних автомобилей, только с крыльями.
И всё из-за чего? Прагматичность победит романтику. Самолеты летят куда надо, а аппараты легче воздуха зависимы от ветра. Даже дирижабли с их винтами вынуждены с ним считаться. И когда воздушный флот станет частью системы — в данном случае системы перевозок, — в ней будет место только надежным и предсказуемым (три раза ха!) машинам. Когда перелет из города в город станет таким же будничным делом, как поездка на поезде, едва ли один из тысячи пассажиров взглянет: а какой конкретно самолет их перевезет? Так же, как сейчас один из тысячи взглянет на паровоз, который потянет их состав. В системе никому не будет дела до отдельного винтика. Тот ли, другой ли — главное, что везет по расписанию. А расписание — это система, как ни крути.
Не скажу, что за этими словами нет логики, но лично мне она не нравилась. Я сообщил об этом инспектору — в хорошем настроении, после удачно раскрытого дела он сам был склонен пофилософствовать, — и Вениамин Степанович вздохнул.
— Тут вы не правы, Ефим, — произнес он. — Все эти ваши летающие шары — это, можно сказать, передовой отряд. За которым всегда идет система: будь то армия, аэропланы или полицейские отделения. Если хотите всегда оставаться на переднем крае, вы должны всегда оставаться лучшим в своем деле.
— Ничего против не имею, — ответил я.
— Что ж, — ответил инспектор. — Похвальное стремление. Тогда, для начала, вам нужно научиться доводить всякое расследование до конца. Составьте запрос в военное ведомство по поводу убитого солдата и, как теперь выяснилось, дальнего родственника графа Рощина. Также проследите за отъездом капитана Ветрова. Теперь, когда про золотые перчатки весь Кронштадт знает, нам лучше быть начеку. Потом оформите дело дьякона для передачи в суд и выделите в отдельное делопроизводство похищение капитана Ветрова в Порт-Артуре в ходе военных действий. Вряд ли мы сможем доказать соучастие дьякона, но преступление было — пусть оно будет в системе. Глядишь, когда и всплывет чего.
Я едва успевал помечать себе в блокнот посыпавшиеся распоряжения. Получившийся список недвусмысленно намекал, что стать лучшим по версии Вениамина Степановича — задачка не из лёгких даже для сторукого архонта.
ВТОРОЙ СУД — НАД дьяконом — состоялся две недели спустя. Феофана осудили за соучастие в покушении на убийство. Поскольку покушение не удалось, вместо каторги он отправился в тюрьму. Там ему будет полегче. Доказать его участие в похищении капитана Ветрова и выдаче последнего японцам, как и предрекал инспектор, не удалось, а дьякон как в рот воды набрал. Ни да, ни нет от него так и не добились. Военные тоже не проявили интереса, и обвинение пришлось снять.
Капитан Ветров уехал на следующий день после суда над Феофаном. Тихо и без помпы. Месяц спустя он прислал на мое имя телеграмму из города Харбин, сообщая, что добрался удачно, после чего пропал уже навсегда.
Часть третья. Самарский оборотень
ПРОВОДЫ МАСЛЕНИЦЫ В Кронштадте традиционно проходили под лозунгом: «Гуляем как в последний раз!» С понедельника начинался Великий пост, вот народ и старался наесться да напиться впрок. Причем, как водится, больше всех старались те, кто, в общем-то, пост соблюдать и не собирались.
Аккурат после обеда городовой Матвеев приволок в участок Мишку Алтынина. Как водится, пьяного в дым. Пока наш вечный дежурный Семён оформлял арестанта, Матвеев рассказал, что Мишка бузил в кабаке. Полез в драку супротив целой компании. Ему надавали по шее да и выкинули вон, но в процессе основательно побили посуду. Кабатчик в претензии.
— В общем, всё как обычно, — закончил эту историю Матвеев.
— Стало быть, не в первый раз? — поинтересовался Вениамин Степанович.
Инспектор, тоже как водится, восседал за своим столом и пил ароматный чай из большой фарфоровой кружки с императорским вензелем.
— Даже не в десятый, Вениамин Степанович, — заверил я инспекторя. — Так-то он смирный, только с гонором, но как напьется, идет чертей гонять.
С чертями ему, правда, пока не везло. Прошлый раз Мишка на них по осени ополчился. Где он их нашел, так и осталось тайной. Известно лишь, что черти попались боевые и дали сдачи. Мишка убежал от них с разбитым носом и с фингалом под каждым глазом. Орал как оглашенный, звал на помощь, но в руки не давался. Городовые его по всему Гостиному двору ловили, и мы с Матвеевым в этом участвовали.
Всё-таки Мишка нам не совсем чужой человек. Выросли в одном дворе, даже дружили какое-то время. Собственно, мы и теперь приятельствовали, хотя виделись довольно редко. У него теперь была своя компания, которую мы регулярно задерживали за разные мелкие правонарушения.
— В этот раз, Ефим, были оборотни, — уточнил Матвеев и с усмешкой добавил: — Люди-собаки. Мишка мне всю дорогу про них втирал.
Я хмыкнул и сказал:
— Надо его, как проспится, нашему доктору показать. Клаус Францевич любит такие истории. Заодно и Мишку осмотрит.
— Ага, — Матвеев согласно кивнул. — Только вряд ли ему что-то интересное перепадёт. Там у кабака какая-то старая псина крутилась. Думаю, Мишка на нее и среагировал.
— Надеюсь, она его не покусала, — заметил Вениамин Степанович и, отхлебнув чаю, добавил: — Бродячие собаки могут быть переносчиками опасных болезней.
Семен вздрогнул и, отложив перо, быстро протер руки салфеткой.
— Да нет, Вениамин Степанович, — Матвеев махнул рукой. — Как он в окно на нее вылетел, она вперед своего визга удрала.
— Ну и славно, — подытожил инспектор, после чего потерял к Мишке всякий интерес.
Мы определили дебошира в отдельную камеру и Матвеев ушел.
— Загляну к Алтыниным, — пообещал он перед уходом: — Скажу Марьяне, что Мишка у нас.
Марьяной звали Мишкину мать, даму весьма крутого нрава. Я тогда, помнится, подумал, что ох и попадет же ему! Но куда деваться? Приличных денег у Мишки никогда не водилось, так что расплачиваться за его подвиги в очередной раз придется ей.
— Давай, — сказал я и погрузился в составление отчета по последнему делу.
С ОТЧЕТОМ Я покончил довольно быстро. То есть быстро для меня. В полчаса управился. Потом я еще немного подождал, пока чернила просохнут, чтоб не смазать текст ненароком, и сдал отчет инспектору.
Вениамин Степанович уже дочитывал, когда вернулся Матвеев. Вид у него был чертовски озадаченный. С Матвеевым в участке появился дородный мужчина в лисьей шубе. Мужчина морщил лицо и держался рукой за затылок.
— Ограбили меня, господа хорошие, — прямо с порога пожаловался он.
— Печально, — в тон ему ответил инспектор. — Что ж, рассказывайте, как всё было. Мы вас внимательно слушаем.
Мужчина устроился на стуле, как сыч на пне — нахохлился, насупился и закрутил одной башкой, переводя взгляд то на меня, то на инспектора. Матвеев остался стоять у двери, аккуратно прикрыв ее с этой стороны. Вениамин Степанович отставил на отдельный столик чашку с чаем и изобразил на лице «я весь внимание». Я приготовился записывать показания. Мужчина громко и тяжко вздохнул.
— Фамилия-то моя Барсуков, — объявил он. — Кирилл Игнатьевич, ежели что.
Говорил он неспешно, перемежая повествование протяжными вздохами и так разводя руками, словно развешивал слова по кабинету. Я без труда успевал за ним записывать. Опуская всё лишнее, пострадавший оказался купцом из Самары. В Кронштадт этот Барсуков приехал неделю назад по личным и торговым делам. Дела складывались отлично, «ежели что», но сегодня после обеда купцу хорошенько треснули по затылку и обобрали. Добычей грабителей стал кошелек «коричневый, кожаный, потертый в двух местах» и карманные часы.
— В кошельке рублей пятьдесят было, — Барсуков махнул рукой, словно прощаясь с ними. — Но главное, это мои часы. Пять тысяч они стоят.
— Так дорого? — тихо удивился я.
— Получается, так, — Барсуков развел руками и начал перечислять, загибая пальцы: — Механизм работы швейцарской, с музыкой, корпус из золота высшей пробы, циферблат отделан драгоценными каменьями. Маленькими, скажу честно, зато целый узор ими выложен. Цепочка — и та золотая…
Я все это записал и уточнил, что за узор, заработав одобрительный взгляд от Вениамина Степановича. Барсуков, размахивая руками, словно бы набрасывая рисунок в воздухе перед собой, старательно описал собачью голову на фоне леса, а кроме того, каждая цифра на циферблате располагалась на отдельном кленовом листике.
— Необычный узор, — заметил я. — Собака, стало быть.
— Ну да, ну да.
Барсуков дважды кивнул и бросил на меня внимательный оценивающий взгляд, словно бы решая, можно ли доверить мне какой-то важный секрет. Инспектор тоже это заметил и сказал купцу:
— Вы, Кирилл Игнатьевич, можете рассказывать всё без утайки. Секреты хранить мы умеем, а чем лучше мы будем представлять, что у вас пропало, тем легче нам будет вашу пропажу сыскать, — тут он указал в мою сторону и добавил: — Ефим Родионович — агент опытный. Если он считает, что изображение собаки важно для следствия, то уж поверьте мне — это действительно так.