Честно говоря, я совсем так не считал. По крайней мере, до того момента, как инспектор проявил столь явный интерес к этой псине. Да, рисунок необычный, если всплывут где часики — опознать их будет нетрудно, но не более того. Однако Вениамин Степанович на подсказки был скуп, считая, что инспектор должен только инспектировать работу полиции, а не делать ее за нее, и если уж он так откровенно акцентировал мое внимание на собаке, ее стоило взять на карандаш.
— Поговаривали, — чуть ли не шепотом сообщил Барсуков, — будто бы предок моей супружницы по материнской линии оборотнем был. На узоре-то как раз это он и есть.
— Любопытно, — сказал я и бросил внимательный взгляд на инспектора.
Вениамин Степанович являл собой эталон невозмутимости. Мол, эка невидаль — предок-оборотень. Вон, к примеру, у Матвеева теща — настоящая кикимора, и ничего, живет человек. Не хуже прочих.
Когда пауза откровенно затянулась, инспектор спросил, где произошло ограбление.
— На кладбище, — ответил Барсуков.
— На немецком, — уточнил Матвеев. — Там я его нашел.
Инспектор удивленно приподнял левую бровь, а я как можно более тактично осведомился, за каким лешим его туда понесло. В смысле, купца, хотя Матвееву я потом собирался задать тот же вопрос. Время для визита на кладбище было, прямо скажем, не самое подходящее. Даже снег еще не сошел.
— Ваша правда, — признал купец. — У нас-то в Самаре потеплее будет.
Впрочем, ничего серьезного Барсуков, по его собственным словам, всё равно не планировал. Как оказалось, там, на немецком кладбище, этот самый предок-оборотень и похоронен. По крайней мере, был похоронен. Барсуков планировал убедиться, что покойный всё еще на месте, и если так, то:
— Покаялся бы, прощенное воскресенье, как-никак, — поведал свои планы купец, изображая в воздухе руками нечто, что, скорее всего, должно было бы изобразить перед нами процесс покаяния. — Ну и пошел бы себе восвояси.
Уход восвояси в его исполнении напомнил мне ветвистую корягу, проплывающую мимо берега.
— Есть за что каяться? — сразу спросил инспектор.
— Вроде как нет, — купец развел руками и вздохнул. — Но раз покойный стал живых беспокоить, то, наверное, не просто так. Являлся он мне. Раз десять приходил. Я уже и со счета сбился!
Моей первой мыслью было: хорошо же ему врезали! Впрочем, было и более прозаическое объяснение. Мы с инспектором пришли к нему одновременно, но озвучил его именно Вениамин Степанович:
— Извините, Кирилл Игнатьевич, но я должен спросить: вы, как я понимаю, иногда употребляете алкоголь?
Вопрос, по правде говоря, прозвучал как утверждение.
— Выпил малость, — признал Барсуков. — Для храбрости, ежели что.
Когда он выдыхал, эта малость за три метра чувствовалась. Я на всякий случай занес на бумагу и показания купца, и собственную оценку.
Инспектор спокойно кивнул и задал следующий вопрос:
— И где именно вы выпили?
Барсуков замялся, припоминая.
— Вроде бы заведение называется «У Мартына», — не вполне уверенно произнес он. — Мне его знакомый рекомендовал. Кухня, говорит, у них больно хорошая.
— Это верно, — сказал инспектор. — А кто рекомендовал?
Барсуков так глубоко погрузился в воспоминания, что ему даже пришлось помогать себе руками. Покрутив ими в воздухе, он извлек из глубин разума ответ на вопрос:
— Тимофеев он, Александр. Никак не припомню, как его по батюшке. Тоже, представьте, из Самары. Вот ведь где довелось встретиться.
— Очень интересно, — сказал инспектор. — И тоже купец?
— Нет, — Барсуков махнул рукой. — Курьер почтовый. Говорит, мы и в Самаре встречались, но я, правда, запамятовал. Сами понимаете, человек я торговый, со сколькими людьми за день переговоришь, всех, бывает, и не упомнишь.
— Да, такое бывает, — согласился инспектор. — А от Мартына вы куда направились?
— Прямиком на кладбище.
— Пешком?
Барсуков помотал головой, поморщился и потер затылок.
— Нет, на извозчике, — ответил купец. — Он меня до самых ворот довез, а дальше я уж пешком, да.
Дальше, согласно показаниям Барсукова, он прошел в калитку и побрел в поисках нужной могилы. Последний раз он там был лет десять назад, на похоронах того самого родственника, и с тех пор больше не появлялся. В общем, не удивительно, что покойный осерчал. Кроме того, расчищены были только центральные дорожки, а тропинки и прочие ориентиры скрылись под снегом, так что поиски слегка затянулись.
Тут у меня возникло смутное ощущение, что купец нам что-то не договаривает, но что именно — об этом моя интуиция молчала. Я взглянул на инспектора. Судя по тому, как тот чуть подался вперед, ощущение было правильным.
Поплутав с четверть часа, «никак не больше», Барсуков нашел подходящие ориентиры, включая памятник, который он случайно запомнил с прошлого раза. Могила предка была в том же ряду, но значительно ближе к ограде и, соответственно, дальше от дорожки. Туда пришлось по снегу топать, а снегу там — по колено намело. Где-то на полпути купца и настиг удар по затылку.
Когда Барсуков очнулся, ни кошелька, ни дорогих часов у него уже не было, а был только стоявший над ним городовой, который, собственно, и привел купца в чувство. Инспектор вопросительно взглянул на Матвеева.
— Меня, Вениамин Степанович, на него извозчик навёл, — спокойно пояснил тот. — Сказал, мол, странный какой-то барин, по кладбищу зимой шастает. Вдруг сатанист какой!
На последней фразе Барсуков возмущенно вскинулся, но тотчас вновь скривил рожу и уже обеими руками схватился за затылок. Инспектор вежливо предложил ему стакан зеленого чаю, который, по его словам, способен враз утихомирить головную боль. Барсуков очень осторожно изобразил в ответ отрицательное мотание головой, а Матвеев тем временем закончил свой рапорт.
— Я решил взглянуть, — сказал он. — Прошел туда-сюда, и нашел его.
— В снегу, в стороне от дорожки? — уточнил инспектор.
— Так точно, Вениамин Степанович.
— Значит, там должны были остаться следы, — сказал инспектор.
Во взгляде Матвеева промелькнула несвойственная ему неуверенность.
— Следы да, следы были, — признал он. — Вот его.
Городовой указал на купца. Тот всё еще боролся с головной болью.
— А кроме него? — спросил инспектор таким тоном, каким он обычно подразумевает: «Выкладывай всё, готов выслушать любую дичь».
— А кроме него, Вениамин Степанович, там только следы огромной собаки, — твердо сказал Матвеев.
Инспектор на пару минут основательно задумался. Я взглянул на Матвеева: мол, ты это серьезно? Тот едва заметно кивнул: мол, серьезнее некуда.
— Интересное дело, — сказал инспектор и, повернув голову ко мне, добавил: — Займитесь им, Ефим.
ПЕРЕПОРУЧИВ КУПЦА БАРСУКОВА заботам хорошего немецкого доктора Клауса Францевича Азенберга, я первым делом отправился на кладбище. Компанию мне составили Матвеев и Семён. Последний у нас внезапно заделался фотографом. Поначалу он фотографировал исключительно прекрасных барышень, но руководство быстро сумело перенаправить его талант в более практичное русло.
— Я там местного сторожа мобилизовал, — пояснил по дороге Матвеев. — Поручил ему охранять место преступления, чтоб следы не затоптали.
— И что, там действительно только следы купца и собаки? — спросил я.
— Теперь еще мои, — ответил Матвеев. — Сейчас сам увидишь.
Я недоверчиво хмыкнул.
— Ты хочешь сказать, что этот оборотень встал из могилы, грабанул родственничка и лег обратно?
— Нет, — спокойно ответил Матвеев. — Собачий след идет от дороги и на нее же возвращается.
— Вообще-то, если нечистую силу похоронить неправильно, она может восстать из мертвых, — блеснул знаниями Семён. — И тогда она бродит по всей округе.
— А ты-то откуда знаешь? — спросил я.
— Была у меня знакомая гадалка, такие страсти на ночь рассказывала — я потом заснуть не мог.
— А она, часом, не рассказывала, как можно отловить оборотня? — спросил Матвеев.
Семён почесал за ухом и сказал, что вроде оборотня можно остановить серебром. У них всех на него поголовная аллергия.
— Столовое серебро сойдет? — деловито уточнил Матвеев.
— Наверное, да, — не слишком уверенно ответил Семён. — А еще серебро есть в фотобумаге, но я не знаю, сколько его там.
— Давайте вначале разберемся, сколько у нас тут оборотня, — проворчал я.
Мы по очереди прошли через калитку кладбища, и Матвеев повел нас по дорожке налево. Там нас уже ждали.
Бодрый старик в шинели без погон оказался здешним сторожем. Он привлек к себе в помощь пару дворников, и те с метлами наперевес, точно с ружьями, охраняли следы на снегу. Завидев нас, сторож вышел вперед и строго по-военному отрапортовал, что на вверенном ему участке происшествий не было.
— Хвалю за службу! — без тени улыбки ответствовал Матвеев и наградил старика гривенником.
Тот с достоинством принял награду и проводил нас на место преступления. Там, на снегу, я увидел три пары следов.
Отпечатки подкованных сапог Матвеева я узнал сразу. Он сошел с дорожки немного левее, чтобы не затоптать остальные следы, и его следы я увидел первыми. Далее шла цепочка следов, которые, по всей видимости, принадлежали купцу. Барсуков, сойдя с дорожки, держал курс прямо на раскидистый куст около гранитного памятника. Еще правее, строго параллельно следам купца, отпечатались собачьи следы. На мой взгляд, действительно, довольно крупные. Собака пробежала прямиком туда и обратно, а вот Матвеев с Барсуковым выходили обратно по дуге. Других следов на снегу не было.
— Семён, сфотографируй это, — сказал я, взмахом руки обводя цепочки следов.
Пока он устанавливал треногу и готовился к съемке, попутно рассказывая о своей технике любопытствующим, я спокойно и внимательно осмотрел следы. Первой моей мыслью было, что преступник прошел за намеченной жертвой след в след, но ее пришлось признать неверной. Барсуков носил поверх сапог галоши. Там мало того, что подошва с узором, так еще и на правой галоше была приметная полоса. Я сравнил отпечатки подошв Барсукова в цепочке туда и в цепочке обратно, и должен был признать — они оказались абсолютно одинаковы.