— Ну, как присматривать? — рассказывал он. — Подкармливать иногда, смотреть, чтоб не обижал кто. А так он сам по себе тут бегал. Ну а мне что, трудно, что ли? Да и заплатил он.
— Погоди, погоди, — прервал его Матвеев. — А ты одновременно хозяина и собаку видел?
— Не-а, — Мишка так уверенно мотнул головой, что плюхнулся обратно на лавку, где, почесав затылок, и продолжил: — Так а оно мне надо? Он же мне ее во всех подробностях описал. Да и по морде, по поведению сразу видно. Собака когда долго с одним человеком, она многое от него перенимает.
— Ясно, — сказал я. — А когда он тебя попросил?
Мишка нехотя ответил.
Получалось — за день до приезда купца Барсукова. После этого Мишка видел только пса, которого каждый день подкармливал из своих карманных денег. Тут Марьяна тихо вздохнула. Последний раз Мишка видел пса на немецком кладбище, где скормил ему два пирожка с заячьей требухой. Потом они малость погуляли, и в ходе их прогулки пёс тоже никого не грабил. В этом Мишка тоже честно поклялся. Выглядело убедительно, хотя червячок сомнения во мне всё же шевельнулся.
— Хм… — я ненадолго задумался, потом сказал: — В общем, так, Мишка. Рассказываешь ты вроде складно, но всё это надо еще проверить. А для этого нам нужен и этот пёс, и его хозяин. Желательно оба сразу.
Мишка замялся.
— Ефим, — позвала Марьяна. — Можно мне с тобой переговорить?
Я кивнул, и мы вышли в коридор.
— Скажи, Ефим, что это еще за история с оборотнем? — тихо спросила она. — Это тот пёс, за которым мой оболтус присматривать вызвался?
— Ну… как тебе сказать?
— Скажи прямо.
— Если прямо, то пёс его знает, — сказал я. — Купец утверждает, будто бы его грабанул оборотень. Точнее, раз он уже умер, то упырь.
— Боже ты мой! — прошептала Марьяна. — Думаешь, это правда?
— Нет, — покачал головой я. — Я вообще не верю ни в оборотней, ни в упырей. Матвеев верит.
— Значит, правда, — прошептала Марьяна. — Он всегда был из вас самый рассудительный.
Я мысленно помянул ёшкиного кота, а взгляд Марьяны стал более пристальным.
— Ефим, — сказала она. — Ты ведь не собираешься ловить этого упыря на моего Мишку как на живца?
— Вообще-то, это тайна следствия, — сказал я.
— Вообще-то, это мой сын, — в тон ответила Марьяна. — И твой друг.
— Хорошо бы он еще помнил это перед тем, как нарушать закон!
Марьяна вздохнула.
— Твоя правда, Ефим. Такая же бестолочь, как его папаша, царствие ему небесное. Но так и проку вам с него будет, как с козла молока. Давай так. Отпусти ты моего оболтуса, а я найду тебе этого Гвоздя, кем бы он ни был. Из Мишки всё вытрясу, с людьми разными поговорю. Что скажешь?
Я задумался. Выспрашивать она действительно умела, да и задерживать Мишку, по большому счету, оснований у нас не было. Наличие пятидесяти рублей он объяснил, хотя наверняка и приврал порядком, но, опять же, пусть лучше с его враньем Марьяна разбирается. У нее это получается лучше. Опять же, Вениамин Степанович категорически не одобрял, когда люди попусту казенное место занимали. У нас тут, видите ли, не ночлежка.
— Хорошее предложение, — огласился я. — В первую очередь нам нужны часы и тот, кого мы пока условно именуем оборотнем. Седой пёс с ним точно связан. Мишка этого пса кормит и может его для нас поймать.
— Это если он — пёс, — уточнила Марьяна.
— Уверен, что так и есть, — сказал я. — Но для всеобщего спокойствия нужно задержать этого Гвоздя. Если он отдельно, а пёс — отдельно, то собака — это просто собака, и Мишка может спокойно ее ловить.
— А если они не отдельно, а единое целое?
— Тогда, когда мы возьмем этого феномена, ловить собаку уже не потребуется.
— Складно излагаешь, — сказала Марьяна. — Договорились.
С этим мы вернулись в камеру.
— Вставай, Мишка, — приказал я. — Мы тебя отпускаем, но из города без моего ведома — ни ногой. Понял?
Мишка с готовностью кивнул. Пока он натягивал пальтишко, я огласил остальные условия нашего договора. Мишке не понравилось, но его никто не спрашивал. Я разрешил Семёну отдать всё ранее изъятое у него Марьяне. Дежурный вначале заставил ее расписаться за каждую позицию и только потом вручил ей мелочь и портсигар. Пятьдесят рублей остались у нас до выяснения дела, в чем я написал Марьяне расписку. Мишка проводил червонцы печальным взглядом.
— Только ты это, — тихо сказал ему Матвеев, когда тот выходил из камеры. — Будешь ловить этого пёсика, делай это днем. На всякий случай.
Мишка издал такой тяжелый вздох, будто бы ловить должны были его.
— Ночью я его за порог не выпущу, — пообещала Марьяна. — И того не впущу. Чеснок вроде в доме есть. Осинку тоже найдем. Идём, горе моё луковое.
Последнее уже относилось персонально к Михаилу. Марьяна на ходу пообещала бедняге все десять казней египетских за один вечер, и они ушли. Я еще тогда подумал, что лучше бы ему было остаться в камере.
ДОХОДНЫЙ ДОМ КУПЦА Никитина стоял на Николаевском проспекте. Место было престижное, прямо как Невский проспект в Петербурге, и снимать жильё там стоило соответственно. Хотя, конечно, пять тысяч — серьезная потеря даже для того, кто мог себе это позволить.
Я справился внизу, где именно проживает купец Барсуков, и поднялся на нужный этаж. Дверь мне открыл молодой человек в жилете поверх белой рубашки навыпуск и штанах, заправленных в сапоги. Не хватало только фуражки с подписью: «Приказчик».
— Кто и к кому будете? — деловито осведомился молодой человек.
— Агент сыскной полиции Кошин, — представился я. — Купец Барсуков здесь проживает?
— Ага, — молодой человек кивнул и отступил в сторону. — Проходите. Он предупреждал, что полиция придёт. Вытирайте ноги, пожалуйста.
Пока я их вытирал, молодой человек выглянул на лестницу. Там никого не было. Молодой человек старательно запер дверь и проводил меня в гостиную. Купец в домашнем халате полулежал на диване. Рядом в кресле куталась в пуховой платок уже не молодая, но всё еще миловидная женщина. Взгляд ее был печален.
Барсуков на правах хозяина представил мне остальных. Женщина была его супругой. Звали ее Зинаида Генриховна. Молодой человек и впрямь оказался приказчиком.
— Степан Васильев, — представил его Барсуков.
На отчество он не расщедрился. Зинаида Генриховна предложила мне чаю. Я отказался. Настаивать она не стала. Мне предложили, стул и, окончательно покончив таким образом с формальностями, мы сразу перешли к делу.
— Позвольте спросить, как там ваше расследование? — с ходу поинтересовался Барсуков.
— Движется, — заверил я его. — У нас уже есть первый подозреваемый.
— Так чего ему не быть-то? — негромко проворчал Барсуков. — Я вам сам его назвал, ежели что.
— Покойный Карл Фаддей Нагель, — сказал я.
— Он самый, — отозвался Барсуков.
— С ним, знаете ли, у меня сомнение вышло, — вздохнул я. — Допустим, он действительно восстал из мертвых и задумал вас ограбить. Допустим также, что основной его целью были эти часы.
— Так оно и было, — уверенно заявил Барсуков. — Вам и доктор говорил, что тот с часами играться в гробу будет.
— Это верно, — я кивнул. — Но скажите, зачем ему в гробу еще и кошелек?
Этим вопросом я озадачил вообще всех. Зинаида Генриховна нахмурилась. Приказчик озадаченно хмыкнул, а когда я взглянул на него, пробормотал:
— Так, это… Не знаю, может, просто деньги нужны?
— Дурак ты, — без обиняков сказал ему Барсуков. — Зачем мертвому деньги?
— Вот и я всё думаю: зачем? — произнес я. — Разве что расплатиться с живым подельником.
— Подельником? — переспросил Барсуков. — Их что, двое было?
— Вполне возможно, — ответил я. — Скажите, прозвище Гвоздь вам ни о чем не говорит?
Барсуков помотал головой, а супруга его прошептала:
— Фамилия дедушки была Нагель.
— При чём тут это? — несколько раздраженно бросил ей Барсуков, широко всплеснув руками.
— Нагель по-немецки — гвоздь, — чуть громче спокойно ответила Зинаида Генриховна.
— Ёшкин кот, — прошептал я и уже громче спросил: — А как он выглядел при жизни?
К сожалению, Зинаида Генриховна оказалась не мастером словесного портрета. Тогда я описал им Мишкиного знакомого в человеческом обличии. Приказчик нахмурился, но когда я прямо взглянул на него, он мотнул головой и сказал:
— Не, не припомню такого. Может, и встречал кого похожего, но назвать не берусь.
— Ясно, — я повернулся к чете Барсуковых. — А вы что скажете?
— Он это, — прошептала Зинаида Генриховна. — Точно он.
Под «ним» она очевидно понимала своего покойного деда, но, прежде чем я успел это уточнить, вмешался Барсуков. Изобразив щелканье пальцами сразу на обеих руках — на обеих щелкнуть не получилось — он громко заявил:
— Да что ты несешь?! Это курьер почтовый, Тимофеев. Наш земляк. Вместе же с ним из Петербурга на санях ехали.
— Вы уверены? — спросил я.
Барсуков заверил меня, что точно он, и тотчас спросил:
— Это что ж, он меня обобрал?
— Не будем спешить с выводами, — сказал я. — Пока что подозрения на него только косвенные.
— Это как? — не понял Барсуков.
— Сейчас объясню, — сказал я. — У вас в кошельке было пятьдесят рублей. Этот Гвоздь нанял местного любителя животных присматривать за псом, который очень похож по описанию на вашего оборотня, и заплатил ему, представьте себе, аккурат пятьдесят рублей. Пять червонцев. Правда, без кошелька.
Я вытащил из кармана свернутые в трубочку червонцы.
— Не, это не моё, — открестился Барсуков и руками изобразил всю бездну своего сожаления по этому поводу.
— Вы ведь даже не посмотрели толком, — сказал я.
— Так а на что смотреть? — отозвался он. — Вы же сказали: пять червонцев, а у меня ни одного червонца не было. У меня было так, — он сложил ладони вместе и развел их в стороны, как бы открывая книжку. — Одна банкнота в двадцать пять рублей. Она лежала в отдельном кармашке. Степан старинный сервиз присмотрел, который отдают за эту сумму, я собирался завтра пойти его смотреть. Кроме него у меня было четыре банкноты по пять рублей и остальное по одному рублю. Вот так у меня было.