казать, что вы останетесь довольны.
— В другой раз, — сказал я.
— Вы так говорили в прошлый раз, — напомнил Шнейдерсон, аккуратно прикрывая за мной дверь. — И два позапрошлых раза тоже. А посмотрите в зеркало, Ефим Родионович, в чём вы до сих пор ходите? — Шнейдерсон сокрушенно покачал головой. — Ох, ладно, рассказывайте, с чем пожаловали? Только не говорите мне, что вы пришли просто поговорить за жизнь. Вы для этого еще слишком молоды.
— Да, я пришел поговорить о деле, — сказал я. — Расследую очередную кражу, и надо проверить алиби одного подозреваемого. Он говорит, что сегодня был у вас.
— И как зовут этого злодея? — спросил Шнейдерсон. — И кстати, он украл только по вашему делу, или мне лучше проверить имущество?
— Можете и проверить, — фыркнул я. — Но потом. Сейчас скажите, пожалуйста, был ли у вас сегодня Степан Васильев?
— Ох, как чувствовал, — Шнейдерсон вздохнул. — Как чувствовал, что он неприличный человек.
— То есть он у вас сегодня был?
Шнейдерсон дважды кивнул.
— И в котором часу он у вас был? — уточнил я, доставая блокнот.
— Пришёл приблизительно в двенадцать, — ответил Шнейдерсон, опасливо покосившись на блокнот. — Я на часы не глядел, но назначено ему было к двенадцати, и я вам скажу, что ровно к двенадцати у нас всё было готово. У нас всё всегда готово к сроку. Это говорю вам я, а что говорит он?
— Он сказал, что задержался у вас и ушел не более получаса назад, — быстренько вставил я, когда Шнейдерсон сделал паузу вдохнуть воздуха.
— Если он так говорит, то это правда, но я вам скажу, почему так получилось. Мы костюм за час подогнать можем, но это же какое-то несчастье, а не клиент. Всё не так! А что не так, где не так, я его спрашиваю, а он сказать не может. То карман ему передвинь, то пуговицы поменяй, то широко ему, то обратно узко. У меня офицеры костюмы шьют, никто никогда столько не капризничал. Граф Рощин пальто шил. Строго сказал, что надо, мы всё сделали, и он ушел довольный. А этот пять рублей сверху заплатил, а нервов на полста вымотал. Разве это приличный человек?
— Не похож, — согласился я. — Значит, он действительно ушел от вас не более чем полчаса назад?
— Минут двадцать будет вернее, Ефим Родионович, — поправил меня Шнейдерсон. — Я едва-едва за стол сел. И я вам имею сказать, что ушел он всё-таки довольный.
— Ну да, — согласился я. — Он, похоже, очень гордится этим матросским костюмом.
— Так а что вы хотите, Ефим Родионович? — Шнейдерсон развел руками. — Он хотел костюм как в Европе, а платить как в Самаре. Такое бывает только в Одессе, но где мы, и где Одесса? И что мне оставалось делать? Я предложил ему все варианты, но ему всё дорого! Тогда я показал ему каталог с морской формой. На всякий случай держу, мало ли какой моряк задумает обновить гардероб. Но скажите, где я его обманул? Разве немцы — не Европа?
Я с трудом заверил портного, что Германия — не просто Европа, а самый что ни на есть ее центр, и поспешил откланяться. Правда, пришлось пообещать, что над пошивом костюма я всё-таки подумаю.
От Шнейдерсонов я направился прямиком к Алтыниным. Если опять же прямиком, то не так и далеко. Впрочем, это Кронштадт. Тут всё рядом, если знать, как пройти. Марьяна держала ломбард на самой окраине города. Он достался ей в наследство от мужа. По нашим агентурным данным, Марьяна унаследовала не только ломбард, но и налаженное предприятие по скупке краденного, однако за руку ее ни разу не ловили.
Когда Марьяна меня впустила, мне в ноздри сразу ударил запах чеснока. Целые гирлянды обрамляли дверной косяк и оба окна.
— Так вы отпугнете не только упыря, — заметил я.
— Так я буду спать спокойно, — ответила Марьяна. — Ты по делу или просто проведать нас заскочил?
— И то, и другое, — сказал я.
— Ну, у нас всё хорошо. Упырь не приходил, но я на всякий случай подготовилась. Михаил спит. А что по делу?
— По делу я вам деньги принес, — сказал я.
— Первая приятная новость, — Марьяна улыбнулась. — А за что?
— Мишка никого не грабил. У купца его полсотни были в других купюрах.
Я вынул из кармана червонцы и выложил на прилавок. Мой взгляд скользнул по столешнице. Среди мелких безделушек лежал кол. Не знаю, осиновый или нет, но заточен он был остро и лежал так, чтобы оказаться под рукой у того, кто стоял за прилавком. Марьяна действительно подготовилась.
— Вот теперь я точно буду спать спокойно, — сказала она, забирая деньги и разворачивая их.
Все пять червонцев были на месте.
— Спасибо, Ефим, — сказала Марьяна. — Вот, держи.
Она протянула мне мою расписку, а потом предложила чаю. Тут я отказываться не стал. Чай заваривать она умела. В ее исполнении это не было таким священнодействием, как у Вениамина Степановича, у нее всё по-простому, но чай получался душистый и вкусный.
Мы пили его с сушками, и между делом Марьяна поделилась кое-какими находками:
— Про Гвоздя твоего у нас кое-кто слышал. Кто — не скажу. Прозвище известное, но тот ли, этот — не знаю. Про того Гвоздя говорят, будто бы он ловкий вор и очень принципиален.
— То есть раздел добычи в пять тысяч одному и пятьдесят рублей другому он бы не одобрил? — спросил я.
— Нет, это по другому работает, — пояснила Марьяна. — Если так сговорились, что одному часы, а другому деньги — так тому и быть. Мишка у меня умеет продешевить. Но ведь ты сам сказал, что эти деньги ему заплатили не из краденных.
— Да, это так. А Мишка что-нибудь интересное рассказал?
Марьяна мотнула головой.
— Я его малость порасспрашивала, но лучше приходи завтра, когда проспится. Вместе будем следствие учинять. Темнит он что-то.
Я кивнул. Темнить Мишка любил почти так же, как водку и животных, так что тут, как говорится, ничего нового не было. Мы еще немного посидели. Марьяна пожаловалась на Мишку, мол, парень-то он неплохой, но как дорвется до водки, пиши пропало. Всё это я не раз слышал да и сам отлично знал, поэтому только сидел и кивал.
Когда я уходил, Марьяна предложила мне взять кол. У нее, мол, еще два заготовлены.
— Спасибо, у меня револьвер с собой, — ответил я.
— А пули серебряные? — спросила Марьяна.
Она и вправду глубоко вопрос проработала.
— Нет, свинцовые, — ответил я. — На серебро у нас фондов не хватает.
— Ты и оборотню про фонды рассказывать будешь?
— Придумаю что-нибудь, — сказал я.
Марьяна покачала головой и открыла мне дверь. Пока мы пили чай, стало еще темнее, а ветер — еще сильнее. Подняв воротник, я быстро зашагал по улице. Возвращаться в отделение особого смысла не было, и я решил идти прямиком домой. Проклятый кошелек, как заноза, засел в мозгу и никак не хотел занять свое законное место в общей картине преступления. В основном потому, что я никак не мог понять, где это самое место.
Темная туча медленно и нехотя, как одеяло поутру, сползло с лунного лика, и на улице стало чуть светлее. Очень вовремя. В темноте я чуть было не налетел на собаку. Это был здоровенный лохматый пёс. Шкура у него была светлой или, скорее, седой. Но главное, что сразу приковало мое внимание, это его глаза. Взгляд у пса был умный, внимательный, прямо-таки человеческий.
— Э-э, привет… — начал я.
Пёс тихо гавкнул в ответ, словно бы поздоровался. Я как бы ненароком сунул руку в карман за револьвером. Пёс тотчас метнулся прочь. Я выхватил револьвер, но пёс уже растаял в темноте. Какое-то время я стоял, прижавшись спиной к стене и глядя по сторонам. Всё было тихо. Я медленно выдохнул, убрал оружие и, оглядываясь на ходу, направился дальше.
До дома я добрался благополучно и очень быстро.
ВЫСПАТЬСЯ ТОЙ НОЧЬЮ мне не удалось. До самого позднего вечера я сидел, пытаясь пристроить на место этот проклятущий кошелек. Излишне умные глаза старого пса тоже покоя не давали. В оборотней я по-прежнему не верил, но как-то уже менее сильно.
Осознав, что моя мысль пошла по кругу, причем далеко не по первому, я решил, что утро вечера мудренее, и лёг спать. Сон не шел. Полночи я ворочался, а когда всё-таки заснул, мне приснилось немецкое кладбище.
По кладбищу бегал Мишка с рогаткой и стрелял по веткам. Верхом мастерства считалось так попасть, чтобы саму ветку не переломить, но стряхнуть с нее весь снег на голову зазевавшемуся прохожему. Прохожих зимой на кладбище было мало, и их роль исполнял лохматый пёс с человеческими глазами и пепельно-серой шкурой. Он подбегал под ветку и замирал. Мишка стрелял. Снег падал. Пёс выныривал из сугроба и, отряхиваясь на ходу, с веселым лаем мчался дальше.
Затем в поле зрения появился Барсуков. Я его видел со спины, но узнал сразу. Мишка метко запулил свинцовую пульку ему в затылок. Барсуков рухнул в снег. К нему подбежал пёс. Приподняв левой передней лапой Барсукова, он правой расстегнул ему пуговицы на шубе. Проделав ту же процедуру с пиджаком, оборотень ловко вытащил из карманов купца часы и кошелек. Куда он их спрятал, я не заметил. Оборотень аккуратно застегнул пуговицы обратно и вопросительно посмотрел на меня своими человечьими глазами: мол, ты это серьезно?
— Да нет, ерунда какая-то, — сказал я и проснулся.
За окном едва-едва забрезжил рассвет. Кто-то настойчиво барабанил в дверь. Судя по тому, что никто из соседей не возмущался вслух ранней побудкой, это мог быть только Матвеев. Я открыл дверь.
— Мишку убили, — прямо с порога сообщил Матвеев.
— Ёшкин же кот, — отозвался я.
Пока мы катили на извозчике к месту преступления, Матвеев ввел меня в курс дела. Мишку нашли на углу Наличной и Бочарной улиц. Далековато от немецкого кладбища. Можно сказать, почти на другом конце города. Труп обнаружил дворник. Точнее говоря — и это меня почему-то нисколько не удивило, — вначале дворник заметил скулящего пса. По описанию дворника в изложении Матвеева, псина была серой и лохматой.
— Похоже, наша, — сказал городовой.
Я кивнул. Затем в изложении Матвеева дворник подошел ближе. Пёс тотчас дал дёру, а на снегу остался труп. Увидев такое дело, дворник метнулся за Матвеевым — городовой жил в соседнем дворе, — а тот уже поднял всех по тревоге.