На этих моих словах полицмейстер нахмурился так сильно, что стал похож на грозовую тучу.
— Или мы упускаем какой-то кусочек этой мозаики, — закончил я.
Полицмейстер стал еще чуточку мрачнее. Вениамин Степанович, напротив, едва заметно оживился. Обычно такой вид инспектора означал: «Ну наконец-то ты сообразил!» Сообразить бы еще, что именно я сообразил.
— Все его контакты у нас на карандаше, — сказал полицмейстер. — Пока дело глухо. Проработка слежки за вами тоже ничего не дала. Иван?
— На наших я бы не грешил, — отозвался Зайцев. — Родственников на «Русалке» ни у кого не было, я всех по архиву проверил.
— Я тоже думаю, что это ложный след, — поддержал я коллегу, заработав от него благодарный взгляд. — Здешние сыщики знали, кто мы и зачем прибываем. То есть планам русалок мешать наша инспекция не должна. Тогда с чего бы им попусту суетиться, следить за нами? Вроде незачем. Особенно, если их план составлен таким образом, что полиции они не боятся.
— Тем не менее этот, как вы называете его, леший зачем-то упал вам на хвост, — сказал полицмейстер. — Зачем?
— Быть может, просто решил взглянуть, что это за новые птицы пожаловали, — продолжил я. — Особенно если он не знал о цели нашего приезда. Леший или его хозяева вполне могли решить, что наше прибытие как раз тогда, когда они проворачивают тут свое дело, с этим делом и связано. Что приводит нас к следующему вопросу. Леший знал, когда и как мы прибудем в Ревель. Это мы сообщали обычной телеграммой. Кто, кроме сыщиков, мог знать о ее содержании?
Глаза полицмейстера наполнились кровожадным интересом. Вениамин Степанович отхлебнул чаю. С грохотом выдвинулся ящик стола.
— Пафнутия сюда! — рявкнул в трубку полицмейстер.
Меньше чем через минуту в дверь постучали.
— Войдите! — гаркнул полицмейстер.
В кабинет ступил Пафнутий Павлович с кожаным портфелем в руках. Полицмейстер учинил ему короткий допрос. Пафнутий Павлович отвечал спокойно, степенно и уверенно. Нет, никому постороннему он почту не показывал. Все письма и телеграммы регистрировал самолично.
— Чай, не в прачечной работаю, — с крохотной ноткой обиды закончил он. — Полвека в полиции служу. Что к чему — понимаю.
Зайцев приоткрыл один глаз и добавил, что канцелярию он на всякий случай тоже прошерстил и ничего подозрительного не заметил.
— А телеграфистов вы проверили? — спросил я.
Зайцев открыл оба глаза.
— Надо бы, — сказал он.
— Тогда так, — начал распоряжаться полицмейстер. — Иван, отправляйтесь на телеграф. Найдите телеграфиста, который принял телеграмму инспектора. И того, кто выдавал телеграмму — тоже. Надеюсь, Пафнутий Павлович, вы сможете вспомнить, кто это был.
— Помню, Лев Григорьевич, — ответил письмоводитель. — Очень хорошо помню. Это молодая женщина. Зовут ее Серова Вера Ивановна, очень тактичная, не то что нынешняя молодежь. Работает недавно, но…
Он не успел закончить фразу.
— Недавно?! — рыкнул полицмейстер. — Это не с апреля ли месяца?
— Точно не скажу, но близко к тому.
— Как выглядит?
Пафнутий Павлович не зря полвека отработал в полиции. Данный им словесный портрет был точен и чёток. И он идеально подходил старшей из русалок.
Взмах начальственной руки отправил Зайцева за Верой Ивановной. Вениамин Степанович спокойно продолжил чаепитие. В такие моменты он меня просто раздражал. Ему, видите ли, уже всё ясно. И кто преступник, и что я сейчас предложу, а чай, понимаете ли, стынет! А я, между прочим, сейчас соображал на ходу и лишь по поведению инспектора сообразил, что здесь должно быть озвучено еще какое-то важное звено в цепи.
— Странное дело, — сказал я. — Если эта Вера Ивановна действительно русалка, то зачем ей работать?
— Возможно, так они пытаются контролировать нас или жертв шантажа, — предположил полицмейстер и сам же первый покачал головой. — Хотя, чтобы гарантированно взять под контроль наш телеграф, там трех русалок маловато будет. Мы, конечно, не знаем, сколько их всего, но всё одно толку в этом мало. Остается почта, телефон, личный визит, наконец. Еще возможно, там они встречаются с посредником. Место, правда, людное. Когда очередь дышит в спину, не больно-то поболтаешь о секретах. Но что-то в этом есть. Надо было поручить Зайцеву это проверить.
Полицмейстер оценивающе взглянул на Пафнутия Павловича, словно бы прикидывая, сумеет ли тот догнать Зайцева с новым приказом. На мой взгляд, у письмоводителя не было ни единого шанса. На взгляд полицмейстера — тоже, и он только покачал головой.
— А может, всё проще, — тем временем рассуждал я. — Жалование на телеграфе, конечно, копеечное, но если наши русалки — простые смертные, то им надо на что-то жить.
— У них драгоценностей тысяч на сорок, — проворчал полицмейстер. — Простым смертным этого за глаза хватит.
— Драгоценности еще надо суметь продать, — парировал я. — Насколько я понимаю, все жертвы шантажа закупаются у Симоно.
— Не все, — ответил полицмейстер. — Граф отдал фамильные драгоценности. Но в основном да. Симоно привез кучу аляповатых побрякушек, у нас такое не в чести, и он рад сбагрить их хотя бы и за полцены. Понимаю, куда вы клоните. Все вещи большие и приметные. Преступники обычно такое не жалуют — сбывать неудобно. А эти русалки как сороки — падки на всё яркое. Мы поначалу даже порадовались. Думали, как только они хоть одну побрякушку попытаются сбыть, так мы тотчас узнаем. Но ничего так и не всплыло.
— Думаю, и не всплывет, — покачал я головой. — Вся их система шантажа построена на том, что все драгоценности якобы отправляются на дно морское в качестве выкупа за моряков. Хоть одна вещь появится на рынке, и спектакль провален. Нет, эти трофеи не для продажи. По крайней мере, здесь, в Ревеле. В других краях большая партия драгоценностей тоже вызовет ненужное внимание. Если только это не ювелир открывает новый магазин.
Вениамин Степанович согласно кивнул и даже отставил кружку в сторону.
— Симоно! — выпалил я.
— Что Симоно? — спросил полицмейстер.
— Мы как-то рано сбросили его со счетов, — сказал я. — А ведь посредник у него бывает регулярно. Теоретически он может там встречаться с русалками или оставлять для них сообщения. Женщина в ювелирном магазине никого не удивит. Это раз. Дела у Симоно раньше шли паршиво, а теперь жертвы шантажа регулярно у него отовариваются, так что внакладе от деятельности русалок он не остался. Как говорится, ищите, кому это выгодно? Это два. У него покупают, потому что дешево. Все знают, что у него дешево, тогда как посредник, регулярно бывающий у Симоно, этого как бы не знает. Это три.
— Сговор?! — уточнил полицмейстер.
— Да, — кивнул я. — Или посредника с Симоно, или их всех вместе с русалками. Надо его брать.
— Кого? Симоно? — переспросил полицмейстер. — И что мы ему предъявим? Торговлю со скидкой? Нет, нам нужны основания. Нельзя иностранца просто так в тюрьму отправить. Крику до самого Парижу будет!
— Будем ждать, пока он с деньгами удерёт во Францию?
— Можно и из Франции истребовать, — ответил полицмейстер. — Волокитно только. И, опять же, основания нужны.
— Хм… а что если мы его арестуем понарошку? — предложил я.
— Это как? — удивился полицмейстер.
Даже Вениамин Степанович удивленно сложил брови домиком.
Я, по правде говоря, и сам себе удивился, но мысль, мелькнувшая в моей голове, показалась мне в тот момент на редкость удачной.
— Я не предлагаю арестовывать Симоно на самом деле, — сказал я. — Мы же можем просто задержать его для дачи показаний, как ценного свидетеля. И, главное, арестовать его надо на глазах у посредника. Они нам балаган устроили, вот и мы покажем свое представление. Он ведь ведет себя так, будто понимает, что мы не начнем аресты, пока не возьмем русалок. Хорошо, мы начнем аресты. Арестуем Симоно, открыто пошлём людей на квартиру к лешему.
— Предлагаете его вспугнуть? — уточнил инспектор.
Я кивнул.
— Именно так, Вениамин Степанович. Увидев, что дело — швах, он наверняка попытается если не спасти русалок, то как минимум выяснить, как у них дела.
— Идеалист вы, Ефим Родионович, — сумрачно заметил полицмейстер. — Скорее он попытается выяснить судьбу украшений на сорок тысяч.
— Которые были переданы русалкам, — напомнил инспектор. — Так что какое-то время обеим версиям по пути.
Полицмейстер подумал и сказал, что согласен.
— Надо только хорошо обмозговать, за что мы заберём этого Симоно, — добавил он. — Чтоб крику поменьше было.
В дверь снова постучали. Получив приглашение войти, в кабинет шагнул полицейский эксперт. В руках он держал пару листов бумаги и ту брошь, которую я купил у Симоно.
— Я прошу прощения за задержку, — сказал эксперт.
— К делу, Семен Аркадьевич, к делу, — поторопил его полицмейстер.
— А? Да. Но я должен объяснить. Задержка была вызвана необходимостью провести дополнительную экспертизу. Я должен говорить предельно точно, и я говорю со всей уверенностью. Это, — эксперт протянул ему брошь, — подделка. Самая искусная подделка из всех, какие мне только доводилось видеть.
НАШ ТЕАТР ОДНОГО зрителя имел несомненный успех.
Когда Симоно выводили в наручниках из магазина, леший как раз подходил к нему. Трое зевак — агенты полиции в штатском — наблюдали за происходящим. У лешего хватило выдержки подойти к ним и спросить, что происходит.
— Дык сам не видишь? — бросил через плечо один. — Ювелира заарестовали. Жулик, небось.
— Да они все жулики! — вскинулся другой.
Леший, не вступая в дискуссию, поблагодарил, и повернул обратно. От былой его беспечности не осталось и следа. Он оглядывался чуть ли не каждый шаг, и агентам стоило немалых трудов оставаться незамеченными. На вокзале они его вообще потеряли в толчее. Решив, что тот поспешил на отходящий поезд, агенты бросились на перрон, но лешего там не оказалось. Забрав в камере хранения саквояж, он вышел через боковую дверь. К счастью, его заметил Зайцев. А еще он заметил, как леший в темном углу приоткрыл саквояж и переложил из него во внутренний карман плаща револьвер.