На первом этаже дома помещался банк – поразительное открытие для каждого джентльмена, причастного к коммерции и уверенного, что некий британский город предписывает законы всему человечеству, – где два поджарых бородатых клерка в зеленых бархатных шапочках с золотыми кисточками стояли за маленькой конторкой в маленькой комнатке, не заключавшей в себе никаких видимых предметов, кроме пустого несгораемого шкафа с открытой дверцей, графина с водой и обоев, разрисованных гирляндами роз, что, впрочем, не мешало означенным клеркам по первому законному требованию вытаскивать из какого-то потаенного места горы пятифранковых монет. Под банком находилось три-четыре комнаты с железными решетками на окнах, смахивавших на темницу для преступных крыс. Над банком была резиденция миссис Гоуэн.
Несмотря на стены, испещренные пятнами и походившие вследствие этого на географические карты, несмотря на полинявшую, выцветшую мебель и специфический венецианский запах стоячей воды и гниющих водорослей, квартира выглядела лучше, чем можно было ожидать. Двери отворил улыбающийся человек с наружностью раскаявшегося убийцы и проводил барышень в комнату миссис Гоуэн, доложив, что две прекрасные дамы-англичанки желают ее видеть.
Миссис Гоуэн, сидевшая за шитьем, отложила свою работу при этом известии и поспешила встать навстречу гостям. Мисс Фанни, державшаяся очень любезно, сразу начала болтать всякий вздор с непринужденностью леди, давно вращающейся в светском обществе:
– Папа очень жалел, что не мог навестить вас сегодня (он редко бывает свободен, у нас здесь такая бездна знакомых!), и просил меня непременно передать эту карточку мистеру Гоуэну. Чтобы покончить с этим поручением, о котором он повторял мне раз десять, позвольте теперь положить ее хоть здесь на столе.
Она так и сделала с изяществом леди, давно вращающейся в светском обществе.
– Мы были очень рады, – продолжила мисс Фанни, – узнать, что вы знакомы с Мердлями. Мы надеемся, что это даст нам возможность чаще видеться с вами.
– Мердли дружны с семьей мистера Гоуэна, – сказала миссис Гоуэн. – Я еще не имела удовольствия познакомиться с миссис Мердль; по всей вероятности, мы познакомимся в Риме.
– Да, – сказала Фанни, учтиво стараясь скрыть свое превосходство. – Надеюсь, она вам понравится.
– Вы с ней хорошо знакомы?
– Видите ли, – сказала Фанни, пожимая своими хорошенькими плечиками, – в Лондоне всех обычно знаешь. Мы встретились недавно по пути, и, по правде сказать, папа немного рассердился на нее за то, что она заняла нашу комнату. Впрочем, все скоро выяснилось, и мы снова стали друзьями.
Хотя Крошка Доррит еще не успела обменяться с миссис Гоуэн ни единым словом, между ними установилось полное взаимное понимание. Крошка Доррит вглядывалась в миссис Гоуэн с живым неослабевающим интересом, волнуясь при звуках ее голоса, не упуская ничего, что окружало ее или касалось ее. Она подмечала здесь малейшую деталь быстрее, чем в каком-либо другом случае, кроме одного.
– Вы были совершенно здоровы с того вечера? – спросила она.
– Совершенно, милочка. А вы?
– О, я всегда здорова! – сказала Крошка Доррит застенчиво. – Я… да, благодарю вас.
Ей не было причины смущаться и запинаться, кроме разве той, что миссис Гоуэн дотронулась до ее руки и глаза их встретились. Выражение тревоги в больших кротких задумчивых глазах поразило Крошку Доррит.
– Знаете, мой муж так восхищается вами, что я почти готова ревновать, – сказала миссис Гоуэн.
Крошка Доррит, краснея, покачала головой.
– Если бы он говорил с вами так же откровенно, как со мной, то сказал бы, что не знает никого, кто умел бы так быстро и спокойно, как вы, оказать помощь другим незаметно для них самих.
– Он чересчур лестного мнения обо мне, – возразила Крошка Доррит.
– Не думаю, но уверена, что мне пора сообщить ему о вашем посещении. Он никогда не простит мне, если узнает, что вы и мисс Доррит ушли, не повидавшись с ним. Можно ему сказать? Вы извините беспорядок и неуютность студии живописца?
Эти вопросы были обращены к мисс Фанни, которая любезно ответила, что ей напротив будет очень интересно взглянуть на мастерскую. Миссис Гоуэн вышла на минуту в соседнюю комнату и тотчас вернулась.
– Войдите, пожалуйста, – сказала она. – Я знала, что Генри будет рад.
Первое, что встретили глаза Крошки Доррит, когда она вошла в комнату, был Бландуа из Парижа, в плаще и широкополой шляпе, надвинутой на глаза, стоявший в углу на возвышении в той самой позе, в какой он стоял на Большом Сен-Бернаре, когда предостерегающие руки придорожных столбов указывали на него. Она отшатнулась при виде этой фигуры, а он приятно улыбнулся ей.
– Не тревожьтесь, – сказал Гоуэн, выходя из-за мольберта, – это только Бландуа. Он служит мне моделью. Я набрасываю с него этюд. Это избавляет меня от лишнего расхода. Нам, бедным художникам, приходится соблюдать экономию.
Бландуа из Парижа снял свою широкополую шляпу и поклонился дамам, не сходя с возвышения.
– Тысяча извинений! Но мой профессор неумолим, так что я боюсь пошевелиться.
– И не шевелитесь, – холодно сказал Гоуэн, когда сестры подошли к мольберту. – Пусть леди посмотрят на оригинал моей мазни, чтоб лучше понять, что она изображает. Вот он, изволите видеть, bravo [61], подстерегающий свою добычу, благородный аристократ, обдумывающий, как ему спасти отечество, враг рода человеческого, подстраивающий кому-нибудь пакость, посланец Неба, приносящий кому-нибудь счастье, – на кого он похож, по-вашему?
– Скажите, professore mio [62], на бедного джентльмена, ожидающего случая воздать должное изяществу и красоте, – заметил Бландуа.
– Или, вернее, cattivo soggeto mio [63], – возразил Гоуэн, дотрагиваясь кистью до нарисованного лица, – на убийцу после преступления. Покажите-ка вашу белую ручку, Бландуа. Выньте ее из-под плаща и покажите.
Рука Бландуа дрожала, по всей вероятности оттого, что он смеялся.
– Он боролся с другим убийцей или с жертвой, замечаете, – продолжил Гоуэн, подмалевывая шрамы на руке быстрыми, нетерпеливыми, неумелыми мазками, – вот следы борьбы. Выньте же руку, Бландуа! Corpo di San Marco [64], что с вами такое сегодня!
Бландуа из Парижа снова засмеялся, отчего рука затряслась еще сильнее; он поднял ее и схватился за усы, потом принял требуемую позу еще развязнее, чем раньше.
Все это время он смотрел на Крошку Доррит, стоявшую около мольберта. Прикованная его странным взглядом, она тоже не могла отвести от него глаз. Вдруг она вздрогнула; Гоуэн заметил это и, думая, что она испугалась огромной собаки, которую гладила и которая заворчала в эту минуту, сказал:
– Не бойтесь, он не укусит, мисс Доррит.
– Я не боюсь, – возразила она, – но взгляните на него.
В ту же минуту Гоуэн бросил кисть и обеими руками схватил собаку за ошейник.
– Бландуа! Что за глупость! Зачем вы его дразните! Клянусь Небом и адом, он разорвет вас на клочки! Смирно, Лев! Тебе говорят, разбойник!
Огромный пес, налегая всей своей тяжестью на душивший его ошейник, рванулся к Бландуа и бросился бы, не схвати его Гоуэн.
– Лев! Лев!
Пес поднялся на задние лапы, вырываясь из рук хозяина.
– Назад! На место, Лев! Уходите, Бландуа! Что за черт вселился в эту собаку!
– Я ничего ей не сделал.
– Уходите с глаз долой, мне не справиться с этим зверем! Уходите из комнаты! Клянусь честью, он растерзает вас!
Собака с бешеным лаем снова рванулась, но, как только Бландуа исчез, успокоилась и покорно подчинилась хозяину, рассвирепевшему не меньше ее самой. Он ударил ее кулаком по голове, повалил на землю и несколько раз ткнул каблуком в морду, так что на ней показалась кровь.
– Ступай в угол и лежи смирно, а не то я застрелю тебя!
Лев послушно исполнил приказание и улегся, облизывая кровь на морде и на груди. Его хозяин перевел дух, а затем, успокоившись, повернулся к испуганной жене и ее гостьям. Все это происшествие длилось не более двух минут.
– Полно, полно, Минни! Ты знаешь, как он всегда смирен и послушен. Бландуа, наверно, дразнил его, строил гримасы. У собак тоже бывают свои симпатии и антипатии. Бландуа не пользуется его расположением, но ты, конечно, подтвердишь, Минни, что такого с ним еще никогда не случалось.
Минни была слишком расстроена этим происшествием, чтобы что-нибудь сказать. Крошка Доррит старалась успокоить ее; Фанни, которая уже раза два или три принималась плакать, ухватилась за руку Гоуэна; Лев, страшно сконфуженный своим скандальным поведением, прополз через комнату и улегся у ног госпожи.
– Ты, бешеный! – сказал Гоуэн, снова ткнув его ногой. – Я тебе задам!
Он ткнул собаку еще и еще.
– Ах, не бейте его больше, – попросила Крошка Доррит. – Не обижайте его. Посмотрите, как он ластится.
Гоуэн исполнил ее просьбу. Собака, впрочем, заслуживала ее заступничества, так как всем своим видом выражала покорность, сожаление и раскаяние.
После этого происшествия трудно было бы чувствовать себя непринужденно, даже при отсутствии мисс Фанни, которая обладала способностью стеснять всех своей болтовней. Из дальнейшего разговора Крошка Доррит вывела заключение, что мистер Гоуэн, при всей своей влюбленности, относится к жене как к хорошенькому ребенку. По-видимому, он не подозревал, какое глубокое чувство таилось под этой внешностью, так что Крошка Доррит усомнилась, есть ли хоть какая-нибудь глубина в его чувстве. Она спрашивала себя, не этим ли объясняется его несерьезное отношение к жене и не происходит ли с людьми то же, что с кораблями, которые не могут отдать якорь в мелководье с каменистым дном, а беспомощно дрейфуют по течению.
Он проводил их до крыльца, шутливо извиняясь за свою жалкую квартиру, которой поневоле приходится довольствоваться такому бедняку, как он. Когда великие и могущественные Полипы, его родичи, прибавил он, которые сгорели бы со стыда, увидев эту квартиру, наймут ему лучшую, он переедет туда, чтоб не огорчить их. У канала их приветствовал Бландуа, бледный после недавнего приключения, но весело смеявшийся при воспоминании о Льве.