ерять лишнего присяжного) делала вид, что сидит у его ног и вкушает плоды его наставлений.
Обед и десерт длились три часа, так что застенчивый депутат совсем замерз в тени лорда Децимуса: даже напитки и кушанья не могли отогреть его.
Лорд Децимус, как башня на равнине, бросал тень через весь стол, заслонял свет от почтенного члена палаты, леденил кровь в жилах почтенного члена палаты и внушал ему самое безотрадное представление об окружающем. Когда лорд Децимус предложил чокнуться этому злополучному страннику, его окутала самая зловещая тень, а когда сказал: «Ваше здоровье, сэр!» – все вокруг него превратилось в голую, безотрадную пустыню.
Наконец лорд Децимус, с чашкой кофе в руке, принялся ходить по залу, осматривая картины, возбудив в умах всех присутствующих вопрос: когда он направит свои благородные крылья в гостиную и позволит мелким пташкам упорхнуть туда же? После нескольких бесплодных взмахов крыльями он наконец воспарил и перелетел в гостиную.
Тут возникло затруднение, которое всегда возникает, если два человека, которым нужно переговорить, сходятся для этой цели за обедом. Каждому (за исключением епископа, который ничего не подозревал) было очень хорошо известно, что все эти яства и напитки были съедены и выпиты, собственно, для того, чтобы дать возможность лорду Децимусу и мистеру Мердлю поговорить минут пять. Теперь наступила эта столь заботливо подготовленная минута, и тут-то оказалось, что требуется необычайная изобретательность, чтобы загнать этих великих мужей в одну комнату. Мистер Мердль и его благородный гость, по-видимому, решились топтаться на противоположных концах зала. Напрасно обязательный Фердинанд притащил лорда Децимуса полюбоваться на бронзовых коней около мистера Мердля. Мистер Мердль ускользнул и очутился далеко. Напрасно притащил он мистера Мердля к лорду Децимусу рассказать историю драгоценной вазы из саксонского фарфора. И когда дело совсем уж было наладилось, лорд Децимус ускользнул и очутился далеко.
– Видали ли вы когда-нибудь что-нибудь подобное? – спросил Фердинанд адвокатуре после двадцати неудачных попыток в том же роде.
– Часто, – сказала адвокатура.
– Слушайте, я загоню в угол одного, а вы – другого, – сказал Фердинанд, – иначе у нас ничего не получится.
– Ладно, – сказала адвокатура. – Если хотите, я попытаюсь загнать Мердля, но не милорда.
Фердинанд расхохотался, несмотря на свою досаду, и сказал, взглянув на часы:
– Черт бы побрал их обоих! Мне нужно уходить. И чего они упираются! Ведь знают, что им нужно поговорить. Вот, посмотрите на них.
Они по-прежнему торчали на противоположных концах зала, притворяясь, будто им никакого дела нет друг до друга, хотя нелепость этого притворства не могла бы быть очевиднее и смешнее, если бы даже их мысли были написаны мелом на их спинах. Епископ, который только что разговаривал с Фердинандом и адвокатурой, но по своей невинности и святости не понял, в чем дело, подошел к лорду Децимусу и вступил с ним в разговор.
– Попросить разве доктора изловить и задержать мистера Мердля, – сказал Фердинанд, – а затем я попытаюсь заманить – нет, так притащить – моего знатного родича.
– Если вы делаете мне честь, – сказала адвокатура с тончайшей из своих улыбок, – просить моей слабой помощи, то я душевно рад служить вам. Я не думаю, чтобы один человек мог справиться с такой задачей. Постарайтесь задержать милорда в той крайней комнате, где он теперь, по-видимому, поглощен интересной беседой, а я попытаюсь загнать туда нашего милого Мердля и отрезать все пути к отступлению.
– Идет! – сказал Фердинанд.
– Идет! – сказала адвокатура.
Стоило, очень стоило, посмотреть на адвокатуру, когда, помахивая лорнетом на ленте и улыбаясь присяжным всего света, она – совершенно случайно – очутилась около мистера Мердля и воспользовалась этим случаем, чтобы посоветоваться с ним насчет одного пункта. (Тут она взяла мистера Мердля под руку и незаметно потянула за собой.) Один банкир, которого мы назовем А. Б., ссудил значительную сумму, скажем – пятнадцать тысяч фунтов, клиентке или доверительнице адвокатуры, которую мы назовем В. Г. (Так как они приближались к лорду Децимусу, адвокатура крепче стиснула мистера Мердля.) В обеспечение этой ссуды В. Г. – допустим, вдова – передала А. Б. документы на имение, которое мы назовем «Блинкайтер-Додльс». Теперь возникает следующий вопрос. Ограниченное право пользования лесами Блинкайтер-Додльс принадлежит по завещанию сыну В. Г., в настоящее время достигшему совершеннолетия, которого мы назовем Д. Е. Однако это слишком дерзко – в присутствии лорда Децимуса занимать хозяина такой сухой материей. В другой раз! Адвокатура решительно сконфузилась и отказалась продолжать. Не может ли епископ уделить ей несколько минуток? (Она усадила мистера Мердля рядом с лордом Децимусом – и теперь или никогда они должны были столковаться.)
Вся остальная компания, крайне заинтересованная и возбужденная (исключая епископа, который не подозревал, что здесь что-то происходит), собралась у камина в соседней гостиной, делая вид, что болтает о том о сем, тогда как в действительности глаза и мысли всех были устремлены на уединившуюся пару. Хор был особенно взволнован, быть может благодаря смутному подозрению, что какой-то лакомый кусочек ускользает от него. Один епископ говорил просто и без задней мысли. Он беседовал с великим медиком о расслаблении горловых связок, которым часто страдают молодые священники, и о средствах против этой болезни духовных лиц. Доктор высказал мнение, что вернейший способ избежать этого недуга – научиться читать проповеди, прежде чем сделать из этого свою профессию. Епископ спросил с некоторым сомнением, неужели таково мнение доктора. Доктор решительно ответил: «Да».
Между тем Фердинанд, один из всей компании, егозил где-то на полдороге между ней и двумя собеседниками, как будто лорд Децимус производил какую-то хирургическую операцию над мистером Мердлем, или, наоборот, мистер Мердль – над лордом Децимусом, причем ежеминутно могли потребоваться услуги ассистента. В самом деле, не прошло и четверти часа, как лорд Децимус крикнул: «Фердинанд!», и тот поспешил на зов, чтобы принять участие в конференции, продолжавшейся еще пять минут. Затем хор заволновался: лорд Децимус собрался уезжать. Фердинанд, заботившийся о его популярности, снова потащил его на поводу, и он любезнейшим образом пожал руки всем присутствующим и даже заметил адвокатуре:
– Надеюсь, вам не слишком надоели мои плоды?
Адвокатура, весьма тонко давая понять, что оценила остроту милорда и будет помнить ее по гроб жизни, ответила на это:
– Итонские, милорд, или парламентские?
Вскоре затем удалилась важная государственная личность, застегнутая на все пуговицы, в лице мистера Тита Полипа, а за ней Фердинанд, спешивший в Оперу. Из остальных кое-кто оставался, прихлебывая ликер из золотых стаканчиков и размазывая липкие кружки по булевским столикам в тщетной надежде услышать что-нибудь от мистера Мердля. Но мистер Мердль по обыкновению лениво и вяло бродил по гостиным, не произнося ни слова.
День или два спустя весь город узнал, что Эдмунд Спарклер, эсквайр, пасынок всемирно знаменитого мистера Мердля, сделался одним из столпов министерства околичностей, и всем верным сторонникам было объявлено, что это удивительное назначение – благосклонный и милостивый знак внимания, оказанный благосклонным и милостивым Децимусом торговому сословию, интересы которого в великой коммерческой стране должны всегда… и прочая, прочая, прочая, – все с подобающей помпой и трубными звуками. Поощренный этим официальным знаком внимания, удивительный банк и другие удивительные предприятия разом двинулись в гору, и толпы зевак собирались на Харли-стрит, Кавендиш-сквер, чтобы только взглянуть на жилище золотого мешка.
И когда главный дворецкий в добрую минуту выглядывал из дверей подъезда, зеваки дивились его пышной особе и спрашивали друг друга, сколько денег лежит у него в удивительном банке. Но если б они знали поближе эту респектабельную Немезиду [78], то не стали бы предлагать таких вопросов и могли бы с величайшей точностью определить интересующую их сумму.
Глава XIII. Эпидемия распространяется
Что с моральной эпидемией так же трудно бороться, как и с физической, что этого рода болезнь распространяется с быстротой и опустошительностью чумы, что моральная зараза, раз утвердившись, одолевает все преграды, поражает совершенно здоровый организм и развивается при самых неподходящих условиях – это факт, установленный так же незыблемо, как то, что мы, люди, дышим воздухом. Неоценимым благодеянием для человечества была бы возможность арестовать зачумленного, в чьей слабости и пороках развились первые семена заразы, и запереть его в одиночное заключение (если не убить), прежде чем зараза распространится.
Как большой пожар наполняет своим гулом воздух на огромном расстоянии, так священное пламя, разведенное могущественными Полипами на алтаре великого Мердля, все дальше и дальше оглашало воздух звуком этого имени. Оно звучало на всех устах, раздавалось во всех ушах.
Не было, нет и не будет другого такого человека, как мистер Мердль.
Как уже сказано, никто не знал, какие подвиги он совершил, но всякий знал, что он величайший из смертных.
На подворье «Разбитые сердца», где ни у кого не было лишнего пенни в кармане, интересовались этим восьмым чудом света ничуть не меньше, чем на бирже. Миссис Плорниш, которая вела теперь мелочную и галантерейную торговлю в очень милой лавочке, в углу подворья, подле лестницы, причем ей помогали в качестве приказчиков старичок отец и Мэгги, постоянно беседовала об этом со своими посетителями. Мистер Плорниш, имевший небольшую долю в предприятиях одного мелкого подрядчика по соседству, стоя со своей лопаточкой где-нибудь на верхушке лесов, со слов добрых людей рассказывал, что мистер Мердль – настоящий человек, понимаете, который может научить нас всех вести дела. Мистер Батист, единственный жилец мистера и миссис Плорниш, откладывал, по слухам, все свои сбережения, результат скромной и умеренной жизни, имея в виду поместить их в одно из предприятий мистера Мердля. «Разбитые сердца» прекрасного пола, являясь в лавочку купить чаю на два пенса и наговорить на две гинеи, сообщали миссис Плорниш, что их родственница Мэри Анна – она ведь у них работала портнихой, сударыня, – так вот эта самая Мэри Анна уверяет, будто у миссис Мердль столько платьев, что и на трех возах не увезешь. А уж какая красавица эта леди: хоть весь свет обойди, другой такой не сыщешь, сударыня; шея – чистый мрамор. А насчет ее сына, которого сделали министром, говорят, будто это ее сын от первого мужа, сударыня (тот вроде был генералом, командовал армией и одерживал победы, если только не врут люди). И еще говорят, будто сам мистер Мердль сказал: «Я бы, – говорит, – все правительство купил и за барышом бы не погнался; только не стоит, тут, – говорит, – кроме убытков, ничего не очистится, – так что мне за расчет?» Да что ему убытки, такому богачу, ведь у него, говорят, золота – хоть улицы мости! А хорошо, кабы он взял в свои руки правительство, он-то небось знает, как поднялись цены на хлеб и мясо, и, кроме него, вряд ли кто сумеет и захочет