– Ему надеяться, вы не боялся, – продолжила миссис Плорниш, переводя слова мистера Панкса на новый лад со своей обычной находчивостью. – Что случилось? Скажите падроне.
– Я встретил одного человека, – ответил Батист. – Я его rincontrato [80].
– Его? Кто его? – спросила миссис Плорниш.
– Скверного человека. Самого скверного человека. Я надеялся, что никогда больше не встречу его.
– Как вы знал ему скверный? – спросила миссис Плорниш.
– Не все ли равно как, padrona. Знаю, хорошо знаю.
– Ему видеть вы? – спросила миссис Плорниш.
– Нет. Надеюсь, что нет. Думаю, что нет.
– Он говорит, – сказала миссис Плорниш, снисходительно переводя его речь отцу и мистеру Панксу, – что встретил скверного человека, но надеется, что он не заметил его. Почему, – спросила она, возвращаясь к итальянскому языку, – почему надеяться скверный человек не видел?
– Padrona, голубушка, – взмолился иностранец, которому она так заботливо покровительствовала, – пожалуйста, не спрашивайте. Повторяю, не в этом дело: я боюсь этого человека. Я не хочу видеть его, не хочу встречаться с ним никогда. Довольно, прекрасная padrona. Оставим это!
Тема была так неприятна ему и так убивала его обычную веселость, что она не настаивала, тем более что чай давно уже был готов. Тем не менее она была очень удивлена и заинтригована, равно как и мистер Панкс, пыхтевший со времени появления итальянца, точно локомотив с тяжелым составом, взбирающийся по крутому склону. Мэгги, одетая гораздо лучше, чем в прежние времена, хотя все еще не изменившая своим чудовищным чепцам, стояла все время на заднем фоне сцены разинув рот и вытаращив глаза в безмолвном удивлении, от которого не опомнилась даже теперь, когда интересный разговор внезапно оборвался. Как бы то ни было, ни слова более не было сказано на эту тему, хотя, по-видимому, она занимала всех, не исключая двух юных Плорнишей, уписывавших свои порции хлеба с маслом с таким видом, точно эта операция была совершенно излишней, так как каждую минуту мог явиться самый скверный человек и съесть их. Мало-помалу, однако, мистер Батист немножко развеселился, но все-таки не покидал места за дверью у окна, хотя обыкновенно сидел не здесь. Как только раздавался звонок, он вздрагивал и украдкой заглядывал в лавку, придерживая в руках конец занавески, закрывавшей его лицо; очевидно, он отнюдь не был уверен, что человек, которого он боялся, не выследил его, несмотря на все обходы и повороты, с ловкостью страшной ищейки.
Двое или трое покупателей, заглядывавших в разное время в лавку, поддерживали его в этом настроении и возбуждали внимание остальных. Кончили пить чай, дети улеглись в постель, и миссис Плорниш собиралась попросить отца спеть им песенку про Хлою, когда снова зазвонил колокольчик и вошел мистер Кленнэм.
Кленнэм поздно засиделся над книгами и письмами, так как приемные министерства околичностей отнимали у него массу времени по утрам. Кроме того, он был расстроен недавней встречей в доме матери. Он выглядел утомленным и грустным. Тем не менее, возвращаясь домой из конторы, он зашел к Плорнишам сообщить им, что получил второе письмо от мисс Доррит.
Это известие произвело в коттедже общую сенсацию и заставило забыть о мистере Батисте. Мэгги, тотчас же пробравшись поближе, слушала вести о своей маленькой маме не только ушами, но, кажется, и ртом и глазами, которым, впрочем, мешали слезы. Она была в восторге, когда Кленнэм сообщил ей, что в Риме есть госпитали, очень хорошо устроенные. Мистер Панкс сильно вырос в общем мнении, когда узнали, что о нем специально упоминалось в письме. Словом, все обрадовались письму, так что Кленнэм был вполне вознагражден за свое беспокойство.
– Но вы устали, сэр. Позвольте предложить вам чашку чаю, – сказала миссис Плорниш, – если вы не побрезгуете нашим скромным угощением, и позвольте от души поблагодарить вас за то, что вспомнили о нас.
Мистер Плорниш, чувствуя, что на нем лежит обязанность присовокупить что-нибудь к этому заявлению в качестве хозяина, выразил свои чувства в форме, соединявшей, по его мнению, учтивость с искренностью.
– Джон Эдвард Нэнди, – сказал мистер Плорниш, обращаясь к старику. – Сэр, не слишком-то часто приходится видеть скромные поступки без искры гордости, и значит, когда их видишь, надо кланяться и благодарить, потому что если не будешь благодарен, то тебе же будет хуже.
На это мистер Нэнди ответил:
– Я совершенно согласен с вашим мнением, Томас, и ваше мнение совершенно такое, как мое, а значит, ни к чему тратить слова, и не может быть никаких оговорок, потому что наше мнение говорит «да», Томас, «да», и в этом мнении мы единодушны, а где есть единодушие, там не может быть разницы в мнениях, а где нет разницы, там может быть только одно мнение, а никак не два, нет, Томас, нет!
Артур, хотя и не так торжественно, поблагодарил их за такую высокую оценку его ничтожной услуги, а по поводу чая объяснил, что он еще не обедал и спешит домой подкрепиться после дневных трудов, иначе, конечно, не отказался бы от их радушного приглашения. Так как мистер Панкс в это время начал как будто разводить пары, готовясь к отплытию, то Кленнэм в заключение спросил этого джентльмена, не отправится ли он вместе с ним. Мистер Панкс выразил свою полнейшую готовность, и оба простились с коттеджем «Счастливый».
– Если вы зайдете ко мне, Панкс, – сказал Артур, когда они вышли на улицу, – разделить со мной обед или ужин, это будет почти что благодеянием с вашей стороны. Я так устал и в ужасном настроении сегодня!
– Я готов оказать вам и большую услугу, если понадобится, только скажите, – ответил мистер Панкс.
Между этим странным господином и Кленнэмом установилось взаимное понимание и согласие с той поры, как мистер Панкс упражнялся в чехарде, прыгая через мистера Рогга на дворе Маршалси. Когда карета двинулась прочь в достопамятный день отъезда семьи, оба проводили ее глазами и вместе ушли из тюрьмы. Когда пришло первое письмо от Крошки Доррит, никто не заинтересовался им так сильно, как мистер Панкс. Во втором письме, которое лежало теперь в кармане Кленнэма, упоминалось его имя. Хотя он никогда не высказывал своих чувств к Кленнэму и то, что он сейчас сказал, могло сойти за самую обыкновенную любезность, Кленнэм чувствовал, что Панкс по-своему привязался к нему. Все эти нити, переплетаясь между собой, делали для него Панкса в этот вечер настоящим якорем спасения.
– Я теперь совсем одинок, – сказал он. – Мой компаньон уехал по делу, и вы можете располагаться у нас как дома.
– Благодарю вас. Вы не обратили внимания на нашего Альтро, нет? – спросил Панкс.
– Нет. А что?
– Он веселый малый, и я люблю его, – сказал Панкс. – Но сегодня с ним случилось что-то неладное. Вы не знаете никакой причины, которая могла бы его расстроить?
– Вы удивляете меня. Нет, никакой.
Мистер Панкс объяснил, почему он предложил этот вопрос. Артур ничего не знал и ничего не мог объяснить.
– Вы бы расспросили его, – сказал Панкс, – так как он иностранец.
– О чем расспросить?
– Чем он так взволнован.
– Сначала мне нужно убедиться самому, что он взволнован, – возразил Кленнэм. – Он так усерден, так благодарен мне (хотя и благодарить-то не за что), так добросовестен, что несправедливо было бы выразить недоверие к нему, а в моих расспросах он может увидеть недоверие.
– Верно, – сказал Панкс. – Но, послушайте, вам нельзя быть хозяином, мистер Кленнэм, вы слишком деликатны.
– Ну, мои отношения с Кавалетто, – ответил Кленнэм засмеявшись, – нельзя назвать отношениями хозяина с подчиненным. Он зарабатывает себе на хлеб резьбой. Он хранит ключи от мастерской, сторожит ее через ночь и вообще состоит у нас кем-то вроде привратника, но у нас редко бывает работа по его части. Нет, я скорее его советник, чем хозяин. Его советник и банкир – так будет вернее. Кстати, Панкс, не странно ли, что страсть к спекуляциям, заразившая теперь столько народа, заразила даже маленького Кавалетто?
– К спекуляциям? – спросил Панкс, фыркнув. – Каким спекуляциям?
– Я говорю о предприятиях Мердля.
– О, помещение капиталов, – сказал Панкс. – Да-да. Я не знал, что вы говорите о помещении капиталов.
Оживление, с которым были сказаны эти слова, заставило Кленнэма взглянуть на Панкса в ожидании, что тот прибавит еще что-нибудь. Но так как он ускорил шаги и машина его заработала сильнее, чем обыкновенно, Кленнэм не стал расспрашивать дальше, и вскоре они пришли к нему домой.
Обед, состоявший из супа и пирога с голубями, был подан на круглом столике около камина и, увенчанный бутылкой хорошего вина, как нельзя лучше смазал маслом машину мистера Панкса, так что, когда Кленнэм закурил трубку с длинным чубуком, предложив другую гостю, этот последний пришел в самое благодушное настроение.
Сначала они курили молча, причем мистер Панкс напоминал паровое судно при попутном ветре, ясной погоде, спокойном море – словом благоприятнейших для плавания условиях. Наконец он первый нарушил молчание:
– Да. Помещение капиталов – вот как это называется.
Кленнэм бросил на него прежний взгляд и ответил:
– А!
– Я возвращаюсь к этому предмету, как видите, – сказал Панкс.
– Да, я вижу, что вы к нему возвращаетесь, – ответил Кленнэм, недоумевая, зачем это делает.
– Не странно ли, что эта страсть заразила даже маленького Альтро? А? – продолжил Панкс затягиваясь. – Вы это спросили?
– Да, я сказал это.
– Да. Но ведь все подворье заражено. Что вы думаете! Все до единого, кто платит и кто не платит, на всех квартирах, на всех углах встречают меня тем же: Мердль, Мердль, Мердль и только Мердль.
– Странно, что подобная зараза всегда распространяется так неудержимо, – заметил Кленнэм.
– Не правда ли? – возразил Панкс. Покурив с минуту менее спокойно, чем можно было бы ожидать, он добавил: – А все потому, что этот народ не понимает сути дела.