С наступлением весны мистеру Спарклеру пришлось отправиться в Англию, дабы занять предназначенное для него место в ряду лиц, руководивших гением, знанием, торговлей, духом и смыслом этой страны. Страна Шекспира, Мильтона [82], Бэкона [83], Ньютона [84], Уатта [85], родина философов, естествоиспытателей, властителей природы и искусства в их бесчисленных проявлениях взывала к мистеру Спарклеру, умоляя его прийти и спасти ее от гибели. Мистер Спарклер не устоял против этого отчаянного вопля родины и объявил, что ему нужно ехать.
Возникал вопрос, где, когда и каким образом мистер Спарклер обвенчается с первейшей девицей в мире, «без всяких этаких глупостей». Решение этого вопроса, обсуждавшегося втайне и под секретом, мисс Фанни сама сообщила сестре.
– Ну, дитя мое, – сказала она ей однажды, – я намерена сообщить тебе кое-что. Это сейчас только было решено, и, разумеется, я тотчас поспешила к тебе.
– Твоя свадьба, Фанни?
– Сокровище мое, – ответила Фанни, – не забегай вперед. Позволь мне самой сообщить тебе обо всем. Что до твоего вопроса, то если понимать его буквально, так придется ответить «нет». Речь идет не столько о моей свадьбе, сколько о свадьбе Эдмунда.
Крошка Доррит взглянула на нее, не совсем понимая это тонкое различие.
– Мне незачем торопиться, – объяснила Фанни. – Меня не требуют на службу или в парламент. Эдмунда же требуют. А Эдмунд приходит в ужас при мысли, что ему придется ехать одному, да и я думаю, что его не следует отпускать одного, потому что, если только представится возможность (а это легко может случиться) наделать глупостей, то он, конечно, их наделает.
Закончив эту беспристрастную оценку способностей своего будущего супруга, она с деловым видом сняла шляпку и принялась размахивать ею.
– Как видишь, этот вопрос касается больше Эдмунда, чем меня. Впрочем, довольно об этом. Дело понятно само собой. Да, моя бесценная Эми. А раз возникает вопрос, отпустить его одного или нет, то вместе с тем возникает и другой: обвенчаться ли нам здесь же на днях или в Лондоне через несколько месяцев.
– Видно, мы скоро расстанемся, Фанни.
– Ах какая несносная! – воскликнула Фанни, полушутя-полусердясь. – Ну, что ты забегаешь вперед! Пожалуйста, милочка, слушай, что я говорю. Эта женщина, – без сомнения, она говорила о миссис Мердль, – остается здесь на Пасху, так что если мы обвенчаемся и поедем в Англию с Эдмундом, то я опережу ее. А это что-нибудь да значит. Дальше, Эми. Раз этой женщины не будет, я, вероятно, приму предложение мистера Мердля, чтобы мы с Эдмундом остановились… в том самом доме, помнишь, куда ты приходила с танцовщицей, пока не будет выбран и отделан наш дом. Это еще не все, Эми. Папа собирается в Лондон, и если мы с Эдмундом обвенчаемся здесь, то можем отправиться во Флоренцию, где к нам присоединится папа, а оттуда мы все трое отправимся в Лондон. Мистер Мердль приглашал папу остановиться в том самом доме, и я думаю, что он примет его приглашение. Впрочем, он сделает как ему заблагорассудится, да это и несущественно.
Различие между папой, который поступает как ему заблагорассудится, и Эдмундом, который представлял собой нечто совершенно противоположное, довольно рельефно выступило в объяснениях Фанни. Впрочем, ее сестра не обратила на это внимания, томимая печалью о предстоящей разлуке и страстным желанием попасть в число возвращающихся в Англию.
– Так вот твои планы, милая Фанни?
– Планы, – повторила Фанни. – Право, дитя, с тобой потеряешь терпение. Разве я говорила что-нибудь подобное? Принимала какое-нибудь решение? Я сказала: сами собой возникают известные вопросы – и перечислила эти вопросы.
Задумчивые глаза Крошки Доррит взглянули на нее спокойно и нежно.
– Ну, моя милая крошечка, – сказала Фанни, нетерпеливо размахивая шляпой, – нечего таращить глаза, как маленькая сова. Я жду от тебя совета, Эми. Что ты мне посоветуешь?
– Ты не думаешь, Фанни, – спросила Крошка Доррит после непродолжительного колебания, – ты не думаешь, что лучше было бы отложить свадьбу на несколько месяцев?
– Нет, маленькая черепаха, – возразила Фанни очень резко, – я не думаю ничего подобного.
Тут она бросила шляпку и кинулась в кресло, но тотчас почувствовала прилив нежности, вскочила и, опустившись на колени, обняла сестру вместе со стулом.
– Не думай, что я сердита и зла, милочка, право, нет. Но ты такая странная! Ведь я же говорила тебе, дитя, что Эдмунда нельзя пустить одного. И сама ты знаешь, что нельзя.
– Да, да, Фанни. Ты говорила это, правда.
– И ты сама знаешь это, – возразила Фанни. – Ну так как же, мое сокровище? Если его нельзя отпустить одного, то приходится ехать с ним и мне, кажется, ясно?
– Да… кажется, милочка, – сказала Крошка Доррит.
– Значит, милая Эми, приняв в соображение все обстоятельства, о которых я упомянула, ты посоветуешь мне поступить сообразно с ними?
– Да… кажется, милочка, – повторила Крошка Доррит.
– Очень хорошо, – сказала Фанни с видом покорности судьбе, – в таком случае надо покориться. Я обратилась к тебе, голубка, так как меня мучили сомнения и я никак не могла решиться. Теперь я решилась, и будь что будет.
Покорившись, таким образом, настояниям сестры и силе обстоятельств, Фанни преисполнилась необыкновенной кротостью, как человек, который пожертвовал своими личными склонностями ради желания друга и чувствует сладость этой жертвы.
– В конце концов, Эми, – сказала она сестре, – ты самая милая маленькая сестренка и такая умница! Право, не знаю, что я буду делать без тебя.
Говоря это, она стиснула ее в объятиях с непритворной нежностью.
– Это не значит, что я рассчитываю обходиться без тебя, Эми, напротив: надеюсь, что мы всегда будем неразлучны. А теперь, милочка, я дам тебе полезный совет. Когда ты останешься одна с миссис Дженераль…
– Так я останусь одна с миссис Дженераль? – спросила Крошка Доррит беспокойным тоном.
– Конечно, мое сокровище, пока не вернется папа! Нельзя же считать за общество Эдуарда, даже когда он здесь, и тем более, когда уезжает в Неаполь или на Сицилию. Так я говорила, но ты всегда собьешь с толку, плутовка, когда останешься с миссис Дженераль, Эми, не допускай ее до каких-нибудь тонких намеков насчет того, что она имеет виды на папу или папа на нее. Она, наверно, попробует подъехать к тебе. Я знаю ее манеру нащупывать почву своими перчатками. Но ты делай вид, что не понимаешь. И если папа объявит тебе по возвращении, что он намерен сделать миссис Дженераль твоей мамой (что весьма возможно, так как меня здесь не будет), то я советую тебе ответить тут же напрямик: «Папа, извини меня, но я решительно против этого. Фанни предупреждала меня об этом – она тоже против». Я не думаю, что твое возражение, Эми, произведет какое-нибудь действие, да и вряд ли у тебя хватит духу высказать его с твердостью. Но тут затронут принцип, семейный принцип, и я умоляю тебя протестовать против такой мачехи, как миссис Дженераль, и дать понять всем окружающим, что ты протестуешь. Смело можешь рассчитывать, милочка, на поддержку с моей стороны. Все влияние, которое может иметь замужняя женщина, не лишенная привлекательности, я постараюсь обратить против миссис Дженераль, ее фальшивых волос (я уверена, что они фальшивые при всем их безобразии, хоть и может показаться невероятным, чтобы человек в здравом уме согласился платить деньги за такую гадость).
Крошка Доррит выслушала этот совет, ничего не возражая, но и не давая повода думать, что примет его к сведению.
Решив, таким образом, формально распроститься с девической жизнью и устроив свои земные дела, Фанни со свойственным ей жаром принялась готовиться к предстоявшей ей важной перемене.
Приготовления состояли в отправке горничной в Париж, под охраной проводника, для покупки разных принадлежностей гардероба невесты, которым в английском языке не находится достаточно изысканных наименований, а называть же их по-французски автор считает неуместным (так как намерен, как это ни вульгарно, держаться того языка, на котором написан роман). Богатый и роскошный гардероб, закупленный этими агентами, в течение нескольких недель путешествовал из Франции в Италию, увязая в каждой таможне и осаждаемый целой армией жалких оборванцев в мундирах, беспрерывно повторявших просьбу Велизария [86], как будто каждый из воителей был этим византийским полководцем. Они являлись такими легионами, что, если бы проводник не извел ровно полтора бушеля серебряной монеты на эту жадную ораву, от гардероба доехали бы только клочья вследствие беспрестанного ощупывания и переворачивания. Как бы то ни было, он благополучно избежал всех этих опасностей и, подвигаясь дюйм за дюймом, явился на место назначения в лучшем виде. Тут он был выставлен напоказ для избранных представительниц прекрасного пола и, надо сознаться, возбудил в их нежных сердцах жестокие чувства. Вместе с тем шли деятельные приготовления к торжественному дню, когда некоторые из этих сокровищ должны были явиться перед публикой. Карточки с приглашениями на завтрак были разосланы половине английского населения в городе Ромула, остальная половина готовилась явиться в качестве критиков-добровольцев в такие моменты торжества, когда его можно будет наблюдать с различных наружных пунктов. Благородный и знаменитый английский синьор Эдуард Доррит прискакал, невзирая на грязь и бездорожье, из Неаполя (где шлифовал свои манеры в обществе неаполитанской знати), дабы участвовать в семейном празднике. Лучший отель, со всей своей кулинарной лабораторией, деятельно готовился к торжеству. Чеки мистера Доррита чуть не довели до краха банк Торлония. Британский консул не видел такой свадьбы за все время своего консульства.
Наступил давно ожидаемый день, и волчица в Капитолии чуть не завыла от зависти, глядя, как дикие островитяне