– Я… кха… джентльмен с независимым состоянием и в настоящее время проживаю в Италии с моим семейством, моей прислугой, моим… хм… довольно обширным домом. Приехав в Лондон на короткое время… кха… по делам и услышав об этом странном исчезновении, я решился разузнать обстоятельства дела из первых рук, так как… кха… хм… у меня есть знакомый в Италии, английский джентльмен, с которым я, без сомнения, увижусь по возвращении в эту страну и который находился в близких и тесных отношениях с господином Бландуа. Мистер Генри Гоуэн. Вы, может быть, слышали эту фамилию?
– Никогда не слыхала.
Мистер Флинтуинч повторил те же слова вслед за миссис Кленнэм.
– Желая сообщить ему… кха… по возможности точные и обстоятельные сведения об этом господине, – продолжил мистер Доррит, – я попрошу позволения предложить вам… три вопроса.
– Тридцать, если угодно.
– Вы давно знакомы с господином Бландуа?
– Не более года. Мистер Флинтуинч справится в книгах и сообщит вам, когда и от кого он явился к нам из Парижа, если вы можете извлечь что-нибудь из этих сведений. Нам они ничего не говорят.
– Вы часто виделись с ним?
– Нет. Дважды. Один раз раньше и…
– Один раз потом, – подсказал мистер Флинтуинч.
– Могу я спросить, сударыня, – продолжил мистер Доррит, понемногу возвращаясь к своей внушительности и проникаясь сознанием своей важной роли чуть ли не охранителя общественного спокойствия, – могу я спросить, сударыня, в интересах джентльмена, которому я имею честь… кха… оказывать поддержку, или протежировать, или, скажем просто, с которым я… хм… знаком… господин Бландуа был здесь по делу в день, указанный в этом печатном листке?
– По делу, то есть он называл это делом, – ответила миссис Кленнэм.
– Вы можете… кха… виноват… сообщить мне, в чем оно заключалось?
– Нет.
Очевидно, этот ответ был барьером, за который не следовало переходить.
– Нам уже предлагали этот вопрос, – продолжила миссис Кленнэм, – и мы ответили: «Нет». Мы не желаем разглашать на весь город наши торговые операции, как бы они ни были ничтожны. Мы сказали: «Нет».
– Я, собственно, хотел спросить, не получил ли он каких-нибудь денег, – сказал мистер Доррит.
– От нас он ничего не получил, сэр, и нам ничего не оставил.
– Я полагаю, – сказал мистер Доррит, переводя взгляд с миссис Кленнэм на мистера Флинтуинча и с мистера Флинтуинча на миссис Кленнэм, – что вы не можете объяснить себе это таинственное исчезновение?
– Почему вы так полагаете? – возразила миссис Кленнэм.
Озадаченный холодным и резким тоном этого ответа, мистер Доррит не мог объяснить, почему он так полагал.
– Я объясняю это, сэр, – продолжила она после неловкого молчания со стороны мистера Доррита, – тем, что он отправился в путешествие или нашел нужным скрыться где-нибудь.
– Вы не знаете… кха… какая причина могла заставить его скрыться?
– Нет.
Это «нет» было сказано таким же тоном, как первое, и являлось новым барьером.
– Вы спросили меня, как я объясняю себе это исчезновение, – продолжила миссис Кленнэм, – себе, а не вам. Я не берусь объяснить его вам, сэр. Я полагаю, что с моей стороны так же неосновательно навязывать вам мои объяснения, как с вашей – требовать их.
Мистер Доррит наклонил голову в знак извинения. Отступив немного и собираясь заявить, что не имеет более вопросов, он не мог не заметить, как угрюмо и неподвижно она сидела, устремив глаза в пол и как будто выжидая чего-то. Точь-в-точь такое же выражение заметил он у мистера Флинтуинча, который стоял около ее кресла, тоже уставившись на пол и почесывая подбородок правой рукой.
В эту минуту миссис Эффри уронила подсвечник и воскликнула:
– Опять, боже мой, опять! Слушай, Иеремия, вот!
Может, и был какой-нибудь легкий звук, который она расслышала по своей привычке прислушиваться ко всяким звукам. Впрочем, и мистеру Дорриту послышался как бы шум падающих листьев. Испуг женщины, по-видимому, на мгновение сообщился и им, так как все трое прислушались.
Мистер Флинтуинч первый опомнился.
– Эффри, жена, – сказал он, пододвигаясь к ней, стиснув кулаки, дрожавшие от нетерпеливого желания вцепиться в нее, – ты опять за свои штуки. Опять ты бредишь наяву и разыгрываешь старые комедии. Тебе нужно лекарство! Дай только проводить этого джентльмена, и тогда я закачу тебе порцию, ха-арошую порцию!
По-видимому, это обещание вовсе не утешило миссис Флинтуинч, но Иеремия, не упоминая больше о своем лекарстве, взял другую свечку со столика миссис Кленнэм и сказал:
– Я вам посвечу, сэр.
Мистер Доррит поблагодарил и отправился вниз. Мистер Флинтуинч выпроводил его и заложил цепочку, не теряя ни минуты. На улице мистер Доррит снова заметил двух человек, которые прошли мимо него навстречу друг другу, уселся в экипаж и уехал.
Отъехав немного, кучер сообщил ему, что, по требованию караульных, сказал им свое имя, номер и адрес, а также, где и когда его наняли и по какой дороге он ехал. Это обстоятельство только усилило тягостное впечатление, произведенное на мистера Доррита всем этим приключением, – впечатление, от которого он не мог отделаться ни сидя перед камином в своем номере, ни позднее, когда улегся спать. Всю ночь он блуждал по мрачному дому, видел его хозяев, застывших в угрюмом ожидании, слышал крик женщины, закрывавшей лицо передником и пугавшейся каких-то звуков, и натыкался на труп исчезнувшего Бландуа, то зарытый в погребе, то замурованный в стене.
Глава XVIII. Воздушный замок
Богатство связано с самыми разнообразными заботами. Удовольствие мистера Доррита при мысли, что ему не пришлось называть себя у «Кленнэма и Ко» или упоминать о своем знакомстве с одним назойливым господином, носившим ту же фамилию, быстро испарилось вследствие внутренней борьбы, которая возникла в нем на обратном пути. Он спрашивал себя, следует ли ему проехать мимо Маршалси и взглянуть на старые ворота. Наконец он решил, что не поедет, и удивил кучера, набросившись на него с бранью за предложение ехать через Лондонский мост, а потом через мост Ватерлоо, потому что пришлось бы проехать мимо самой тюрьмы. Как бы то ни было, эта внутренняя борьба не унялась, и он чувствовал себя не в своей тарелке. Даже за обедом у Мердля, на другой день, он никак не мог отделаться от этого мучительного вопроса и часто задумывался над ним, что было совершенно неприлично ввиду окружавшего его блестящего общества. Его бросало в жар при мысли, что бы подумал главный дворецкий, если бы тяжелые взоры этой великолепной персоны могли проникнуть в водоворот его мыслей.
Прощальный банкет отличался пышностью и завершал пребывание мистера Доррита в Лондоне самым блистательным образом. Фанни соединяла с чарами юности и красоты такое внушительное самообладание, точно уже лет двадцать была замужем. Мистер Доррит чувствовал, что может положиться на нее, что она будет достойно занимать свое высокое положение, и желал только, чтобы младшая сестра походила на нее, не забывая, впрочем, о скромных достоинствах своей любимицы.
– Душа моя, – сказал он, прощаясь с Фанни, – наша семья надеется, что ты поддержишь… кха… ее достоинство и… хм… не уронишь ее значения. Я знаю, что нам не придется разочароваться в этих надеждах.
– Нет, папа, – ответила Фанни, – вы можете положиться на меня. Передайте Эми мой сердечный привет и скажите, что я вскоре напишу ей.
– Быть может, ты дашь мне поручение… кха… еще к кому-нибудь? – спросил мистер Доррит вкрадчивым тоном.
– Нет, папа, – ответила Фанни, которой сейчас же вспомнилась миссис Дженераль, – благодарю вас. Вы очень любезны, папа, но извините меня. У меня нет никакого другого поручения, дорогой папа, которое вам приятно было бы передать.
Они прощались в гостиной около передней; единственным свидетелем этого прощания был мистер Спарклер, терпеливо поджидавший своей очереди пожать руку тестю. Когда мистер Спарклер был допущен к этой прощальной церемонии, в комнату пробрался мистер Мердль, руки которого совершенно исчезли в рукавах, и объявил, что намерен проводить мистера Доррита вниз.
Несмотря на все протесты мистера Доррита, великий человек оказал ему эту высокую честь и проводил его до самого подъезда, где они и простились, причем мистер Доррит заявил, что он буквально подавлен вниманием и любезностью мистера Мердля. Затем он уселся в карету, в полном восторге и ничуть не сожалея о том, что проводник, тоже прощавшийся где-то в более низких сферах, был свидетелем его величественного отъезда.
Он еще находился под впечатлением этого величия, когда карета остановилась у подъезда отеля. Проводник и полдюжины лакеев помогли ему выйти; с величаво-благодушным видом вступил он в переднюю и вдруг… замер на месте, немой и неподвижный. Перед ним стоял Джон Чивери, в своей парадной паре, с цилиндром под мышкой, со знаменитой тросточкой, изящно стеснявшей его движения, и с пачкой сигар в руке.
– Ну-с, молодой человек, – сказал швейцар, – вот и джентльмен. Этот молодой человек во что бы то ни стало хотел дождаться вас, сэр, уверяя, что вы будете рады его видеть.
Мистер Доррит грозно взглянул на молодого человека, поперхнулся и сказал самым кротким тоном:
– А, юный Джон! Кажется, я не ошибаюсь, это юный Джон?
– Да, сэр, – ответил Джон.
– Я так и думал, что это юный Джон! – сказал мистер Доррит. – Этот молодой человек может войти, – прибавил он, обращаясь к своей свите, – о да, может войти. Пропустите юного Джона, я хочу поговорить с ним.
Джон последовал за ним с сияющей улыбкой. Они вошли в номер мистера Доррита. Слуги зажгли свечи и удалились.
– Ну-с, сэр, – сказал мистер Доррит, внезапно поворачиваясь к нему и ухватив его за шиворот, – это что значит?
Изумление и ужас на лице злополучного Джона, который ожидал скорее объятий, были так выразительны, что мистер Доррит отнял руку и только посмотрел на него гневными глазами.
– Как вы смеете? Как вы осмелились прийти сюда? Как вы смеете оскорблять меня?