Глава XIX. Крушение воздушного замка
Прошло уже добрых четыре часа после захода солнца, и редкий путешественник согласился бы очутиться в такую позднюю пору за пределами Рима, когда карета мистера Доррита, еще не окончившая своего последнего утомительного переезда, катилась по пустынной Кампанье. Полудикие пастухи и угрюмые крестьяне, оживлявшие дорогу днем, исчезли с наступлением ночи, и кругом не было видно ни души. Иногда на поворотах мелькало на горизонте бледное зарево, точно испарение этой усеянной развалинами пустыни, показывавшее, что город еще далеко, но оно появлялось лишь изредка и на самое короткое время. Карета снова погружалась в мрачное каменное море, и ничего не было видно, кроме его окаменевших волн и хмурого неба.
Мистер Доррит, хотя и занятый постройкой замка, чувствовал себя довольно скверно в этой пустыне. При каждом толчке, при каждом крике кучера он тревожился сильнее, чем за весь путь с момента отъезда из Лондона. Слуга на козлах, очевидно, трусил. Проводник на запятках был не в своей тарелке. Всякий раз, когда мистер Доррит опускал стекло и смотрел на проводника (что случалось очень часто), он видел, что тот хоть и покуривает с беззаботным видом сигару Джона Чивери, но в то же время зорко оглядывается по сторонам, как человек, подозревающий недоброе. Мистер Доррит поднимал окно и думал, что у возниц самые разбойничьи физиономии и что лучше бы ему было переночевать в Чивитавеккье, а утром тронуться дальше. Но при всем том он продолжал заниматься постройкой своего замка.
Наконец развалившиеся изгороди, зияющие отверстия окон, ветхие стены, заброшенные дома, пересохшие колодцы, изломанные водоемы, кипарисы, подобные призракам, группы перепутанных виноградных кустов, дорога, превратившаяся в узкую извилистую неправильную улицу – где все от невзрачных построек до тряской мостовой грозило разрушением, – возвестили о близости Рима. Внезапный толчок и остановка экипажа внушили мистеру Дорриту мысль, что разбойники решились, наконец, ограбить его и выбросить в ров, но, опустив окно и выглянув наружу, он убедился, что карета попросту задержана похоронной процессией, которая переходила улицу с монотонным пением. Тускло мерцавшие факелы озаряли неясным светом грязные облачения, раскачивавшиеся кадила и большой крест перед священником. Странно выглядел этот священник при свете факелов: угрюмый, с нахмуренным лбом, он встретился глазами с мистером Дорритом, и губы его, продолжавшие тянуть псалом, точно угрожали важному путешественнику, а движение руки, которым он ответил на поклон мистера Доррита, подчеркивало эту угрозу. Так, по крайней мере, казалось мистеру Дорриту, воображение которого разыгралось под влиянием путешествия и постройки замка. Между тем священник прошел мимо, и процессия удалилась своим путем, унося с собой своего мертвеца. Компания мистера Доррита тоже двинулась своим путем, увозя с собой предметы роскоши из двух великих столиц Европы, и вскоре вступила в ворота Рима.
Мистера Доррита не ожидали в эту ночь. Его ждали, но только завтра, так как не думали, что он решится выехать в такую позднюю пору, поэтому, когда экипаж остановился у ворот, никто, кроме привратника, не вышел навстречу.
– Разве мисс Доррит нет дома? – спросил он.
– Как же! Она дома.
– Хорошо, – сказал мистер Доррит собравшимся слугам, – не нужно меня провожать: лучше помогите разгрузить карету, я сам пройду к мисс Доррит.
Он тихонько поднялся по большой лестнице, заглядывая в пустые комнаты, пока не заметил в одной из них свет. Это была комнатенка, задрапированная занавесками в виде палатки, меж двух больших залов. Она казалась ему такой теплой и уютной, пока он приближался к ней по темному коридору.
Здесь не было двери, только занавески. Он остановился перед ней, и что-то кольнуло его в сердце. Странное чувство, вроде ревности. Но, конечно, не ревность. С какой стати – ревность? Там были только его дочь и его брат: он грелся у камина, в кресле, она вышивала за маленьким столиком. При громадном различии в обстановке картины фигуры оставались прежними: братья так походили друг на друга, что мистер Фредерик мог сойти за Уильяма. Так он сам сиживал когда-то по вечерам перед тлеющими углями; так сидела она, ухаживая за ним.
Но, конечно, ничего завидного не могло быть в старой гнусной нищете. Откуда же в таком случае эта боль в сердце?
– Знаете, дядя, вы, право, помолодели.
Дядя покачал головой и сказал:
– С каких это пор, милочка, с каких это пор?
– По-моему, – возразила Крошка Доррит, работая иголкой, – вы положительно молодеете в последнее время. Вы стали такой веселый, бодрый, деятельный.
– Все ты, милое дитя!
– Все я, дядя?
– Да-да. Ты так балуешь меня. Так внимательна ко мне, так ласкова со мной, так деликатно стараешься скрыть свои заботы, что я… ну-ну-ну! Это тебе зачтется, милочка, зачтется!
– Все это только ваша фантазия, дядя, – сказала Крошка Доррит, смеясь.
– Ну-ну-ну, – пробормотал старик. – Слава богу!
Она на минутку оторвалась от работы, чтобы взглянуть на него, и этот взгляд растравил боль в сердце ее отца, в бедном слабом сердце, полном противоречий, колебаний, несообразностей, мелких ребяческих тревог, тумана, который мог рассеяться только с наступлением вечного утра.
– Мне так легко с тобой, голубка, – сказал старик, – с тех пор как мы остались одни. Я говорю – одни, так как миссис Дженераль не идет в счет: мне до нее, а ей до меня нет дела. Но Фанни была недовольна мной. Я не удивляюсь этому и не жалуюсь; я сам чувствую, что должен раздражать ее, хоть и стараюсь всегда держаться где-нибудь подальше. Я не под стать общей компании. Мой брат Уильям, – прибавил старик тоном восторженного удивления, – мог бы вести знакомство с монархами, но не твой дядя, милочка: Фредерик Доррит может только компрометировать Уильяма Доррита и отлично понимает это.
Повернув голову во время разговора, он увидел брата, стоявшего в дверях.
– Ах да: здесь твой отец, Эми! Милый Уильям, добро пожаловать! Я рад тебя видеть, дорогой брат!
Крошка Доррит с радостным криком обвила руками шею отца и осыпала его поцелуями. Отец был немножко не в духе и немножко сварлив.
– Я рад, что нашел тебя наконец, Эми. Кха… право, рад, что нашел… хм… хоть кого-нибудь наконец. Кажется, меня… кха… вовсе не ждали, и, право, я начинаю… хм… начинаю думать, что мне следует извиниться… кха… что я позволил себе приехать.
– Мы не ждали тебя так поздно, дорогой Уильям, – сказал его брат, – мы думали, что ты приедешь завтра.
– Я покрепче тебя, милый Фредерик, – возразил приезжий, скрывая суровость под видом братской нежности, – и, кажется, могу путешествовать без вреда для здоровья в какой угодно час дня.
– Конечно, конечно, – подхватил Фредерик со смутным сознанием, что чем-то обидел брата. – Конечно, Уильям.
– Благодарю, Эми, – продолжал мистер Доррит, в то время как она помогала ему снять пальто, – я бы и сам разделся. Я… кха… не хочу утруждать тебя, Эми. Могу я получить кусок хлеба и стакан вина, или… хм… это слишком хлопотливо?
– Дорогой отец, вам сейчас подадут ужин.
– Благодарю, милочка, – сказал мистер Доррит, всей своей фигурой изображая упрек, – я… кха… боюсь, что причиняю слишком много хлопот. Хм… как здоровье миссис Дженераль?
– Миссис Дженераль жаловалась на головную боль и усталость, и потому, когда мы решили, что вы не приедете сегодня, ушла спать.
Может, мистеру Дорриту было приятно, что огорчение по случаю его отсутствия так подействовало на миссис Дженераль. Во всяком случае, лицо его просветлело, и он сказал с очевидным удовольствием:
– Крайне грустно слышать, что миссис Дженераль нездорова.
В течение этого непродолжительного разговора дочь всматривалась в него с необычайным вниманием. По-видимому, он заметил это и рассердился, так как сказал с новым приливом старческой брюзгливости:
– Что ты так смотришь на меня, Эми? Что такое в моей наружности заставляет тебя так странно… кха… сосредоточивать на мне свое внимание?
– Ничего, отец, простите. Я рада вас видеть, вот и все.
– Не говори «вот и все», потому что… кха… это не все. Тебе… хм… тебе кажется, – продолжал мистер Доррит обличительным тоном, – что у меня болезненный вид?
– Мне кажется, вы немножко утомлены, милый.
– Ты ошибаешься, – возразил мистер Доррит. – Кха… я не утомлен. Кха… хм… я гораздо бодрее, чем был при отъезде.
Видя, что он в раздражительном настроении, она ничего не сказала в свою защиту, но спокойно оставалась около него, взяв за руку. Внезапно он впал в тяжелое забытье, но спустя минуту вздрогнул и очнулся.
– Фредерик, – сказал он, обращаясь к брату, – советую тебе идти спать.
– Нет, Уильям, я посижу, пока ты будешь ужинать.
– Фредерик, – повторил мистер Доррит, – я прошу тебя идти спать. Я… кха… лично требую, чтобы ты шел спать. Тебе давно следовало лечь спать, ты такой слабый.
– Ну да! – сказал тот, готовый на все, только бы угодить брату. – Ну-ну-ну, правда, я очень слаб.
– Милый Фредерик, – продолжил мистер Доррит тоном подавляющего превосходства, вызванного упадком сил брата, – в этом не может быть сомнения. Мне грустно видеть тебя таким слабым. Кха… это ужасно огорчает меня. Хм… ты очень нехорошо выглядишь. Подобные вещи тебе не по силам. Ты должен остерегаться, очень остерегаться.
– Так я пойду спать? – спросил Фредерик.
– Да, милый Фредерик, – сказал мистер Доррит, – умоляю тебя! Покойной ночи, брат. Надеюсь, ты будешь бодрее завтра. Мне очень не нравится твой вид. Покойной ночи, дорогой мой.
Отпустив так любезно брата, он снова впал в забытье, прежде чем тот успел выйти из комнаты, и упал бы прямо лицом в камин, если бы дочь не поддержала его.
– Твой дядя впадает в детство, Эми, – сказал он, очнувшись. – Его разговор… кха… несвязен, и язык… хм… заплетается, как… хм… как никогда. Он не был болен в мое отсутствие?
– Нет, отец.
– Ты… кха… замечаешь в нем перемену, Эми?