– Малодушная девочка, – сказала мисс Уэд с бесконечным презрением. – Так вся наша дружба, все наши разговоры, все ваши прежние жалобы привели к такому результату?
– Нет ничего дурного в том, что я заглянула в калитку, – возразила девушка. – Я видела по окнам, что хозяев нет дома.
– Зачем вы туда отправились?
– Потому что мне хотелось видеть это место, взглянуть еще раз на старый дом.
При виде двух красивых лиц, смотревших друг на друга, Кленнэм понял, как должны были терзать друг друга эти две женщины.
– О, – сказала мисс Уэд с холодным спокойствием, отводя взгляд от лица Гарриет, – если вам приятно видеть то место, где вы вели жизнь, от которой я избавила вас, потому что вы поняли, что это за жизнь, тогда другое дело. Но где же ваша откровенность со мной? Где же ваша верность? Где наше общее дело? Вы недостойны участия, с которым я отнеслась к вам. Вы не лучше комнатной собачонки и хорошо сделаете, если вернетесь к людям, которые обращались с вами хуже, чем с собачонкой.
– Если вы будете так говорить о них при посторонних, то заставите меня принять их сторону, – сказала девушка.
– Ступайте к ним, – возразила мисс Уэд. – Ступайте к ним!
– Вы очень хорошо знаете, – возразила Гарриет в свою очередь, – что я не пойду к ним. Вы очень хорошо знаете, что я бросила их и не могу, не хочу, не соглашусь вернуться к ним. Не трогайте же их, мисс Уэд.
– Вы предпочитаете обеспеченную жизнь у них стесненному существованию со мной, – ответила та. – Вы превозносите их и унижаете меня. Но я должна была приготовиться к этому. Я не могла и ждать ничего другого!
– Неправда, – ответила девушка, вспыхнув, – вы совсем не думаете то, что говорите. Вы укоряете меня тем, что я живу на ваш счет, потому что мне некуда деваться; вы считаете себя вправе помыкать мной и оскорблять меня как угодно. Вы ничуть не лучше их, ни капли. Но я не намерена терпеть обиды молча. Опять-таки скажу: я была там, чтобы взглянуть на старый дом, я давно думала, что мне следует побывать там. Я хочу знать, как они поживают, потому что я любила их когда-то, а они всегда были ласковы со мной.
Кленнэм заметил, что они наверно и теперь примут ее ласково, если она вернется.
– Никогда! – воскликнула девушка страстно. – Никогда я не вернусь к ним. Мисс Уэд знает это лучше любого другого и терзает меня только потому, что я живу за ее счет. Я и сама знаю это, но она всегда рада колоть мне глаза.
– Ловкие увертки, – сказала мисс Уэд с прежним гневом, высокомерием и горечью, – но я вижу ясно, что под ними скрывается. Моя бедность не то, что их богатство. Ступайте же к ним, ступайте к ним – и кончим это дело!
Они стояли друг против друга в тесной темной комнате, разжигая свой гнев, не уступая друг другу, терзаясь и терзая. Кленнэм пробормотал несколько прощальных слов, но мисс Уэд ответила только холодным кивком, а Гарриет, с преувеличенным смирением униженной и бесправной рабы (в котором, однако, сквозил ясный вызов), сделала вид, что она слишком ничтожна, чтобы принять на свой счет его слова.
Он спустился по темной извилистой лестнице во двор, еще более подавленный унылым видом этой глухой стены, засохших кустиков, заглохшего фонтана, исчезнувшей статуи. Раздумывая о том, что он видел и слышал в этом доме, и о своей неудачной попытке разыскать этого подозрительного человека, он возвратился в Лондон с тем же пароходом, который доставил его в Кале. По дороге он развернул листки, полученные от мисс Уэд, и прочел в них то, что изложено в следующей главе.
Глава XXI. История самоистязания
К несчастью, я родилась неглупой. С самого раннего детства я видела то, что окружающие пытались скрыть от меня. Если бы я поддавалась обману вместо того, чтобы доискиваться истины, то могла бы прожить так же спокойно, как большинство глупцов.
Детство я провела с бабушкой, то есть с дамой, которая играла роль моей бабушки. Она не имела никаких прав на этот титул, но я, в то время еще глупая девчонка, верила ей. У нее жили несколько детей, и ее родных, и посторонних – все девочки, десять человек, считая меня. Мы жили вместе и вместе воспитывались.
Мне было лет двенадцать, когда я впервые начала замечать, как покровительственно относились ко мне эти девочки. Я слышала, что меня называли сироткой. Кроме меня, среди нас не было сироты, и я заметила (первая неприятность, которую я испытала от недостатка глупости), что все они относятся ко мне с нахальным состраданием, в котором сказывалось, в сущности, их сознание превосходства. Я не сразу поверила этому открытию. Я часто испытывала их. Я убедилась, что не могу заставить их поссориться со мной. Если это и удавалось, то через час, через два они прибегали ко мне мириться. Я испытывала их снова и снова – и ни разу не могла заставить дожидаться, пока я приду первая. Они всегда прощали меня в своем снисходительном тщеславии. Миниатюрные копии взрослых!
Одна из них была моей любимой подругой. Я любила эту дурочку так страстно, что мне стыдно и вспоминать об этом, хотя была еще мала. У нее был, как говорится, кроткий нежный характер. Она могла расточать – и расточала – ласковые улыбки и взгляды всем нам, и, разумеется, ни одна душа в нашем доме, кроме меня самой, не догадывалась, что она делает это нарочно для того, чтобы терзать и злить меня.
Тем не менее я так любила это недостойное существо, что моя любовь стала мучением моей жизни. Мне читали нотации, меня бранили за то, что я будто бы дразню ее, то есть уличаю в коварстве и довожу до слез тем, что читаю в ее сердце. И все-таки я любила ее и однажды даже поехала с ней на праздники к ее родителям.
Дома она вела себя еще хуже, чем в школе. У нее была целая толпа двоюродных братьев и просто знакомых, в их доме часто устраивались танцы; кроме того, мы бывали и в других домах, и тут она испытывала мою любовь свыше всякой меры. Ее цель была очаровать всех – и таким образом свести меня с ума от ревности, быть со всеми доброй и ласковой – и таким образом заставить меня завидовать. Когда мы оставались одни вечером в нашей спальне, я изобличала всю ее низость, но она принималась плакать – плакать и упрекать меня в жестокости, и я обнимала ее и не выпускала из своих объятий до утра, изнывая от любви, и часто думала, что лучше, чем терпеть эту муку, броситься вот так, обнявшись, в реку, чтобы не выпускать ее и после смерти.
Наконец это кончилось, и мне стало легче. В их семье была тетка, которая невзлюбила меня. Кажется, и остальные члены семьи не любили меня, но я не нуждалась в их любви, так как не хотела знать никого, кроме моей подруги. Тетка была молодая женщина с серьезным лицом, которая очень внимательно следила за мной. Она отличалась дерзостью и не скрывала своего чувства жалости ко мне. Как-то раз после одной из тех ночей, о которых говорила выше, я пошла перед завтраком в оранжерею. Шарлотта (моя коварная подруга) спустилась туда прежде меня, и, входя, я услышала ее голос. Она разговаривала с теткой. Я спряталась среди растений и прислушалась.
Тетка говорила:
– Шарлотта, мисс Уэд замучит тебя до смерти, так не может дальше продолжаться.
Я повторяю слово в слово то, что слышала.
Что же отвечала Шарлотта? Сказала ли она: «Это я замучу ее до смерти – я, которая пытает ее с утра до вечера, я, ее палач, которую она любит, несмотря ни на что, хоть и видит все насквозь»? Нет, я не ошиблась в ней, она оказалась тем, что я думала. Она принялась плакать и всхлипывать (чтобы разжалобить тетку) и сказала:
– Милая тетя, у нее ужасный характер: другие девочки тоже стараются смягчить ее – но все напрасно.
Тетка принялась ее ласкать, точно она сказала что-то благородное, а не фальшивое и лицемерное, и ответила ей так же лицемерно:
– Но, дитя мое, всему есть границы. Эта несчастная жалкая девочка доставляет тебе столько ненужного и постоянного горя, что все твои усилия, очевидно, останутся бесплодными.
Как вы можете легко себе представить, «несчастная жалкая девочка» вышла из своей засады и сказала: «Отошлите меня домой». Больше я ничего не сказала им, а твердила только: «Отошлите меня домой – или я уйду пешком, днем или ночью, все равно». Вернувшись домой, я сказала своей названной бабушке, что если она не отправит меня заканчивать образование куда-нибудь в другое место, прежде чем та девочка или кто бы то ни было из них вернется, то я скорее выжгу себе глаза, чем соглашусь взглянуть на их фальшивые лица.
После этого я попала в кружок взрослых девушек и убедилась, что они нисколько не лучше. Красивые слова и отговорки, но я различала под ними желание похвастать своими добродетелями и унизить меня. Нет, они были нисколько не лучше. Прежде чем рассталась с ними, я узнала, что у меня нет бабушки и никаких родственников вообще. Это осветило мне многое в моей прошлой и дальнейшей жизни и указало на другие случаи, когда люди торжествовали, делая вид, будто относятся ко мне с уважением или оказывают мне услугу.
У меня имелось немного денег, которые я отдала на хранение одному дельцу. Я поступила в семью небогатого лорда, у которого было две дочери, еще маленьких, и родителям хотелось воспитать их, если возможно, под руководством одной наставницы. Мать была молода и хороша собой. С первых же дней она принялась выставлять мне на вид свою крайнюю деликатность. Я затаила на нее злобу, но была совершенно уверена: это только ее манера напоминать мне, что она моя госпожа и могла бы обращаться со мной совершенно иначе, если бы ей вздумалось.
Я затаила злобу, отвергала все ее любезности, тем самым показывая, что отлично понимаю ее. Когда она предлагала мне выпить вина, я пила воду. Когда за обедом было что-нибудь особенно вкусное, она всегда предлагала мне, а я всегда отказывалась и ела самые невкусные кушанья. Так, отвергая на каждом шагу ее покровительство, я чувствовала себя независимой.
Я любила детей. Они были застенчивы, но все-таки могли бы привязаться ко мне. Но в доме жила нянька, краснощекая женщина, вечно напускавшая на себя веселый и добродушный вид, которая вынянчила обеих девочек и ухитрилась привязать их к себе, прежде чем я с ними встретилась. Не будь этой женщины, я бы, пожалуй, примирилась со своей судьбой. Уловки, к которым она прибегала, чтобы вечно торчать на глазах у детей, могли бы обмануть многих на моем месте, но я с самого начала раскусила ее. Она вечно мозолила мне глаза под тем предлогом, что убирает мою комнату или прислуживает мне или приводит в порядок мои платья (все это она делала очень усердно), но самым ловким ее маневром было делать вид, будто она старается внушить детям любовь ко мне. Она приводила их ко мне, гнала их ко мне: «Ступайте к мисс Уэд, к доброй мисс Уэд, к милой мисс Уэд. Она вас так любит. Мисс Уэд – умная барышня, она прочла целую кучу книг;