Кто так поздно здесь проходит?
Это спутник Мажолэн.
Кто так поздно здесь проходит?
Смел и весел он всегда.
Не в первый раз вспоминал он эту детскую песенку, которую напевал незнакомец, стоя на крыльце, но на этот раз бессознательно произнес ее вслух и вздрогнул, услышав следующий стих:
Цвет всех рыцарей придворных —
Это спутник Мажолэн.
Цвет всех рыцарей придворных,
Смел и весел он всегда.
Кавалетто почтительно подсказал эту строфу, думая, что Кленнэм остановился потому, что забыл слова песни.
– А, вы знаете эту песенку, Кавалетто?
– Клянусь Вакхом, да, сэр! Ее все знают во Франции. Я слышал много раз, как ее пели дети. В последний раз, когда ее я слышал, – прибавил мистер Батист, некогда именовавшийся Кавалетто, который всегда возвращался к порядку слов речи родного языка, когда его мысли обращались к родной стране, – ее пел нежный детский голосок, милый невинный детский голосок. Altro!
– А когда я слышал ее в последний раз, – заметил Артур, – ее пел вовсе не милый и вовсе не невинный голос. – Он сказал это скорее самому себе, чем своему собеседнику, и прибавил, повторяя слова незнакомца: – Черт побери, сэр, да, я нетерпелив, это в моем характере!
– Э! – воскликнул Кавалетто с изумлением, побледнев как полотно.
– В чем дело?
– Сэр, знаете ли вы, где я слышал эту песенку в последний раз?
Со свойственной итальянцам живостью движений он очертил крючковатый нос, сдвинул глаза, взъерошил волосы, выпятил верхнюю губу, изображая густые усы, и перекинул через плечо конец воображаемого плаща. Проделав это с быстротой, невероятной для всякого, кому не случалось видеть итальянских крестьян, он изобразил на своем лице зловещую улыбку и спустя мгновение стоял перед своим другом и покровителем, бледный и испуганный.
– Ради всего святого, – сказал Кленнэм, – что это значит? Вы знаете этого Бландуа?
– Нет! – ответил мистер Батист, качая головой.
– Вы сейчас изобразили человека, который был с вами, когда вы слышали эту песню, не так ли?
– Да! – ответил мистер Батист, кивнув раз пятьдесят подряд.
– Его звали не Бландуа?
– Нет! – сказал мистер Батист. – Altro, altro, altro, altro! – Он даже замахал указательным пальцем правой руки в знак отрицания.
– Постойте, – воскликнул Кленнэм, развернув на столе объявление, – не этот ли? Вы поймете, если я прочту вслух?
– Совершенно. Вполне.
– Но все-таки смотрите и вы. Следите глазами, пока я буду читать.
Мистер Батист подошел к нему поближе, следя за каждым словом своими быстрыми глазами, выслушал все с величайшим нетерпением, хлопнул руками по объявлению, точно хотел прищелкнуть какую-нибудь вредную гадину, и воскликнул, поглядывая на Кленнэма сверкающими глазами:
– Это он! Он самый!
– Это гораздо важнее для меня, – сказал Кленнэм с волнением, – чем вы можете себе представить. Скажите, где вы познакомились с этим человеком?
Мистер Батист медленно и с очевидным смущением отвел руки от бумаги, отступил шага на два, потер руки, точно стряхивая с них пыль, и ответил очень неохотно:
– В Марсилья… в Марселе.
– Что же он там делал?
– Сидел в тюрьме. Он – altro, это верно! – Мистер Батист подошел поближе к Кленнэму и докончил шепотом: – Убийца!
Кленнэм отшатнулся точно от удара – такой зловещий характер принимали в его глазах отношения его матери с этим человеком. Кавалетто опустился на колени и с самыми бурными жестами стал умолять выслушать, что привело его самого в такое гнусное общество.
Он рассказал Кленнэму, ничего не утаив, как попался в контрабанде, был арестован, встретился в тюрьме с этим человеком и как потом, после освобождения из тюрьмы, ушел из города, надеясь никогда больше с ним не встречаться. Как в гостинице «Рассвет», в Шалоне на Соне, его разбудил ночью тот же самый убийца, принявший фамилию Ланье, хотя его настоящее имя было Риго; как убийца предложил ему вместе искать счастья; как он убежал на рассвете, гонимый ужасом и отвращением, и с тех пор живет под вечным опасением встречи с этим человеком. Рассказав все это, с особенным ударением и подчеркиванием слова «убийца», свойственным его языку и ничуть не уменьшавшим для Кленнэма страшное значение этого слова, он внезапно вскочил, ринулся на объявление с азартом, который у северянина был бы несомненным признаком помешательства, и воскликнул:
– Вот он! Он самый, убийца!
В своем волнении он забыл о встрече с этим самым убийцей в Лондоне. Когда он вспомнил об этом, у Кленнэма явилась надежда, что эта встреча, быть может, произошла после посещения убийцей дома его матери, но Кавалетто хорошо помнил время и место встречи, и не приходилось сомневаться, что она случилась раньше.
– Слушайте, – заявил Артур очень серьезно, – в объявлении сказано, что этот человек пропал без вести.
– Я очень рад этому! – воскликнул Кавалетто, поднимая глаза с набожным видом. – Слава богу! Проклятый убийца!
– Нет, – сказал Кленнэм, – потому что, пока я не узнаю, что с ним сталось, у меня не будет минуты покоя.
– Довольно, благодетель, это совсем другое дело. Тысяча извинений!
– Слушайте, Кавалетто, – продолжил Кленнэм, тихонько поворачивая его за руку, так что их глаза встретились. – Я убежден, что вы искренно благодарны мне за те ничтожные услуги, которые я мог вам оказать.
– Клянусь в этом! – воскликнул Кавалетто.
– Я знаю. Если бы вы могли отыскать этого человека, или узнать, что с ним сталось, или вообще раздобыть какие-нибудь сведения о нем, то оказали бы мне величайшую услугу, за которую я был бы благодарен вам так же, как вы мне, и с гораздо большим основанием.
– Я не знаю, куда направиться! – воскликнул итальянец, поцеловав Кленнэму в порыве восторга руку. – Не знаю, с чего начать. Не знаю, к кому обратиться. Но смелей, довольно. Сейчас же примусь за поиски!
– Только никому ни слова, Кавалетто.
– Altro! – крикнул тот и очень быстро куда-то убежал.
Глава XXIII. Миссис Эффри дает условное обещание относительно своих снов
Оставшись один под впечатлением выразительных взглядов и жестов мистера Батиста, иначе Джованни Батиста Кавалетто, Кленнэм вскоре пришел в очень мрачное настроение. Напрасно он старался сосредоточить свои мысли на каком-нибудь деловом вопросе: они неизменно возвращались все к той же мучительной теме. Точно убийца, прикованный к лодке, неподвижно стоящей на глубокой светлой реке, осужденный вечно видеть сквозь струи неустанно бегущего потока тело утопленной им жертвы на дне, неподвижное и только слегка изменяющее свои ужасные очертания, то удлиняясь, то расширяясь по воле прихотливых струй, – так точно Кленнэм сквозь быстрый прозрачный поток мыслей и образов, сменявшихся одни другими, различал все тот же мрачный неподвижный предмет, от которого тщетно пытался отделаться.
Уверенность, что Бландуа, каково бы ни было его настоящее имя, действительно отъявленный негодяй, усиливала его тревогу. Хотя бы его исчезновение и объяснилось, все же оставался факт отношений его с матерью Кленнэма. Что эти отношения были тайные, что она зависела от него и боялась его, было для него несомненно. Он надеялся, что никто, кроме него, не знает об этом, но, зная это, мог ли он забыть о своих старых подозрениях и поверить, что в этих отношениях не было ничего дурного?
Ее решительный отказ вступать с ним в какие-либо объяснения по этому вопросу заставлял его ясно чувствовать свое бессилие. Он знал ее непреклонный характер. Это был просто кошмар: подозревать, что позор и бесславие угрожают ей и памяти его отца, и быть отрезанным от них точно каменной стеной и не иметь возможности явиться к ним на помощь. Цель, которая привела его домой и которую он постоянно имел в виду, встречала непреодолимое препятствие со стороны его матери в самую решительную минуту. Его опыт, энергия, деньги, кредит – все его ресурсы оказывались бесполезными. Если бы она обладала сказочной способностью превращать в камень тех, на кого глядела, то не могла бы сделать его более беспомощным (так, по крайней мере, ему казалось в его унылом настроении), чем теперь, когда обращала на него свои непроницаемые глаза в угрюмой комнате.
Однако сведения, полученные им в этот день, побудили его действовать более решительно. Уверенный в правоте своей цели и побуждаемый сознанием грозящей опасности, он решил, если мать категорически откажется от объяснений, приняться за Эффри. Если ему удастся вызвать ее на разговор и выведать от нее все, что она могла сообщить ему по поводу тайны, тяготевшей над их домом, то, может быть, он получит возможность порвать с бездействием, которое с каждой минутой становилось для него все более и более мучительным. Придя к такому решению после всех тревог этого дня, он не стал откладывать его исполнение и в тот же вечер отправился к матери.
Когда он подошел к дому, дверь оказалась открытой и мистер Флинтуинч сидел на пороге, покуривая трубку. Это было первой неудачей. При благоприятных обстоятельствах дверь оказалась бы запертой, как обыкновенно бывало, и ему отворила бы Эффри.
– Добрый вечер, – сказал Артур.
– Добрый вечер, – сказал мистер Флинтуинч.
Дым выходил извилистой струей изо рта мистера Флинтуинча, как будто проходил через всю скрюченную фигуру этого джентльмена и возвращался обратно через его скрюченную глотку, прежде чем смешаться с дымом извилистых труб и с туманами извилистой реки.
– Есть какие-нибудь известия? – спросил Артур.
– Нет никаких известий, – ответил Иеремия.
– Я говорю об иностранце, – пояснил Артур.
– Я говорю об иностранце, – сказал Иеремия.
Его кривая фигура с болтавшимися под ухом концами галстука имела такой зловещий вид, что у Кленнэма мелькнула мысль, – впрочем, уже не в первый раз, – мог ли Флинтуинч отделаться от Бландуа. Уж не его ли тайне грозила опасность быть открытой и не его ли благополучие было поставлено на карту? Он был мал ростом, сутуловат и, вероятно, не особенно силен, но крепок, как старый дуб, и хитер, как старый ворон. Такой человек, подойдя сзади к более молодому и сильному противнику и решившись покончить с ним, не теряя времени, мог бы превосходно обделать это дельце в глухом месте в позднюю пору.