ливо прибавил Фердинанд, – когда люди попадаются в ловушку, руководясь гораздо лучшими побуждениями; мне даже незачем ходить далеко за примером, но эти исключения не изменяют правила. Прощайте. Надеюсь, что при следующей нашей встрече эта мимолетная тучка исчезнет с вашего горизонта. Не провожайте меня, я знаю дорогу. До свидания!
С этими словами милейший и умнейший из Полипов спустился по лестнице, пробрался через сторожку, уселся на лошадь, ожидавшую его на переднем дворе, и отправился на свидание с одним благородным родичем, которого нужно было хорошенько подготовить к выступлению, так как ему предстояло разнести в громовой речи кое-каких дерзких снобов, осмелившихся находить недостатки в государственной деятельности Полипов.
Он, без сомнения, встретил на пути мистера Рогга, потому что минуту или две после его ухода этот огненноволосый джентльмен появился в дверях Кленнэма подобно пожилому Фебу [98].
– Как поживаете, сэр? – спросил он. – Могу ли чем служить вам сегодня?
– Нет, благодарствуйте.
Мистер Рогг возился с запутанными делами с таким же наслаждением, как хозяйка – со своими вареньями и соленьями, или прачка – с грудой белья, или мусорщик – с кучей мусора, или как всякий специалист – со своей специальностью.
– Я время от времени захожу узнать, сэр, – сказал мистер Рогг, – не появились ли новые кредиторы со взысканиями. Так и подваливают, сэр, так и подваливают; больше и ожидать нельзя было.
Он говорил об этом так, точно поздравлял Артура по случаю какого-то радостного события, весело потирая руки и потряхивая головой.
– Так подваливают, – повторил он, – как только можно было ожидать. Это просто какой-то ливень взысканий. Я не часто забираюсь к вам, когда бываю здесь, так как знаю, что вы предпочитаете одиночество и что если я понадоблюсь вам, то вы пошлете за мной в сторожку. Но я захожу сюда почти ежедневно. Своевременно ли будет, сэр, – прибавил он заискивающим тоном, – обратиться к вам с одним замечанием?
– Так же своевременно, как и в любое другое время.
– Хм… Общественное мнение, сэр, – сказал мистер Рогг, – очень интересуется вами.
– Не сомневаюсь в этом.
– Не находите ли вы, сэр, что было бы благоразумно, – продолжил мистер Рогг еще более заискивающим тоном, – сделать хоть теперь маленькую уступочку общественному мнению. Так или иначе мы все делаем уступки общественному мнению. Нельзя не делать.
– Я не могу примириться с общественным мнением, мистер Рогг, и не имею оснований думать, что это мне когда-нибудь удастся.
– Полноте, сэр, полноте! Переехать в Королевскую тюрьму почти ничего не стоит, и если общественное мнение находит, что вам следует переселиться туда, то почему бы…
– Ведь вы, помнится, согласились, мистер Рогг, – сказал Артур, – что это дело вкуса.
– Конечно, сэр, конечно. Но хорош ли ваш вкус, хорош ли ваш вкус? Вот в чем вопрос.
Мистер Рогг заговорил почти патетическим тоном:
– Скажу больше: хорошие ли чувства руководят вами? Ваше дело громкое, а вы сидите здесь, куда человек может попасть за ничтожный долг в один-два фунта. Это все заметили, об этом толкуют – и неодобрительно, неодобрительно. Вчера вечером толковали об этом в одном кружке, который я мог бы назвать, если бы не посещал его сам, в избранной компании юристов, и, признаюсь, мне просто обидно было слушать. Я был оскорблен за вас. Или сегодня утром моя дочь (женщина, скажете вы; да, но женщина с большой сметкой в этих делах и с кое-каким личным опытом, как истица в деле против Баукинса) крайне удивлялась вашему решению, крайне удивлялась. Так вот, имея в виду все эти обстоятельства и принимая в расчет, что никто из нас не может пренебрегать общественным мнением, не сделать ли маленькую уступочку общественному мнению… Право, сэр, я уж не буду много распространяться, скажу – из простой любезности.
Мысли Артура снова унеслись к Крошке Доррит, и заявление мистера Рогга осталось без ответа.
– Что касается меня, сэр, – продолжил мистер Рогг, начиная думать, что его красноречие подействовало, – то мой принцип – подчинять свои склонности склонностям клиента. Но, зная ваш обязательный характер и всегдашнюю готовность сделать приятное другому, я замечу, что предпочел бы видеть вас в Королевской тюрьме. Ваше дело возбудило сенсацию, принимать в нем участие очень лестно для адвоката, но я чувствовал бы себя более свободно со своими товарищами, если бы вы были в Королевской тюрьме. Конечно, это не может влиять на ваше решение, я просто констатирую факт.
Одиночество и хандра до того приучили Кленнэма к задумчивости и рассеянности, он так привык видеть перед собой в этих мрачных стенах все тот же безмолвный образ, что с трудом мог стряхнуть оцепенение, взглянуть на мистера Рогга, припомнить суть его просьбы и торопливо ответить:
– Я не изменил и не изменю своего решения. Пожалуйста, довольно об этом, довольно об этом.
Мистер Рогг, не скрывая своего раздражения и обиды, ответил:
– О конечно, конечно, сэр! Я знаю, что, обратившись к вам с этим заявлением, я вышел за пределы профессиональных обязанностей, но слыша в различных кругах, и весьма почтенных кругах, рассуждения на тему о том, что недостойно истинного англичанина – хотя, быть может, простительно иностранцу, – оставаться в Маршалси, когда свободные законы его родного острова дают ему право перейти в Королевскую тюрьму, слыша подобные рассуждения, я подумал, что мне следует выйти из узких профессиональных рамок и сообщить вам об этом; лично я, – заключил мистер Рогг, – не имею мнения об этом предмете.
– Очень рад этому, – сказал Артур.
– О, никакого мнения, сэр! – продолжил мистер Рогг. – А если бы имел, то мне неприятно было бы видеть несколько минут назад, что джентльмен хорошей фамилии, на породистой лошади, посещает моего клиента в таком месте. Но это не мое дело. Если бы я имел свое мнение, то мне было бы приятно заявить другому джентльмену, джентльмену военной наружности, который дожидается теперь в сторожке, что мой клиент никогда не намеревался оставаться здесь и не переезжать в более приличное убежище. Но моя роль, роль юридической машины, очень определенна, и подобные вещи меня не касаются. Угодно вам видеть этого джентльмена, сэр?
– Вы, кажется, сказали, что он дожидается в сторожке?
– Я позволил себе эту вольность, сэр. Узнав, что я ваш поверенный, он настоял на том, чтобы я шел первый и исполнил свою скромную функцию. К счастью, – прибавил мистер Рогг саркастическим тоном, – я не настолько вышел за пределы своих профессиональных обязанностей, чтобы спросить его фамилию.
– Я полагаю, что мне остается только принять его, – сказал Артур усталым голосом.
– Так вам угодно, сэр? – переспросил Рогг. – Вы сделаете мне честь, поручив сообщить об этом джентльмену? Да? Благодарю вас, сэр. Имею честь кланяться.
И он откланялся с явно возмущенным видом.
Джентльмен военной наружности так мало заинтересовал Кленнэма, что он почти забыл о нем, когда чьи-то тяжелые шаги на лестнице вывели его из задумчивости. Они не были слишком громки или быстры, но их отчетливое постукивание звучало вызывающе. Когда они замолкли на площадке перед дверью, Кленнэм не мог представить себе, что напоминают ему эти шаги. Впрочем, ему недолго пришлось вспоминать. Дверь распахнулась от удара ногой, и на пороге появился без вести пропавший Бландуа, виновник стольких тревог.
– Salve [99], товарищ острожник! – сказал он. – Я вам зачем-то понадобился? Так вот, я здесь.
Прежде чем Артур опомнился от негодующего изумления, в комнату вошел Кавалетто. За ним следовал мистер Панкс. Ни тот ни другой еще не были здесь со времени водворения в этой комнате ее теперешнего жильца. Мистер Панкс, тяжело отдуваясь, пробрался к окну, положил шляпу на пол, взъерошил волосы обеими руками и скрестил руки на груди с видом человека, вознамерившегося отдохнуть после тяжелой работы. Мистер Батист, не спуская глаз с прежнего сотоварища, которого он так боялся, уселся на полу, прислонившись спиной к двери и обхватив колени руками, – в той же самой позе (с той разницей, что теперь он был весь самое пристальное внимание), в какой сидел он когда-то перед этим самым человеком в еще более мрачной тюрьме, в знойное утро, в Марселе.
– Я узнал от этих сумасшедших, – сказал г-н Бландуа, он же Ланье, он же Риго, – что вы хотите меня видеть, товарищ. Вот и я.
Окинув презрительным взглядом комнату, он прислонился к кровати, которая была сложена на день, и, не снимая шляпы с головы, с вызывающим видом засунул руки в карманы.
– Вы гнусный негодяй! – сказал Артур. – Вы с умыслом набросили подозрение на дом моей матери. Зачем вы это сделали? Что побуждало вас к этой дьявольской выходке?
Г-н Риго нахмурился было, но тотчас же рассмеялся:
– Послушайте-ка этого благородного джентльмена! Послушайте это добродетельное создание! Но берегитесь, берегитесь! Ваш пыл, дружище, может привести к дурным последствиям. К дурным последствиям, черт побери!
– Signore, – вмешался Кавалетто, обращаясь к Артуру, – послушайте меня! Вы поручили мне разыскать его, Риго, – не правда ли?
– Правда.
– Ну вот, соответствовательно с этим поручением (велико было бы смущение миссис Плорниш, если бы она могла убедиться, что это случайное удлинение наречия было его главной погрешностью против английского языка) я отправился сначала к моим соотечественникам. Я стал расспрашивать у них, не слыхали ли они о каких-нибудь иностранцах, недавно прибывших в Лондра [100]. Затем отправляюсь к французам, затем к немцам; они мне рассказывают все, что знают. Большинство из нас знакомы друг с другом, и они рассказывают мне все, что знают. Но… ни одна душа не может ничего сообщить мне о нем, о Риго. Пятнадцать раз, – продолжил Кавалетто, трижды выпрямив и сжав пальцы левой руки с такой быстротой, что глаз едва мог следить за этим жестом, – пятнадцать раз я спрашиваю о нем во всех местах, где бывают иностранцы, и пятнадцать раз, – он повторил прежний жест, – никто ничего не знает. Но…