Произнося это «но» с особенной итальянской интонацией, он слегка, но выразительно поиграл указательным пальцем правой руки.
– Но после того, как я долго не мог найти его, один человек сказал мне, что здесь, в Лондра, проживает солдат с белыми волосами… э… не такими, как у него теперь… белыми… и живет он уединенно, точно прячется. Но, – он произнес это слово с прежней интонацией, – выходит иногда после обеда погулять и покурить. Нужно иметь терпение, как говорят у нас в Италии (нам, бедным, это известно по опыту). Я имею терпение и спрашиваю, где он живет. Один говорит – здесь, другой говорит – там. Что же вы думаете? Он не здесь и не там! Я жду терпеливеющим образом. Наконец отыскиваю это место. Подстерегаю, прячусь, и наконец он выходит погулять и покурить. Он солдат с седыми волосами! Но… – на этот раз он усиленно подчеркнул это слово и энергически помахал пальцем, – он вместе с тем тот самый человек, которого вы видите.
Замечательно, что привычка подчиняться этому человеку заставила его даже теперь слегка поклониться Риго.
– Ну, signore, – воскликнул он в заключение, снова обращаясь к Кленнэму, – я стал поджидать удобного случая! Я написал синьору Панкс (мистер Панкс выразил некоторое изумление, услышав свою фамилию в такой переделке), просил его прийти и помочь мне. Я показал его, Риго, когда он сидел у окна, синьору Панксу, и синьор Панкс согласился караулить его. Ночью я спал у дверей его дома. Наконец мы вошли к нему только сегодня, и вот он перед вами. Так как он не хотел явиться к вам вместе со знаменитым адвокатом, – так величал мистер Батист мистера Рогга, – то мы дожидались вместе внизу, а синьор Панкс караулил выход на улицу.
Выслушав этот рассказ, Артур устремил взгляд на бесстыдную физиономию негодяя. Когда они встретились глазами, нос опустился над усами, а усы поднялись под носом. Когда усы и нос вернулись в прежнее положение, г-н Риго громко щелкнул пальцами раз десять подряд, слегка наклонившись к Кленнэму, точно эти щелчки были снарядами, которые он метал в лицо врагу.
– Ну, философ! – сказал Риго. – Что вам от меня нужно?
– Мне нужно знать, – ответил Кленнэм, не скрывая своего отвращения, – как вы осмелились набросить подозрение в убийстве на дом моей матери.
– Осмелился! – воскликнул Риго. – Хо-хо! Послушайте его! Осмелился? Как я осмелился? Ей-богу, милый мальчик, вы неблагоразумны.
– Я желаю, чтобы это подозрение было снято, – продолжил Кленнэм. – Вас отведут туда публично. Далее, мне нужно знать, зачем вы явились туда в тот день, когда я сгорал от желания спустить вас с лестницы. Нечего хмуриться, негодяй! Я знаю, что вы нахал и трус! Я не настолько опустился, живя в этом проклятом месте, чтобы не сказать вам в лицо этой простой истины, которую вы и сами знаете.
Побелев до самых губ, Риго пробормотал, покручивая усы:
– Ей-богу, милый мальчик, вы рискуете скомпрометировать миледи, вашу матушку.
С минуту он, казалось, находился в нерешительности, как поступить. Но эта нерешительность скоро прошла. Он уселся с наглой и угрожающей развязностью и сказал:
– Дайте мне бутылку вина. Здесь можно достать вина. Пошлите которого-нибудь из ваших полоумных за бутылкой: без вина я не стану говорить. Ну, да или нет?
– Принесите ему, Кавалетто, – сказал Артур с отвращением, доставая деньги.
– Контрабандная бестия, – прибавил Риго, – принеси портвейна. Я пью только Порто-Порто.
Контрабандная бестия дала, однако, понять движением своего выразительного пальца, что она не намерена покидать своего поста у дверей, и синьор Панкс предложил свои услуги. Он скоро вернулся с бутылкой вина, которая, по местному обычаю, объяснявшемуся недостатком пробочников у членов общежития, была уже откупорена.
– Полоумный, большой стакан!
Синьор Панкс поставил перед ним стакан, видимо, не без труда поборов желание запустить его в голову.
– Ха-ха! – захохотал Риго. – Теперь и всегда джентльмен! Джентльмен с самого начала, джентльмен до конца. Что за черт! Джентльмену должны прислуживать. Мой характер таков, что мне прислуживают.
Он наполнил стакан до половины и выпил, а затем, причмокнув губами, воскликнул:
– Ха! Оно не слишком давно в тюрьме. Я вижу по вашему лицу, мой воинственный сэр, что ваша кровь скорее перебродит в заключении, чем это славное вино. Вы уже раскисаете: побледнели, похудели. Поздравляю!
Он выпил еще полстакана, стараясь выставить свою маленькую белую руку.
– К делу, – продолжил он. – Потолкуем. Вы, однако, храбрее на словах, чем на деле, сэр.
– Не большая храбрость сказать вам, кто вы такой. Вы сами знаете, что вы гораздо хуже нахала и труса.
– Прибавьте: но всегда джентльмен, – и ладно. За исключением этого мы во всем сходны. Вы, например, никогда в жизни не будете джентльменом, а я никогда не буду ничем другим. Огромная разница. Но пойдем дальше. Слова, сэр, не имеют значения ни в картах, ни в костях. Вам это известно? Известно? Я тоже веду игру, и никакие слова не помешают мне выиграть.
Теперь, встретившись с Кавалетто и зная, что его история известна, он сбросил маску и был самим собой, гнусным негодяем.
– Нет, сынок, – продолжил он, щелкнув пальцами. – Я доведу свою игру до конца, несмотря на страшные слова. Черт меня побери вместе с душой и телом, если не доведу! Я намерен выиграть ее. Вам желательно знать, зачем я разыграл эту маленькую комедию? Знайте же, что у меня была и есть, понимаете, есть, одна вещица, которую я рассчитываю продать миледи, вашей матушке. Я объяснил ей, что это за вещица, и назначил цену. Но, когда дело дошло до торга, ваша замечательная матушка оказалась слишком холодной, упрямой, непреклонной, непоколебимой, как статуя. Словом, ваша замечательная матушка задела меня за живое. Ради разнообразия и желая немножко позабавиться, – джентльмен может же позабавиться на чей-нибудь счет! – я вздумал исчезнуть. Ваша весьма своеобразная матушка и мой милый Флинтуинч были бы рады осуществить это на деле. А, ба-ба-ба, не смотрите на меня так высокомерно! Я готов повторить. Были бы рады, были бы в восторге, были бы в восхищении. Не выразиться ли посильнее?
Он выплеснул остаток вина из стакана на пол и чуть не забрызгал Кавалетто. Здесь, по-видимому, Риго вспомнил о нем, и поставив стакан, сказал:
– Не хочу наливать сам. Что? Я рожден для того, чтобы мне служили. Кавалетто, налей!
Маленький итальянец взглянул на Кленнэма, глаза которого были устремлены на Риго, и, не встречая с его стороны запрещения, встал и наполнил стакан. Борьба привычной покорности с каким-то юмористическим чувством, подавленная ярость, готовая каждую минуту вспыхнуть пожаром (прирожденный джентльмен, по-видимому, замечал это, так как следил за ним, не спуская глаз), и преобладающее над всем желание усесться в прежней благодушной, беззаботной позе на пол – все это составляло замечательную комбинацию черт его характера.
– Это была счастливая мысль, мой воинственный сэр, – продолжил Риго, – счастливая мысль во многих отношениях. Ее исполнение позабавило меня, помучило вашу милую мамашу и Флинтуинчика, помучило вас (мое возмездие за урок вежливости джентльмену) и показало всем моим друзьям, заинтересованным в этом деле, что ваш покорнейший слуга – человек, которого нужно бояться. Да, клянусь Небом, человек, которого нужно бояться! Мало того, это могло заставить миледи, вашу матушку, взяться за ум и под давлением неприятного подозрения, о котором упоминала ваша премудрость, оповестить через газеты, не называя имен, что известного рода сделка может уладиться с появлением известного лица, – могло бы побудить ее к этому. Может быть – да, может быть – нет. Но вы помешали. Ну, что же вы скажете? Что вам нужно?
Никогда еще Кленнэм не чувствовал так мучительно своего заключения, как теперь, когда видел перед собой этого человека и не мог отправиться вместе с ним к своей матери. Все его смутные тревоги и опасения готовы были оправдаться, а он не мог сделать и шагу.
– Может быть, друг мой, философ, добродетельный человек, олух или кто бы вы ни были, – сказал Риго, поглядывая на него из-за стакана со своей зловещей улыбкой, – может быть, вы бы лучше сделали, оставив меня в покое.
– Нет! По крайней мере, – сказал Кленнэм, – теперь известно, что вы живы и невредимы. По крайней мере, вы не можете улизнуть от этих двух свидетелей, и они могут передать вас властям или разоблачить перед лицом сотен людей, перед лицом народа.
– Но не передадут меня никому, – возразил Риго, с торжествующим видом щелкнув пальцами. – К черту ваших свидетелей! К черту ваши сотни людей! К черту вас самих! Что? А мой секрет? А вещица, которую я намерен продать? Ба, несчастный должник, вы помешали моей затее! Пусть так! Что же из этого? Что дальше? Для вас – ничего, для меня – все. Разоблачить меня! Так вот что вам нужно! Я сам разоблачу себя скорее, чем требуют. Контрабандист, перо, чернил, бумаги!
Кавалетто встал и подал ему требуемое. Подумав и отвратительно улыбнувшись, Риго написал, а потом прочел вслух:
– Миссис Кленнэм (подождать ответа). Тюрьма Маршалси. В комнате вашего сына.
Милостивая государыня! Я в отчаянии, узнав от вашего сына (который был так любезен, что разыскал меня, скрывавшегося по политическим причинам, с помощью своих шпионов), что вы беспокоитесь о моей безопасности.
Успокойтесь, дорогая миссис Кленнэм. Я здоров, бодр и постоянен.
Я сгораю от нетерпения увидеть вас и давно бы прилетел в ваш дом, если бы не думал, что вы, быть может, еще не пришли к окончательному решению насчет предложеньица, с которым я имел честь к вам обратиться. Назначаю неделю, считая с настоящего дня, по истечении которой явлюсь к вам с последним и решительным визитом; тогда вы мне скажете, принимаете ли вы или отвергаете мое предложение со всеми его последствиями.
Подавляю мое пылкое желание расцеловать ваши ручки и покончить с этим интересным дельцем, дабы вы могли на досуге обдумать вопрос во всех деталях и решить его к нашему обоюдному и совершенному удовольствию.