Пока не считаю слишком большим требованием с моей стороны (так как наш узник расстроил мои хозяйственные дела) просить вас оплатить мой счет в гостинице: помещение и стол.
Примите, милостивая государыня, уверение в моем глубочайшем почтении.
Тысячу приветствий милому Флинтуинчу. Целую ручки миссис Флинтуинч. Риго Бландуа.
Кончив читать, Риго сложил письмо и швырнул к ногам Кленнэма.
– Вот вам! Кстати, насчет передачи: пусть кто-нибудь доставит это письмо по назначению и даст нам ответ.
– Кавалетто, – сказал Артур, – не возьметесь ли вы отнести это письмо?
Но красноречивый палец снова дал понять, что Кавалетто, разыскавший Риго с таким трудом, считает своей обязанностью сторожить его, сидя на полу, спиной к стене, обняв колени и не спуская с него глаз. Ввиду этого синьор Панкс снова предложил свои услуги. Когда они были приняты, Кавалетто приотворил дверь настолько, чтобы синьор Панкс мог пролезть, и тотчас же захлопнул снова.
– Дотроньтесь только до меня пальцем, оскорбите меня хоть словом, попробуйте задеть меня, пока я сижу здесь, попивая винцо, – сказал Риго, – и я верну письмо и отменю недельный срок. Вам нужно меня? Вы отыскали меня? Что ж, нравлюсь я вам?
– Вы знаете, – сказал Кленнэм с горьким сознанием своего бессилия, – что я был свободен, когда начал разыскивать вас.
– Черт бы побрал и вас и вашу тюрьму! – возразил Риго, спокойно доставая из кармана портсигар и принимаясь свертывать папиросы своими гибкими пальцами. – Мне на вас наплевать. Контрабандист, огня!
Снова Кавалетто встал и исполнил его требование. Было что-то страшное в бездушном движении его холодных белых рук с гибкими, как змеи, пальцами. Кленнэм невольно внутренне содрогнулся, точно увидел целый клубок этих гадин.
– Эй, свинья! – крикнул Риго резким пронзительным голосом, точно Кавалетто был итальянский мул или лошадь. – Что? Та проклятая старая тюрьма была все-таки приличнее этой. В тех решетках и стенах было что-то внушительное. То была тюрьма для людей. А это, ба, заведение для идиотов!
Он выкурил папиросу, причем безобразная улыбка не покидала его лица, так что казалось, будто он втягивает дым скорее кончиком носа, чем ртом. Закурив новую папиросу об окурок первой, он сказал Клениэму:
– Надо как-нибудь скоротать время, пока вернется этот сумасшедший. Побеседуем. Жаль, что нельзя пить целый день крепкое вино, а то бы я потребовал другую бутылку. Эта женщина прелестна, сэр. Не совсем в моем вкусе, правда, но, гром и молния, прелестна! Одобряю ваш вкус.
– Я не знаю и знать не хочу, о ком вы говорите, – сказал Кленнэм.
– Delia bella Gowana [101], сэр, как говорят в Италии. О миссис Гоуэн, прекрасной миссис Гоуэн.
– Да, ведь вы, кажется, состояли при муже… прихвостнем.
– Сэр, прихвостнем? Вы дерзки. Другом!
– Так вы продаете ваших друзей?
Риго вынул папироску изо рта и посмотрел на него с некоторым удивлением, но тотчас же вложил обратно и холодно ответил:
– Я продаю все, что имеет цену. А чем же вы живете – вы, юристы, вы, политики, вы, интриганы, вы, биржевики? Чем живете вы – вы лично? Как вы попали сюда? Вы не продали друга? Бог мой, сдается мне, что да!
Кленнэм отвернулся к окну и стал смотреть на тюремную ограду.
– Так-то, сэр, – продолжил Риго, – общество продается и продает меня, а я продаю общество. Вы, как я вижу, знакомы и с той и с другой леди. Тоже хороша собой. Сильный характер. Посмотрим. Как вы ее называете? Уэд?
Он не получил ответа, но ясно видел, что не ошибся.
– Да, эта прелестная леди с сильным характером обращается ко мне на улице, и я не остаюсь глухим. Я отвечаю ей. Прелестная леди с сильным характером говорит мне совершенно откровенно: «Мне нужно удовлетворить мое любопытство и мою злобу. Кажется, ваша честность не выше обыкновенной». Я отвечаю: «Сударыня, я родился джентльменом и умру джентльменом, но моя честность не выше обыкновенной. Я презираю такие глупые фантазии». Она отвечает мне на это комплиментом: «Вся разница между вами и другими людьми в том, что вы говорите об этом откровенно». Да, она знает общество. Я принимаю этот комплимент галантно и вежливо. Вежливость и галантность – неотъемлемые черты моего характера. Тогда она объясняет мне, что видела нас вместе; что я, по-видимому, друг дома, любимец семьи; что ей любопытно знать их отношения, их образ жизни, любят ли прекрасную Gowana, ласкают ли прекрасную Gowana и так далее. Она небогата, но может предложить мне маленькое вознаграждение за хлопоты и труды. И вот я грациозно – сохранять грацию во всех поступках тоже в моем характере – выражаю согласие. О да, таков свет! На этом мир вертится.
Хотя Кленнэм сидел спиной к нему, Риго наблюдал за ним своими сверкающими, слишком близко посаженными глазами и, очевидно, по его позе угадывал, что все, о чем он распространялся с таким хвастливым бесстыдством, было уже известно Кленнэму.
– Ух, прекрасная Gowana, – сказал он, закуривая третью папироску так осторожно, точно она могла улететь от самого легкого дыхания, – очаровательна, но неосторожна! Не следовало прекрасной Gowana прятать письма своих прежних любовников в спальне на вершине горы, чтобы они не могли попасть на глаза мужу. Нет-нет, не следовало. Ух, Gowana немножко промахнулась!
– Надеюсь, – громко сказал Артур, – что Панкс скоро вернется; присутствие этого человека оскверняет комнату.
– А? Но он процветает здесь, как и везде, – сказал Риго, нахально прищелкивая пальцами. – Всегда процветал, всегда будет процветать.
Растянувшись на всех трех стульях, находившихся в комнате (за исключением, конечно, того, на котором сидел Кленнэм), он запел, похлопывая себя по груди, точно и был галантный герой песни:
Кто так поздно здесь проходит?
Это спутник Мажолэн.
Кто так поздно здесь проходит?
Смел и весел он всегда!
– Подтягивай, свинья! Помнишь, ты пел в той тюрьме. Пой припев! Или, клянусь всеми святыми, которых побили камнями, я приму это за обиду и оскорбление, и тогда некоторые люди, которые еще живы, пожалеют, что их не побили камнями!
Цвет всех рыцарей придворных,
Это спутник Мажолэн.
Цвет всех рыцарей придворных,
Смел и весел он всегда!
Отчасти по старой привычке повиноваться, отчасти из опасения повредить своему благодетелю, отчасти потому, что ему было все равно – петь или не петь, Кавалетто подхватил припев. Риго засмеялся, продолжая курить, зажмурив глаза.
Прошло еще четверть часа, и на лестнице послышались шаги мистера Панкса, но Кленнэму этот промежуток времени показался нестерпимо долгим. Его шаги сопровождались чьими-то другими, и когда Кавалетто отворил дверь, в комнату вошли мистер Панкс и мистер Флинтуинч. Увидев этого последнего, Риго кинулся к нему и бурно заключил в объятия.
– Как поживаете, сэр? – спросил мистер Флинтуинч, довольно бесцеремонно освобождаясь от этих объятий. – Благодарю вас, нет, с меня довольно. – Это относилось ко вторичной попытке вновь обретенного друга заключить его в объятия.
– Так-то, Артур, помните, что я говорил вам насчет спящих и сбежавших собак? Я был прав, как видите.
Он оставался невозмутимым, как всегда, и рассудительно покачивал головой, осматривая комнату.
– Так это долговая тюрьма Маршалси! Ха! Вы привели продавать своих поросят на скверный рынок, Артур!
Артур молчал, но у Риго не хватило терпения. Он схватил своего Флинтуинчика за фалды с какой-то злобной игривостью и крикнул:
– Да ну вас к черту с рынком и поросятами! Ответ на мое письмо. Живо!
– Если вы найдете возможным выпустить меня на минутку, – возразил мистер Флинтуинч, – то я сначала отдам мистеру Артуру записочку, адресованную лично ему.
Это был клочок бумаги, на котором миссис Кленнэм набросала:
«Надеюсь, довольно того, что ты разорился сам. Не разоряй же других. Иеремия Флинтуинч – мой посланный и представитель. Любящая тебя М. К.».
Кленнэм молча прочел записку дважды и затем разорвал на клочки. Тем временем Риго вскочил на кресло и уселся на спинку, поставив ноги на сиденье.
– Ну, красавец Флинтуинч, – сказал он, когда записка была разорвана, – ответ на мое письмо.
– Миссис Кленнэм не написала ответа, мистер Бландуа: судороги в пальцах мешают ей писать, – а просила меня передать вам на словах.
Мистер Флинтуинч приостановился и с видимой неохотой вывинтил из себя:
– Она просила передать вам поклон и сообщить, что находит возможным согласиться на ваши условия, но не решая вперед вопроса, который должен разрешиться через неделю.
Г-н Риго расхохотался и, соскочив со своего трона, сказал:
– Ладно! Пойду искать гостиницу! – Но тут он встретился глазами с Кавалетто, который не оставлял своего поста, и прибавил: – Идем, свинья! Ты ходил за мной против моей воли, теперь пойдешь против своей. Говорю же вам, мои маленькие козявки, я рожден для того, чтобы мне служили. Я требую, чтобы этот контрабандист прислуживал мне до истечения недельного срока.
В ответ на вопросительный взгляд Кавалетто Кленнэм сделал ему утвердительный знак, прибавив громко:
– Если только вы не боитесь его.
Кавалетто замахал пальцем в знак отрицания и сказал:
– Нет, господин, теперь, когда мне не нужно скрывать своего знакомства с ним, я не боюсь.
Риго не отвечал на эти замечания, пока не закурил новой папиросы и не собрался уходить.
– Не боитесь, ха! – сказал он, обводя взглядом присутствующих. – Ух, мои детки, мои пупсики, мои куколки, вы все боитесь его. Вы угощаете его вином; вы даете ему пищу, питье, квартиру, вы не смеете тронуть его даже пальцем или оскорбить словом. Нет, в его характере – торжествовать. Ух!
Цвет всех рыцарей придворных,
Смел и весел он всегда.
С этим припевом, примененным к собственной личности, он вышел из комнаты, а за ним по пятам последовал Кавалетто, которого он, быть может, потому и потребовал к себе в слуги, что не знал, как от него отделаться. Мистер Флинтуинч почесал подбородок, кивнул Артуру и последовал за ними. Мистер Панкс, все еще удрученный раскаянием, тоже отправился, выслушав с величайшим вниманием несколько слов, сказанных ему Кленнэмом по секрету, и шепнув в ответ, что он не упустит из виду этого дела. Узник, чувствуя себя более чем когда-либо униженным, осмеянным и оскорбленным, беспомощным, удрученным и несчастным, остался один.