– Да благословит тебя Бог, Тип. Смотри не загордись, когда разбогатеешь, и приезжай повидать нас.
– Ладно, ладно! – сказал Тип и отправился.
Но не все дороги ведут в Канаду. В данном случае дорога привела его только до Ливерпуля. Отсюда он вернулся обратно спустя месяц в лохмотьях, без сапог и усталый более, чем когда-либо.
Снова пришлось обратиться к наследству миссис Бангем, а затем он сам нашел себе занятие, о чем и объявил сестре.
– Эми, я нашел место.
– Серьезно, Тип?
– Будь покойна, теперь дело пойдет на лад. Тебе больше не придется хлопотать обо мне, старушка.
– Что же это за место, Тип?
– Ты знаешь Слинго?
– Которого называют купцом?
– Вот-вот. Он выходит отсюда в понедельник и обещал мне место.
– Чем же он торгует, Тип?
– Лошадьми. Будь покойна, Эми. Теперь дело пойдет на лад.
Она потеряла его из виду на несколько месяцев и только слышала о нем время от времени. Между членами общежития ходили слухи, будто его видели на аукционе в Мурфильде, где он покупал накладное серебро за настоящее и платил за него банковскими билетами, но эти слухи не достигали ее ушей. Однажды вечером, когда она работала, стоя у окна, чтобы воспользоваться тусклым светом сумерек, он отворил дверь и вошел в комнату.
Она поцеловала его и сказала «здравствуй», но расспрашивать побоялась. Он заметил ее испуг и беспокойство и, по-видимому, почувствовал жалость:
– Боюсь, Эми, ты очень огорчишься на этот раз. Право, боюсь.
– Очень грустно слышать такие слова, Тип. Ты совсем вернулся?
– Ну… да.
– Я и думала, что это место окажется неподходящим, так что не особенно огорчаюсь на этот раз, Тип.
– А! Но это не все, случилось кое-что похуже.
– Хуже?
– Не смотри так испуганно. Да, Эми, хуже. Видишь ли, я вернулся, – не смотри же так испуганно! – не так, как прежде, не по своей воле. Я теперь сюда на житье.
– О, не говори, что ты арестован, Тип. Нет, нет!
– Мне и самому неприятно это говорить, – возразил он с неохотой, – да что ж делать, когда ты иначе не понимаешь. Приходится сказать. Меня посадили за долг в сорок фунтов.
В первый раз за все эти годы она согнулась под бременем горя. Всплеснув руками, она воскликнула, что это убьет отца, если только он узнает, и упала без чувств к ногам Типа.
Ему легче было привести ее в чувство, чем ей убедить его, что отец Маршалси будет в отчаянии, если узнает истину. Тип решительно не мог понять и представить себе этого. Потребовались совместные усилия сестры и дяди, чтобы заставить его взглянуть на дело с такой точки зрения. Само по себе возвращение его не представляло ничего странного ввиду многочисленных прецедентов, нетрудно было придумать благовидное объяснение для отца, а остальные члены общежития, лучше понимавшие значение этого невинного обмана, добросовестно хранили тайну.
Вот жизнь и история дочери Маршалси до двадцати двух лет. Сохранив привязанность к жалкому двору и груде построек как к месту своего рождения и дому, она неслышно скользила в этих стенах, сознавая, что на нее указывают всякому новоприбывшему. Найдя работу в городе, она тщательно скрывала место своего жительства и старалась как можно незаметнее проскользнуть за железные ворота, вне которых ей ни разу еще не случалось ночевать. Ее природная робость еще усилилась вследствие необходимости скрываться, и ее легкие ножки и миниатюрная фигурка скользили по людным улицам, точно спеша исчезнуть куда-то.
Умудренная опытом в борьбе с житейской нуждой, она оставалась невинной во всем остальном, невинной среди тумана, сквозь который она видела отца, и тюрьму, и мутный поток жизни, кипевшей вокруг нее.
Вот жизнь и история Крошки Доррит до того момента, когда она возвращалась домой в пасмурный сентябрьский вечер, не замечая, что за ней следит мистер Артур Кленнэм. Такова жизнь и история Крошки Доррит до того момента, когда она свернула на Лондонский мост, перешла его, вернулась обратно, прошла мимо церкви Святого Георга, снова вернулась обратно и проскользнула в открытые наружные ворота Маршалси.
Глава VIII. Под замком
Артур Кленнэм стоял на улице, поджидая прохожего, чтобы узнать, что это за здание. Он пропустил несколько человек, лица которых не внушали ему доверия, и все еще стоял на улице, когда какой-то старик прошел мимо него и свернул в ворота.
Он часто спотыкался и плелся так тихо, с таким рассеянным видом, что шумные лондонские улицы вряд ли были вполне безопасным местом для его прогулок. Одет он был грязно и бедно: в потертом, когда-то синем, долгополом сюртуке, застегнутом наглухо, с бархатным воротником, от которого, впрочем, оставалась лишь бледная тень. Красная подкладка этой тени воротника высовывалась наружу, сливаясь на затылке с клочьями седых волос и порыжевшим галстуком с пряжкой, едва прикрытыми шляпой. На нем была грязнейшая потертая шляпа с изломанной тульей и помятыми полями. Из-под нее болтались концы носового платка, которым была повязана голова старика. Брюки его были так широки и длинны, а ноги так велики и неуклюжи, что он переступал как слон. Под мышкой он держал старый футляр с каким-то духовым инструментом и в той же руке – пакетик из серой бумаги с нюхательным табаком, которым он услаждал свой бедный старый сизый нос в ту минуту, когда Артур Кленнэм взглянул на него.
К этому старику он решил обратиться и тронул его за плечо. Старик остановился и оглянулся с выражением человека, мысли которого далеко, и к тому же тугого на ухо.
– Скажите, пожалуйста, сэр, – сказал Артур, повторяя свой вопрос, – что это за место?
– А? Это место? – ответил старик, остановив руку с понюшкой табаку на полдороге к носу. – Это Маршалси, сэр.
– Долговая тюрьма?
– Сэр, – ответил старик с таким видом, как будто об этом и спрашивать не стоило, – долговая тюрьма.
Он повернулся и пошел дальше.
– Простите, – сказал Артур, останавливая его, – но мне хотелось бы, если позволите, предложить вам еще один вопрос. Всякий может сюда войти?
– Всякий может сюда войти, – подтвердил старик с ударением и прибавил в виде объяснения: – Но не всякий может отсюда выйти.
– Извините, я вас задержу еще на минутку. Вы хорошо знакомы с этим местом?
– Сэр, – ответил старик, стиснув в руке пакет с табаком и взглянув на Кленнэма, как будто этот вопрос был неприятен для него, – хорошо.
– Простите мою назойливость. Но я спрашиваю не из пустого любопытства, а с хорошей целью. Случалось ли вам слышать здесь фамилию Доррит?
– Моя фамилия Доррит, сэр, – объявил старик совершенно неожиданно.
Артур поклонился:
– Позвольте мне сказать вам несколько слов. Я совершенно не был подготовлен к вашему ответу, и надеюсь, что это обстоятельство послужит извинением моей смелости. Я недавно вернулся в Англию после продолжительной отлучки и встретил у моей матери, миссис Кленнэм, девушку, занимавшуюся шитьем, которую называли «Крошка Доррит». Я заинтересовался ею и желал бы узнать о ней подробнее. Я видел за минуту до того, как обратился к вам, что она прошла в эти ворота.
Старик пристально посмотрел на него.
– Вы моряк, сэр? – спросил он и, по-видимому, был несколько разочарован, когда его собеседник покачал головой. – Нет, не моряк? Я предположил это по вашему загорелому лицу. Вы серьезно говорите?
– Совершенно серьезно, и убедительно прошу вас верить этому.
– Я очень мало знаю мир, сэр, – продолжил старик слабым, дрожащим голосом, – я прохожу по нему, как тень по солнечным часам. Недостойно человека обманывать меня – это было бы слишком легкое дело и слишком ничтожное, нечем было бы и похвастаться. Девушка, о которой вы говорите, дочь моего брата. Мой брат Уильям Доррит, я Фредерик. Вы говорите, что видели ее у вашей матери (я знаю, что ваша мать покровительствует ей), заинтересовались ею и пожелали знать, что она тут делает. Пойдемте, посмотрите.
Он пошел дальше, а Артур последовал за ним.
– Мой брат, – сказал старик, остановившись на лестнице и медленно повернув голову, – провел здесь несколько лет, и мы скрываем от него наши дела за стенами тюрьмы по причинам, о которых я не стану сейчас распространяться. Будьте добры, не говорите ему ничего такого, о чем мы не говорим. Вот. Пойдемте, посмотрите.
Артур последовал за ним по узкому коридору, в конце которого оказалась крепкая дверь, отворявшаяся изнутри. Они вошли в привратницкую – или сторожку, – а затем, через другую дверь с решеткой, во внутренний двор. Когда они проходили мимо тюремщика, старик медленно, неуклюже повернулся к нему, как бы представляя своего спутника. Тюремщик кивнул, и спутник прошел за стариком беспрепятственно.
Ночь была темная, лампы на дворе и свечи, мелькавшие в окнах за старыми занавесками, не делали ее светлее. Большая часть арестантов были внутри, лишь немногие оставались на дворе. Старик свернул направо и, войдя в третью или четвертую дверь, стал подниматься по лестнице.
– Здесь темновато, сэр, – сказал он, – но идите смело, вы ни на что не наткнетесь.
Он на минуту остановился перед дверью на втором этаже. Как только он отворил ее, посетитель увидел Крошку Доррит, и для него сразу стало ясно, почему она всегда старалась обедать в одиночестве.
Она принесла свой обед домой и разогревала его в камине для отца, который в поношенном сером халате и черной шапочке сидел за столом в ожидании ужина. Перед ним на чистой скатерти лежали ножик, вилка и ложка, стояли солонка, перечница, стакан и оловянная кружка с пивом. Была тут и скляночка с кайенским перцем и немного пикулей на блюдечке.
Она вздрогнула, густо покраснела, потом побледнела. Посетитель скорее взглядом, чем легким движением руки, старался дать ей понять, что она может успокоиться и положиться на него.
– Этот господин, – сказал дядя, – мистер Кленнэм, сын друга Эми, встретился со мной на улице. Ему хотелось засвидетельствовать тебе свое почтение, но он не решался войти. Это мой брат Уильям, сэр.