– Но Крошка Доррит сказала мне, не давая никаких других объяснений, что я не должен ожидать вас, пока вы не явитесь.
– И вот я явился, милый мой, – сказал мистер Мигльс, крепко пожимая ему руку, – и теперь вы получите все, какие нужно, объяснения. Дело в том, что я был здесь: явился прямо к вам, вернувшись от… и… иначе мне стыдно было бы теперь глядеть вам в глаза, – но вам было не до гостей в ту минуту, а мне необходимо было ехать немедленно отыскивать Дойса.
– Бедный Дойс! – вздохнул Артур.
– Не называйте его именами, которых он вовсе не заслуживает, – возразил мистер Мигльс. – Он вовсе не бедный: его дела очень недурны. Дойс делает чудеса в тех краях. Уверяю вас, что его дела хоть куда. Он стал на ноги, наш Дэн. Там, где хотят, чтоб дело не делалось, и приглашают человека, который делает дело, этот человек, конечно, не держится на ногах, но там где хотят, чтоб дело делалось, и приглашают человека, который делает дело, этот человек всегда станет на ноги. Вам нет больше надобности смущать министерство околичностей. Могу вам сообщить, что Дэн и без него обойдется.
– Какую тяжесть вы снимаете с моей души! – воскликнул Артур – Какую радость вы мне приносите!
– Радость? – возразил мистер Мигльс. – Не толкуйте о радости, пока не увидите Дэна. Уверяю вас, Дэн наделал таких дел, что у вас голова пошла бы кругом. Он уже больше не государственный преступник. У него медали, и ленты, и звезды, и кресты. Он теперь почетная особа. Но не нужно рассказывать об этом здесь.
– Почему же?
– Да так, – ответил мистер Мигльс, серьезно покачав головой. – Здесь все эти вещи нужно запрятать в сундук и запереть на ключ. Тут они придутся не по вкусу. На этот счет Британия строга: сама не дает своим детям таких знаков отличия и не желает их видеть, если они получены в других странах. Нет-нет, Артур, – прибавил мистер Мигльс, снова покачав головой, – здесь это не подходит.
– Если бы вы привезли мне вдвое больше денег, чем я потерял (исключая, конечно, потерю Дойса), – воскликнул Артур, – вы бы не так обрадовали меня, как этой новостью!
– Ну да, конечно, – согласился мистер Мигльс. – Я знаю это, дружище, и потому-то прежде всего явился к вам. Ну-с, вернемся к делу. Итак, я поехал разыскивать Дойса и разыскал. Я нашел его в толпе грязных темнокожих чертей в женских покрывалах, арабов или как их там зовут, – совершенно нелепые народы. Вы знаете их. Ладно. Он кинулся ко мне, я кинулся к нему, и мы вернулись вместе.
– Дойс в Англии? – воскликнул Артур.
– Эх, – ответил мистер Мигльс, разводя руками, – решительно не умею устраивать толком эти дела. Не знаю, что бы из меня вышло, если бы я пошел по дипломатической части. Ну, говоря попросту, Артур, мы оба вернулись в Англию две недели назад. А если вы спросите, где он находится в настоящую минуту, я отвечу прямо: здесь. Ну, теперь я могу наконец дышать свободно.
Дойс вбежал в комнату, протянул Артуру обе руки и досказал остальное сам.
– Я вам скажу только три вещи, дорогой мой Кленнэм, – объявил Дойс, отмечая их на ладони своими гибкими пальцами, – и скажу кратко. Во-первых, ни слова более о прошлом. В ваши расчеты вкралась ошибка. Я знаю, что это такое. Одна ошибка портит весь механизм, и в результате – неудача. Вы воспользуетесь своей неудачей и не повторите ошибки. Со мной часто случались подобные вещи при постройке машин. Каждая ошибка учит чему-нибудь человека, если он хочет учиться, а вы слишком толковый человек, чтобы не научиться. Это во-первых. Во-вторых, я жалею, что вы приняли все это так близко к сердцу и так жестоко упрекали себя; я спешил домой, чтобы поправить дело с помощью нашего друга, когда наш друг встретился со мной. В-третьих, мы оба согласились, что после всего, что вы испытали, после вашего отчаяния и болезни, для вас будет приятным сюрпризом, если мы приведем в порядок дела без вашего ведома и явимся вам сообщить, что все уладилось, все обстоит благополучно, дело нуждается в вас сильнее, чем когда-либо, и перед нами, компаньонами, открывается новый и многообещающий путь. Это в-третьих. Но вы знаете, что мы, механики, всегда принимаем в расчет трение: так и я оставил себе место для особого заключения. Дорогой Кленнэм, я безусловно доверяю вам; вы можете быть столь же полезным мне, как и я могу быть полезен вам; ваше старое место ожидает вас и нуждается в вас, и нет ничего, что бы могло задержать вас здесь хотя бы на полчаса.
Наступило молчание, которое не прерывалось, пока Артур стоял, повернувшись лицом к окну. Наконец его будущая жена подошла к нему, и Дойс сказал:
– Я сейчас сделал замечание, которое, кажется, нужно взять назад. Я сказал, что нет ничего, что могло бы задержать вас здесь хоть на полчаса. Если не ошибаюсь, вы предпочли бы остаться здесь до завтрашнего утра. Догадался ли я, не будучи предсказателем будущего, куда бы вы хотели отправиться прямо из этой комнатки?
– Догадались, – сказал Артур. – Это наше заветное желание.
– Отлично, – сказал Дойс. – Итак, если эта молодая девица сделает мне честь, избрав меня на сутки своим отцом, и согласится ехать со мной в собор Святого Павла, я, кажется, знаю, зачем мы туда отправимся.
Вскоре после этого он ушел с Крошкой Доррит, а мистер Мигльс остался сказать несколько слов своему другу:
– Я думаю, Артур, что вы обойдетесь без меня и матери завтра. Весьма возможно, что мать вспомнит о Милочке, она у меня такая чувствительная. Лучше ей остаться в коттедже, а я составлю ей компанию.
На этом они расстались. И прошел день, и прошла ночь, и наступило утро, и Крошка Доррит явилась вместе с рассветом, как всегда в простом платье, в сопровождении одной только Мэгги. Бедная комнатка была счастливой комнаткой в это утро. Была ли в мире другая комната, полная такой тихой радости?
– Радость моя, – сказал Артур. – Зачем Мэгги вздумала топить печь? Ведь мы не вернемся сюда.
– Это я ее попросила. У меня явилась одна фантазия. Мне нужно сжечь кое-что.
– Что именно?
– Только эту сложенную бумагу. Если ты бросишь ее в огонь своими руками, не развертывая, моя мечта исполнится.
– Да ты суеверна, милая Крошка Доррит. Уж не колдовство ли это?
– Все, что ты хочешь, милый, – ответила она смеясь, с блестящими глазами, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его, – лишь бы только ты сделал по-моему, когда огонь разгорится.
Они стояли перед огнем; Кленнэм обнял Крошку Доррит за талию, и огонь отражался в ее глазах, как он нередко отражался в этой самой комнате.
– Теперь он достаточно разгорелся? – спросил Артур.
– Совершенно достаточно, – ответила Крошка Доррит.
– Не нужно ли произнести какое-нибудь заклинание для успеха колдовства? – спросил Артур Кленнэм, бросая в огонь бумагу.
– Можешь сказать или подумать: «Я люблю тебя!» – ответила Крошка Доррит.
И он сказал это, и бумага сгорела.
Они спокойно прошли по двору, где никого не было, хотя из многих окон выглядывали головы. Только одно знакомое лицо увидели они в сторожке. Когда они поздоровались с ним и обменялись ласковыми словами, Крошка Доррит в последний раз протянула ему руку, сказав:
– Прощайте, дорогой Джон. Надеюсь, что вы будете счастливы, голубчик.
Затем они поднялись по ступенькам соседней церкви Святого Георга и подошли к алтарю, где Даниэль Дойс ожидал их как посаженый отец. Здесь же был старый приятель Крошки Доррит, тот самый, что приютил ее в ризнице и дал ей книгу умерших вместо подушки; он был в полном восторге, что она явилась сюда же венчаться.
И они обвенчались, а солнце озаряло их сквозь образ Спасителя, написанный на стекле. Затем, чтобы подписать брачное свидетельство, они отправились в ту самую комнатку, где когда-то ночевала Крошка Доррит. В дверях стоял мистер Панкс (которому предназначено было сделаться старшим клерком, а впоследствии компаньоном фирмы «Дойс и Кленнэм»), превратившийся из Поджигателя в мирного гражданина и галантно поддерживавший под руки Флору и Мэгги, а за ним виднелись Джон Чивери, его отец и другие тюремщики, покинувшие Маршалси, чтобы взглянуть на свадьбу ее счастливой дочери. Флора, казалось, не обнаруживала ни малейших признаков отречения от жизни, о котором недавно заявляла, – напротив, была удивительно весела и как нельзя более наслаждалась церемонией, хотя и казалась несколько взволнованной.
Старый приятель Крошки Доррит подал ей чернильницу, когда она подписывала свое имя, и служка, снимавший облачение с доброго пастора, приостановился, и все свидетели смотрели на нее с особенным интересом.
– Потому что, изволите видеть, – сказал старый приятель Крошки Доррит, – эта молодая леди – одна из наших редкостей и добралась теперь до третьего тома наших списков. Ее рождение записано в первом томе, она спала в ризнице, положив свою хорошенькую головку на второй том, а теперь вот подписывает свое имя в качестве новобрачной в третьем томе.
Все расступились, когда имена были вписаны, и Крошка Доррит с мужем вышла из церкви. С минуту они постояли на паперти, глядя на веселую перспективу улицы, озаренную яркими лучами утреннего осеннего солнца, а потом пошли вниз, навстречу скромной и полезной жизни, исполненной труда и счастья, навстречу заботам о заброшенных детях Фанни, за которыми ухаживали так же внимательно, как и за своими, предоставив этой леди проводить время в обществе, навстречу попечениям о бедном Типе, который прожил еще несколько лет, ни разу не утруждая себя мыслью, как много он требовал от сестры в обмен за богатство, которым наделил бы ее, если б оно у него было.
Они шли спокойно по шумным улицам, неразлучные и счастливые, в солнечном свете и в тени, меж тем как буйные и дерзкие, наглые и угрюмые, тщеславные, спесивые и злобные люди стремились мимо них вперед своим обычным шумным путем.