– Надеюсь, – сказал Артур, не зная, с чего начать, – что мое уважение к вашей дочери может объяснить и оправдать мое желание познакомиться с вами, сэр.
– Мистер Кленнэм, – сказал старик, вставая и приподымая шапочку над головой, – вы оказываете мне честь. Милости просим, сэр. – Он низко поклонился. – Фредерик, дай стул. Прошу садиться, мистер Кленнэм.
Он снова надел шапочку и сел. Оттенок благосклонности и покровительства сквозил в его манерах. С такими же церемониями принимал он своих товарищей по заключению.
– Добро пожаловать в Маршалси, сэр. Я приветствовал многих джентльменов в этих стенах. Быть может, вам известно (моя дочь Эми могла случайно упомянуть об этом), что я Отец Маршалси.
– Я… да, я слыхал, – ответил Артур, пораженный этим заявлением.
– Вы знаете, конечно, что моя дочь Эми родилась здесь. Добрая девочка, сэр, милая девочка, мое утешение и опора. Эми, милочка, подай тарелку; мистер Артур извинит простоту наших нравов, вынужденную стесненными обстоятельствами. Быть может, сэр, вы сделаете мне честь…
– Благодарю вас, – произнес Артур, – я совершенно сыт.
Он был поражен манерами старика и его уверенностью, что дочь не скрывала их семейной истории.
Она налила ему стакан, пододвинула ближе к отцу предметы, стоявшие на столе, и села рядом с ним. Очевидно, по установившемуся у них обычаю, она отрезала кусок хлеба для себя и иногда прикасалась губами к стакану, но Артур заметил, что она расстроена и ничего не ела. Ее взгляд, остановившийся на отце с выражением удивления и гордости и в то же время стыда за него, глубоко проник ему в сердце.
Отец Маршалси относился к своему брату с благодушием снисходительного человека: простоватый малый, пороха не выдумает.
– Фредерик, – сказал он, – ты сегодня ужинаешь у себя с Фанни, я знаю. Куда же девалась Фанни, Фредерик?
– Она гуляет с Типом.
– Тип, как вам, может быть, известно, мой сын, мистер Кленнэм. Он порядочный дикарь, и пристроить его было трудновато, но и знакомство его с миром, – он слегка вздохнул, пожал плечами и обвел глазами комнату, – совершилось при условиях довольно плачевных. Вы в первый раз здесь, сэр?
– В первый раз.
– Да, я, по всей вероятности, знал бы о вашем поступлении. Весьма редко случается, чтобы поступающий сюда мало-мальски порядочный человек не был мне представлен.
– Случалось, что моему брату представлялось до сорока-пятидесяти человек в день, – сказал Фредерик, и слабый луч гордости осветил его лицо.
– Да, – подтвердил Отец Маршалси, – случалось и больше. По воскресеньям в конце судебной сессии бывает настоящее levee [13], настоящее levee. Эми, милочка, сегодня я целый день старался припомнить фамилию джентльмена из Кэмбервеля, которого познакомил со мной на Рождестве тот любезный торговец углем, что провел здесь шесть месяцев, помнишь?
– Я не помню его фамилии, батюшка.
– Фредерик, может быть, ты помнишь?
Фредерик вряд ли даже слышал фамилию. Без всякого сомнения, Фредерику менее, чем кому-либо на свете, можно было предлагать подобный вопрос с надеждой получить ответ.
– Я говорю о том джентльмене, – продолжил его брат, – который так деликатно совершил прекрасный поступок. Ха… кхе… Решительно не могу припомнить фамилию. Мистер Кленнэм, так как я случайно упомянул о прекрасном и деликатном поступке, то, может, вам интересно будет узнать, в чем он состоял.
– Очень интересно, – сказал Артур, отводя взгляд от бледного личика, на котором снова мелькнуло тревожное выражение.
– Этот поступок настолько великодушен и свидетельствует о таких прекрасных чувствах, что я считаю долгом упоминать о нем при каждом удобном случае, не обращая внимания на личные чувства. Э… да… э… к чему скрывать этот факт… надо вам сказать, мистер Кленнэм, что здешние посетители считают иногда своим долгом предложить мне небольшое приношение… как Отцу этого места.
Видеть, как она дотронулась до его руки, точно желая остановить, как отвернула свое боязливое робкое личико, было грустное зрелище.
– Это делается, – продолжил он тихим ласковым тоном, волнуясь и по временам откашливаясь, – это делается… э… хм… в различной форме; обыкновенно… ха… в форме денег, и я должен сознаться, приношение… хм… почти всегда принимается. Джентльмен, о котором я говорю, был представлен мне, мистер Кленнэм, в выражениях, самых лестных для моих чувств, и держал себя не только весьма учтиво, но и… э… хм… с большим тактом.
Все это время он беспокойно скреб тарелку вилкой и ножом, хотя на ней уже ничего не оставалось.
– Из его слов можно заключить, что у него был сад, хотя он очень осторожно говорил об этом, зная, что сады… хм… недоступны для меня. Но это выяснилось, когда я любовался прекрасным кустом герани, который он принес с собой из своей теплицы. Когда я восхищался роскошными красками цветка, он указал мне приклеенный к горшку билетик с надписью: «Для Отца Маршалси» – и предложил мне растение в подарок. Но это было… хм… не все. Прощаясь, он попросил меня снять с горшка билетик через полчаса. Я… кха… так и сделал и нашел под ним… э… хм… две гинеи. Уверяю вас, мистер Кленнэм, я получал… хм… приношения различного достоинства и в различной форме, и они всегда… кха… принимались, но ни одно из них не доставило мне такого удовольствия, как это… э… хм… это приношение.
Артур собирался ответить на эти слова, когда зазвенел звонок и чьи-то шаги послышались за дверью. Хорошенькая девушка, гораздо красивее и пышнее Крошки Доррит, хотя моложе с виду, остановилась в дверях, увидев незнакомца. Остановился и молодой человек, следовавший за ней.
– Мистер Кленнэм, Фанни. Моя старшая дочь и сын, мистер Кленнэм. Звонок извещает посетителей, что пора уходить, вот они и пришли проститься, но времени еще довольно, времени еще довольно. Девочки, мистер Кленнэм извинит, если вы займетесь домашними делами. Он знает, конечно, что у меня только одна комната.
– Я только хотела взять от Эми мое чистое платье, папа, – ответила Фанни.
– А я – свой костюм, – сказал Тип.
Эми достала из комода два узелка и передала их брату и сестре. Кленнэм слышал, как Фанни спросила шепотом: «Ты починила и вычистила?» на что Эми ответила: «Да».
Он встал и окинул взглядом комнату. Голые стены были выкрашены в зеленый цвет – очевидно, неискусной рукой – и скудно украшены плохими картинками. На окне была занавеска, на полу – ковер; были тут и полки, вешалки и тому подобные предметы, собиравшиеся в течение многих лет. Комната была тесная, маленькая, скудно меблированная, камин дымил, но постоянные заботы и труды сделали ее чистой и даже в своем роде уютной.
Между тем звонок звонил не переставая, и дядя торопился уходить.
– Идем, идем, Фанни, – сказал он, забрав под мышку свой потертый футляр с кларнетом, – запирают, дитя, запирают!
Фанни простилась с отцом и выпорхнула из комнаты. Тип уже спускался с лестницы.
– Ну, мистер Кленнэм, – сказал дядя, оглянувшись на ходу, – запирают, сэр, запирают.
Мистеру Кленнэму надо было еще сделать два дела: во-первых, вручить свое приношение Отцу Маршалси, не оскорбив его дочери, во-вторых, объяснить ей хотя бы в двух словах, как он попал сюда.
– Позвольте мне, – сказал отец, – проводить вас по лестнице.
Крошка Доррит вышла из комнаты вслед за остальными, так что они оставались одни.
– Ни в коем случае, – ответил посетитель торопливо. – Позвольте мне…
«Клинк-клинк-клинк…»
– Мистер Кленнэм, – сказал отец, – я глубоко, глубоко…
Но посетитель стиснул его руку, чтобы заглушить звон монет, и поспешил на лестницу.
Он не заметил Крошки Доррит ни на лестнице, ни на дворе. Двое-трое запоздалых посетителей спешили к воротам. Следуя за ними, в дверях первого от ворот дома он увидел ее и поспешил к ней.
– Простите, – сказал он, – что я обращаюсь к вам здесь, простите, что я пришел сюда! Я следил за вами сегодня вечером. Я делал это, желая оказать какую-нибудь услугу вам и вашему семейству. Вы знаете, какие отношения существуют между мной и моей матерью, и легко поймете, почему я не старался познакомиться с вами поближе в ее доме: боялся возбудить ее подозрительность или раздражение и повредить вам в ее мнении. Все, что я видел здесь, в этот короткий промежуток времени, усилило мое сердечное желание стать вашим другом. Я был бы вознагражден за многие разочарования, если бы мог рассчитывать на ваше доверие.
В первую минуту она была испугана, но, по-видимому, ободрилась, по мере того как он говорил.
– Вы очень добры, сэр. Вы очень внимательны ко мне. Но… но лучше бы вы не следили за мной.
Он понял ее волнение, вызванное воспоминанием об отце, оценил его и ничего не сказал.
– Миссис Кленнэм оказала мне большую услугу; я не знаю, что бы мы стали делать, если б не работа, которую она дает мне; с моей стороны было бы неблагодарностью таиться от нее. Я не могу сказать ничего больше, сэр. Я уверена, что вы хотите нам добра. Благодарю, благодарю вас!
– Позвольте мне предложить вам еще один вопрос. Давно ли вы знакомы с моей матерью?
– Два года, сэр.
Звонок перестал звонить.
– Каким образом вы познакомились с ней? Она прислала за вами сюда?
– Нет. Она даже не знает, что я живу здесь! У нас есть друг, у папы и у меня, бедный человек, рабочий, но лучший из друзей; я написала объявление, что ищу работы, шитья, и указала его адрес. А он распространял это объявление, где только мог, и таким образом миссис Кленнэм узнала обо мне и послала за мной. Сейчас запрут ворота, сэр!
Он был так тронут и взволнован состраданием к ней и глубоким интересом к ее рассказу, что не мог решиться уйти, но тишина, наступившая в тюрьме, показывала, что пора уходить. Сказав несколько ласковых слов на прощание, он пошел к воротам, меж тем как она поспешила назад, к отцу.
Но он задержался слишком долго. Ворота были уже заперты, привратницкая тоже. Он попробовал стучать, но тщетно, и пришел уже к неприятному убеждению, что ему придется провести здесь всю ночь, когда кто-то окликнул его.