– Вы знаете мисс Доррит? – спросил Артур субъекта.
Субъект знал двух мисс Доррит: одна родилась в тюрьме… вот о ней-то и речь, о ней-то и речь. Субъект давно знает ее, много лет. Другая мисс Доррит квартирует с дядей в том самом доме, где живет субъект.
Услыхав это, клиент решил отказаться от своего первоначального намерения дождаться в кофейне, пока Крошка Доррит выйдет из дому. Он поручил субъекту передать ей, что вчерашний посетитель ее отца просит позволить ему переговорить с ней в квартире дяди. Затем субъект подробнейшим образом растолковал ему, как добраться до дома, который был очень близко, и ушел, награжденный полкроной, а Кленнэм, поспешно допив кофе, побежал в жилище кларнетиста.
В этом доме была такая масса жильцов, что у дверного косяка торчал целый лес ручек от колокольчиков, как клавишей у органа. Не зная, которая из них принадлежит кларнетисту, он стоял в нерешительности, как вдруг из ближайшего окошка вылетел мячик от волана [14] и угодил ему прямехонько в шляпу. Тут он заметил на окне надпись: «Академия м-ра Криппльса» – и пониже: «Вечерние занятия»; из-за надписи выглядывал маленький бледнолицый мальчуган, державший в руке кусок хлеба с маслом и лопаточку от волана. Кленнэм бросил мячик обратно и спросил о Доррите.
– Доррит? – повторил бледнолицый мальчуган (это был сын мистера Криппльса). – Мистер Доррит? Третий колокольчик, дернуть раз.
По-видимому, ученики мистера Криппльса пользовались дверью вместо тетради, так как вся она была исчеркана карандашом. Многочисленные надписи: «Старый Доррит» и «Грязный Дик» свидетельствовали о склонности учеников мистера Криппльса к выпадам личного характера. Кленнэм имел время сделать все эти наблюдения, пока ему не отворил наконец сам старик.
– А, – сказал он, с трудом припоминая Артура, – вас заперли на ночь!
– Да, мистер Доррит! Я рассчитываю повидаться у вас с вашей племянницей.
– О! – сказал тот задумчиво. – Поговорить с ней не при отце. Правильно. Угодно подняться наверх и подождать ее?
– Благодарю вас.
Повернувшись так же медленно, как медленно обдумывал все виденное и слышанное, старик поплелся по узкой лестнице. Дом был очень тесен, с затхлой, тяжелой атмосферой. Маленькие окна на лестнице выходили на задний двор, где виднелись веревки и шесты с развешанным бельем крайне невзрачного вида, как будто обитатели вздумали удить белье и выудили только никуда не годные лохмотья. В жалкой каморке на чердаке находился на колченогом столе неоконченный завтрак на двоих, состоявший из кофе и поджаренного хлеба.
В комнате никого не оказалось. Старик после некоторого размышления проворчал, что Фанни удрала, и отправился за ней в соседнюю комнату. Посетитель заметил, что она придерживала дверь изнутри. Когда дядя попытался отворить ее, она крикнула: «Нельзя, глупый», причем мелькнули чулки и фланель, и Кленнэм сообразил, что молодая леди еще не одета. Дядя, по-видимому, ничего не сообразивший, поплелся обратно, уселся и стал греть руки перед огнем – не потому, впрочем, что на самом деле было холодно, а просто так, без какой-нибудь определенной цели.
– Что вы думаете о моем брате, сэр? – спросил он, сообразив в конце концов, что делает, оставил печку в покое и достал с полки футляр с кларнетом.
– Мне было очень приятно, – сказал Артур, застигнутый врасплох, так как он думал о том брате, который находился перед ним, – мне было очень приятно найти его здоровым и бодрым.
– А! – пробормотал старик – Да, да, да, да, да.
Артур недоумевал, зачем ему понадобился футляр с кларнетом. Но ему понадобился вовсе не футляр.
В конце концов он заметил, что это футляр, а не пакетик с нюхательным табаком (тоже лежавший на полке), положил его обратно, достал пакетик и угостился понюшкой. И в этом он был так же медлителен, неповоротлив и вял, как во всех своих действиях, хотя легкая дрожь удовольствия тронула его старческие дряхлые мускулы в уголках рта и глаз.
– Эми, мистер Кленнэм. Что вы о ней думаете?
– Она произвела на меня глубокое впечатление, мистер Доррит, и я много думал о ней.
– Мой брат совсем бы пропал без Эми, – сказал старик. – Мы все пропали бы без Эми. Она очень хорошая девушка. Она исполняет свой долг.
Артуру послышался в этих похвалах, как вчера в похвалах другого брата, равнодушный тон привычки, возбуждавший в нем глухое чувство протеста и негодования. Не то чтобы они скупились на похвалы или не чувствовали того, что она делала для них, но они так же легко привыкли к этому, как и к остальным условиям своего существования. Хотя им каждый день представлялась возможность сравнивать ее с любым из них самих, тем не менее они, как ему казалось, считали ее положение совершенно нормальным и воображали, что ее роль в семье так же естественно принадлежит ей, как имя или возраст. Ему казалось, что в их глазах она вовсе не представляла чего-то необычайного для тюремной атмосферы, напротив – была ее принадлежностью, на которую они имели право рассчитывать.
Дядя снова принялся за свой завтрак – жевал хлеб, обмакивая его в кофе, забыв о своем госте, когда колокольчик позвонил в третий раз. Это, по его словам, была Эми, и он отправился впустить ее, что, впрочем, не помешало посетителю так ясно видеть перед собой его испачканные руки, грязное изможденное лицо и дряхлую фигуру, словно он все еще сидел на стуле.
Она явилась вслед за ним в своем всегдашнем скромном платье и со своей всегдашней боязливой манерой. Ее рот был чуть-чуть открыт, как будто сердце билось сильнее обыкновенного.
– Мистер Кленнэм, Эми, – сказал дядя, – дожидается тебя уже несколько времени.
– Я взял на себя смелость послать вам записку.
– Я получила ее, сэр.
– Вы не пойдете сегодня к моей матери? Кажется, нет, потому что назначенный час уже прошел.
– Сегодня не пойду, сэр. Сегодня меня не ждут там.
– Могу я пройтись с вами? Я мог бы поговорить с вами на ходу, не задерживая вас здесь и не стесняя вашего дяди.
Она выглядела смущенной, но все же согласилась. Он сделал вид, что отыскивает палку, чтобы дать ей время поправить растрепанную постель, ответить на нетерпеливый стук сестры в стенку и сказать несколько ласковых слов дяде. Затем он нашел палку, и они спустились с лестницы: она впереди, он за нею; дядя же стоял на пороге и, по всей вероятности, забыл о них раньше, чем они сошли вниз.
Ученики мистера Криппльса, собравшиеся тем временем в школу, бросили тузить друг друга книгами и сумками (их обычное утреннее развлечение) и уставились на незнакомца, который был в гостях у Грязного Дика. Они молча созерцали это зрелище, пока таинственный посетитель не отошел на значительное расстояние, а затем разом подняли визг, сопровождавшийся градом камней и самыми выразительными танцами, словом, зарыли трубку мира с такими дикими церемониями, что если бы мистер Криппльс был начальником племени крипльуэев в полной военной татуировке, они не могли бы лучше поддержать честь своего наставника.
Под звуки этих приветствий мистер Артур Кленнэм предложил Крошке Доррит руку, и Крошка Доррит приняла ее.
– Не пройти ли нам по Железному мосту, – сказал он, – там не так шумно.
Крошка Доррит сказала «как хотите» и выразила надежду, что он «не обижается» на мальчиков мистера Криппльса, прибавив, что сама она училась в вечерней школе этого педагога. Он возразил совершенно искренно, что прощает мальчиков мистера Криппльса от всей души. Таким образом мистер Криппльс, сам того не зная, разбил лед между ними и послужил причиной их сближения.
Погода оставалась пасмурной, и на улицах стояла страшная грязь, хотя дождь закончился, когда они шли к Железному мосту. Его миниатюрная спутница казалась ему такой юной, что по временам он готов был обратиться к ней – не только в мыслях, но и на словах – как к ребенку. Быть может, он казался ей настолько же старым, насколько она ему молодой.
– Мне было очень прискорбно слышать, сэр, что вас заперли в тюрьме на ночь. Это так неприятно.
– Это пустяки, – возразил он. – Мне устроили отличную постель.
– О да! – живо подхватила она. – Там, в буфете, отличные постели.
Он заметил, что этот буфет был в ее глазах великолепным рестораном.
– Я думаю, что там все очень дорого, – продолжила Крошка Доррит, – но отец говорил мне, что там можно получить прекрасный обед. И вино, – прибавила она робко.
– Вы там бывали?
– О нет, я заходила только в кухню за кипятком.
Нашлось же существо, отзывавшееся с благоговением о великолепии этого роскошного учреждения, отеля Маршалси!
– Я спрашивал вас вчера вечером, – сказал Кленнэм, – каким образом вы познакомились с моей матерью. Слыхали вы ее фамилию раньше, чем она обратилась к вам?
– Нет, сэр.
– Вы не думаете, что отец ваш слыхал о ней раньше?
– Нет, сэр.
Он заметил в ее глазах такое удивление (она, впрочем, тотчас опустила их, когда они встретились взглядами), что счел необходимым прибавить:
– У меня есть причина расспрашивать вас, хотя в настоящую минуту я не могу объяснить ее вам. Во всяком случае вы не должны думать, что она поведет к какому-либо беспокойству или неприятности для вас. Напротив. Итак, вы думаете, что фамилия Кленнэм всегда оставалась неизвестной вашему отцу?
– Да, сэр.
Он чувствовал по тону ее голоса, что ее робкий взгляд снова устремлен на него, и смотрел вперед, так как не хотел заставить ее сердце биться сильнее.
Так прошли они на Железный мост, казавшийся совершенной пустыней после шумных улиц. Ветер дул свирепо, буйными порывами, скользя по лужам и сдувая их мелким дождем в реку. Облака бешено неслись по свинцовому небу, дым и туман мчались за ними, темные воды реки стремились по тому же направлению. Крошка Доррит казалась самым маленьким, самым спокойным и самым слабым созданием под небесами.
– Позвольте, я возьму извозчика, – сказал Артур Кленнэм, чуть не прибавив: «Бедное дитя».
Она поспешно отказалась, сказав, что для нее все равно – сыро или сухо: она привыкла выходить во всякую погоду. Он и сам это знал и еще больше жалел ее, представляя себе, как эта хрупкая фигурка пробирается ночью по мокрым темным шумным улицам.