Может, это и было основой их взаимопонимания.
Быть может, миссис Кленнэм, заметив большую силу характера в мистере Флинтуинче, сочла возможным заключить с ним союз.
– Довольно и более чем довольно об этом предмете, – сказала она угрюмо.
– Пока вы не накинетесь на меня вторично, – ответил упрямый Флинтуинч. – Тогда снова услышите.
Миссис Флинтуинч снилось, что ее супруг, как бы желая успокоить свою желчь, стал расхаживать взад и вперед по комнате, а сама она убежала. Но так как он не выходил на лестницу, то она остановилась в зале, прислушалась, дрожа всем телом, а затем взобралась обратно по лестнице, побуждаемая отчасти привидениями, отчасти любопытством, и снова спряталась за дверью. – Пожалуйста, зажгите свечу, Флинтуинч, – сказала миссис Кленнэм, очевидно желая вернуться к их обычному тону. – Пора пить чай. Крошка Доррит сейчас придет и застанет меня в темноте.
Мистер Флинтуинч быстро зажег свечу и, поставив ее на стол, сказал:
– Что вы намерены делать с Крошкой Доррит? Неужели она вечно будет ходить сюда работать, вечно будет приходить сюда пить чай, вечно будет торчать здесь?
– Как можете вы говорить «вечно» такому полуживому существу, как я? Разве мы не будем все скошены, как трава в поле, и разве я не была подрезана косой много лет назад и не лежу с тех пор в ожидании той минуты, когда меня уберут в житницу?
– Так, так! Но с тех пор, как вы лежите – не мертвая, о, вовсе нет, – много детей, и юношей, и цветущих женщин, и крепких мужчин были срезаны косой и унесены, а вы вот лежите себе да полеживаете и даже ничуть не изменились. Наше с вами время, может быть, настанет еще не скоро. Говоря «вечно» (хотя я вовсе не поэтичен), я подразумевал: пока мы живы. – Мистер Флинтуинч, высказав все это самым спокойным тоном, спокойно ждал ответа.
– Пока Крошка Доррит тиха и прилежна и нуждается в той маленькой помощи, которую я могу оказать ей, и заслуживает ее, до тех пор, если сама не откажется, она будет приходить сюда.
– И это все? – спросил Иеремия, поглаживая свой рот и подбородок.
– Что же еще? Что же может быть еще? – проговорила она суровым тоном.
Миссис Флинтуинч снилось, что в течение минуты или двух они смотрели друг на друга через свечу, и, как показалось ей, смотрели пристально.
– Знаете ли вы, миссис Кленнэм, где она живет? – спросил супруг и повелитель Эффри, понизив голос и с выражением, вовсе не соответствовавшим содержанию его слов.
– Нет.
– Желаете ли вы, да, желаете ли вы знать? – спросил Иеремия с таким хищным выражением, словно собирался броситься на нее.
– Если бы я желала знать, то давно бы уже знала. Не могла я разве спросить у нее?
– Так вы не желаете знать?
– Не желаю.
Мистер Флинтуинч, испустив долгий значительный вздох, сказал с прежним пафосом:
– Дело в том, что я – случайно, заметьте, – узнал об этом.
– Где бы ни жила, – ответила миссис Кленнэм холодным мерным тоном, разделяя слова, точно читала их одно за другим на металлических пластинках, – она желает сохранить это в тайне, и ее тайна всегда останется при ней.
– В конце концов, может быть, вам просто не хочется признавать этот факт? – сказал Иеремия, и сказал скороговоркой, как будто слова сами собой вырвались из его рта.
– Флинтуинч, – сказала миссис Кленнэм с такой вспышкой энергии, что Эффри вздрогнула, – зачем вы терзаете меня? Взгляните на эту комнату. Если за мое долгое заключение в этих стенах, на которое я не жалуюсь – вы сами знаете, что я не жалуюсь, – или в награду за мое долгое заключение в этой комнате, я, которой недоступны никакие развлечения, утешаюсь тем, что мне недоступно и знание о некоторых вещах, то почему вы, именно вы, хотите отнять у меня это утешение?
– Я не хочу отнимать, – возразил Иеремия.
– Так ни слова более. Ни слова более. Пусть Крошка Доррит скрывает от меня свою тайну, скрывайте и вы. Пусть она приходит и уходит, не подвергаясь выслеживанию и допросам. Предоставьте мне страдать и находить облегчение, возможное при моих обстоятельствах. Неужели оно так велико, что вы мучите меня, как дьявол?
– Я предложил вам вопрос, вот и все.
– Я ответила на него. Итак, ни слова более, ни слова более. Тут послышался звук катящегося кресла, и зазвенел колокольчик, вызывавший Эффри.
Эффри, боявшаяся в эту минуту мужа гораздо более, чем загадочных звуков в кухне, как можно скорее и неслышнее спустилась с лестницы, сбежала по ступенькам в кухню, уселась на прежнее место перед огнем, подобрала подол платья и в заключение накрыла лицо и голову передником. Колокольчик прозвенел еще раз, и еще, наконец стал звонить без перерыва, но Эффри все сидела, накрывшись передником и собираясь с силами.
Наконец, мистер Флинтуинч, шаркая, спустился с лестницы в зал, бормоча и выкрикивая:
– Эффри, женщина!
Эффри по-прежнему сидела, закрывшись передником. Он, спотыкаясь, вбежал в кухню со свечкой в руке, подбежал к ней, сдернул передник и разбудил ее.
– О Иеремия, – воскликнула Эффри, просыпаясь, – как ты испугал меня!
– Что с тобой, женщина? – спросил Иеремия. – Тебе звонили раз пятьдесят.
– О Иеремия, – сказала миссис Эффри, – я видела сон.
Вспомнив о недавнем приключении в том же роде, мистер Флинтуинч поднес свечку к ее голове, как будто собирался поджечь ее для освещения кухни.
– Разве ты не знаешь, что пора пить чай? – спросил он со злобной улыбкой, толкнув ножку стула миссис Эффри.
– Иеремия, пить чай? Я не знаю, что такое случилось со мной. Но, должно быть, это то самое, что было перед тем, как я… как я проснулась.
– У, соня, – сказал Флинтуинч, – что ты такое мелешь?
– Такой странный шум, Иеремия, и такое странное движение. Здесь, здесь в кухне!
Иеремия поднял свечку и осмотрел закоптелый потолок, потом опустил свечку и осветил сырой каменный пол, потом грязные облупленные стены.
– Крысы, кошки, вода, трубы? – спросил Иеремия.
Миссис Эффри только качала головой в ответ на эти вопросы.
– Нет, Иеремия, я слышала это раньше. Я слышала это наверху и потом на лестнице, когда шла однажды ночью из ее комнаты в нашу, – какой-то шорох и точно кто-то дотрагивается до тебя.
– Эффри, жена моя, – сказал мистер Флинтуинч свирепо, приблизив свой нос к ее губам, чтобы выяснить, не пахнет ли от нее спиртными напитками, – если ты не скоро подашь чай, старуха, то услышишь шорох и почувствуешь, что до тебя дотронулись, когда отлетишь на другой конец комнаты!
Это предсказание заставило миссис Эффри засуетиться и поспешить наверх, в комнату миссис Кленнэм. Тем не менее у нее осталось твердое убеждение, что в этом угрюмом доме творится что-то неладное. С тех пор она никогда не чувствовала себя спокойной с наступлением ночи, и если ей случалось идти по лестнице в темноте, накрывалась передником, чтобы не увидеть кого-нибудь.
По милости этих зловещих страхов и этих необычайных снов миссис Эффри впала с этого вечера в решительно ненормальное душевное состояние, от которого вряд ли ей суждено оправиться в течение нашего рассказа. В хаосе и тумане своих новых впечатлений и ощущений, когда все казалось ей загадочным, она сама сделалась загадкой для других, настолько же необъяснимой, насколько дом и все, что в нем находилось, казались ей самой необъяснимыми.
Она еще готовила чай для миссис Кленнэм, когда легкий стук в дверь возвестил о появлении Крошки Доррит. Миссис Эффри смотрела на Крошку Доррит, пока та снимала в передней свою скромную шляпку, и на мистера Флинтуинча, который скреб свои челюсти и молча рассматривал девушку, точно ожидал какого-то необыкновенного происшествия, которое напугает ее до полусмерти или разнесет всех троих вдребезги.
После чая послышался новый стук в дверь, возвещавший о появлении Артура. Миссис Эффри пошла отворить ему.
– Эффри, я рад вас видеть, – сказал он, – мне нужно спросить вас кое о чем.
Эффри тотчас ответила:
– Ради бога, не спрашивайте меня ни о чем, Артур! У меня вышибло половину ума от страха, а другую – от снов. Не спрашивайте меня ни о чем! Я теперь не знаю, что к чему! – И она тотчас убежала от него и больше уже не подходила к нему.
Не будучи охотницей до чтения и не занимаясь шитьем, так как ее комната была слишком темна для этого – предполагая даже, что у нее имелась такая наклонность, – миссис Эффри проводила вечера в том смутном полузабытьи, от которого очнулась на мгновение в день возвращения Артура Кленнэма, осаждаемая роем диких размышлений и подозрений относительно своей госпожи, своего супруга и странных звуков, раздававшихся в доме. Когда обитатели дома были заняты исполнением религиозных обязанностей, эти подозрения заставляли миссис Эффри поглядывать на дверь, как будто она ожидала, что вот-вот явится какая-нибудь черная фигура и, воспользовавшись благоприятной минутой, присоединится к их обществу.
Вообще же Эффри не делала и не говорила ничего, что могло бы привлечь внимание двух хитрецов; лишь изредка, обыкновенно в спокойные часы вечера, она вздрагивала в своем углу и шептала мистеру Флинтуинчу, читавшему газету около маленького столика миссис Кленнэм:
– Опять, Иеремия! Слушай, что за шум?
Затем шум, если только был какой-нибудь шум, прекращался, а Иеремия, повернувшись к ней, хрипел:
– Эффри, старуха, смотри, ты получишь такую порцию, старуха, такую порцию!.. Ты опять видела сон!
Глава XVI. Ничья слабость
Когда наступило время возобновить знакомство с семьей Мигльса, Кленнэм, согласно условию, заключенному между ним и мистером Мигльсом в подворье «Разбитые сердца», в одну из суббот направился к Туикнему, где у мистера Мигльса имелась собственная дача. Погода была сухая и хорошая, и так как для него, столько времени прожившего за границей, всякая дорога в Англии представляла глубокий интерес, то он отправил свой чемодан с почтовой каретой, а сам пошел пешком. Прогулка пешком сама по себе была удовольствием, которым он редко пользовался в прежнее время.