Мисс Уэд, выпустив ее руку, обняла девушку, точно защищая, а затем повернулась к гостям и сказала с прежней улыбкой, прежним тоном:
– Что вы теперь предпримете, господа?
– О Тэттикорэм, Тэттикорэм! – воскликнул мистер Мигльс, протягивая к ней руки. – Вслушайся в этот голос, взгляни на это лицо, пойми, что таится в этом сердце, и подумай, какая будущность грозит тебе. Дитя мое, что бы ты ни думала, но влияние этой леди на тебя – влияние, которое поражает и, скажу более, ужасает нас, – коренится в необузданной злобе, в неукротимом характере, до которых и тебе далеко. Что вы будете делать вместе? Что из этого выйдет?
– Я здесь одинока, господа, – заметила мисс Уэд, не изменяя тона и позы, – вы можете говорить все, что вам вздумается.
– Вежливость должна отступить на задний план, сударыня, – сказал мистер Мигльс, – когда дело касается девушки, которую толкают на подобный шаг, хотя я буду вежлив, насколько возможно, несмотря на весь вред, что вы на моих глазах наносите ей. Простите, если я вам напомню в ее присутствии (я должен это сделать), что вы всегда были загадкой для всех нас и не имели ничего общего с нами, когда злая судьба толкнула ее на ваш путь. Я не знаю, кто вы такая, но вы не скроете, не можете скрыть, какой демон гнездится в вашем сердце. Если вы принадлежите к числу тех женщин, которые, по каким бы то ни было причинам, находят жестокое наслаждение в том, чтобы делать других женщин такими же несчастными, как они сами (я настолько стар, что не могу не знать о существовании подобных женщин), то я предостерегаю ее против вас и вас против вас самих.
– Господа, – холодно сказала мисс Уэд, – когда вы закончите… мистер Кленнэм, быть может, вы убедите своего друга…
– Не прежде, чем я сделаю еще попытку, – настойчиво заявил мистер Мигльс, – Тэттикорэм, моя бедная девочка, сосчитай до двадцати пяти!
– Не отталкивайте этого доброго человека, – сказал Кленнэм тихим взволнованным голосом. – Вернитесь к друзьям, о которых вы не могли забыть. Одумайтесь.
– Не хочу, мисс Уэд, – сказала девушка, грудь которой тяжело вздымалась, а рука судорожно сжимала горло, – уведите меня.
– Тэттикорэм, – сказал мистер Мигльс, – еще раз прошу тебя, прошу об одном, только об одном, дитя мое: сосчитай до двадцати пяти!
Она зажала уши резким движением, от которого ее блестящие черные волосы рассыпались по плечам, и решительно повернулась к стене. Мисс Уэд, следившая за ней до этой последней выходки с той же странной внимательной улыбкой и так же прижимая руку к груди, как в Марселе, теперь обняла ее за талию, как будто завладевая ею навсегда.
Когда она повернулась к посетителям, лицо ее дышало торжеством:
– Так как я в последний раз имею честь беседовать с вами и так как вы заявили, что не знаете, кто я такая, и упомянули о моем влиянии на эту девушку, я, пожалуй, объясню вам причину этого влияния. Оно коренится в нашей общей судьбе. Мое происхождение такое же, как ее, вашей разбитой игрушки. У нее нет имени, у меня нет имени. Ее обиды – мои обиды. Вот все, что я могу вам сказать!
Эти слова были обращены к мистеру Мигльсу, который грустно пошел к выходу. Когда Кленнэм последовал за ним, она обратилась к нему тем же ровным голосом, с тем же наружным спокойствием, но с улыбкой, встречающейся у жестоких людей: бледной улыбкой, которая слегка приподнимает ноздри, чуть трогает губы и исчезает не постепенно, а сразу.
– Надеюсь, – сказала она, – что жена вашего дорогого друга, мистера Гоуэна, будет счастлива, сознавая разницу между своим происхождением, происхождением этой девушки и моим и наслаждаясь высоким положением, которое ее ожидает.
Глава XXVIII. Исчезновение
Не ограничившись этими попытками вернуть свою воспитанницу, мистер Мигльс написал ей письмо, дышавшее добротой, написал и мисс Уэд. Ответа на эти письма не последовало, так же как и на третье, посланное упрямице ее молодой госпожой (если что-нибудь могло смягчить ее, то, конечно, это письмо). Все три письма были возвращены несколько недель спустя, так как адресаты отказались их принять. Тогда мистер Мигльс отрядил свою супругу самолично попытать счастья. Эта достойная леди не могла добиться свидания, и тогда мистер Мигльс прибегнул к помощи Артура.
Единственным результатом этой новой попытки было открытие, что дом оставлен на попечение старухи, что мисс Уэд уехала, что чемоданы и дорожные вещи увезены и что старуха охотно принимает полукроны в каком угодно количестве, но не дает в обмен никаких полезных сведений, кроме предложения прочесть опись вещей, находившихся при доме, оставленную в передней помощником управляющего.
Несмотря на все эти неудачи, мистер Мигльс не хотел отступиться от неблагодарной девушки и махнуть на нее рукой, так как надеялся, что лучшие черты ее характера еще возьмут верх над темными. В течение шести дней подряд он помещал в газетах объявление, в котором говорилось, что если молодая особа, необдуманно покинувшая дом своих воспитателей, вздумает когда-либо вернуться в Туикнем по приложенному адресу, то будет принята по-старому и не услышит никаких упреков. Объявление привело к самым неожиданным последствиям: оказалось, к великому смущению мистера Мигльса, что молодые особы ежедневно сотнями покидают родительские дома; во сяком случае, целые вереницы легкомысленных молодых особ стали являться в Туикнем и, не встретив восторженного приема, требовали вознаграждения за потерянное время и сверх того на карету туда и обратно. Но объявление привлекло не только этих непрошеных гостей. Градом посыпались письма благородных просителей, готовых, по-видимому, уцепиться за самый отдаленный предлог к попрошайничеству, – письма с просьбами о вспомоществовании в размере от десяти шиллингов до пятидесяти фунтов. Авторы этих посланий не могли сообщить никаких сведений относительно молодой особы, но выражали уверенность, что пожертвование облегчит душу мистера Мигльса. Всевозможные прожектеры тоже не упустили случая завести переписку с мистером Мигльсом. Ему писали, например, что, прочитав его объявление, указанное автору письма приятелем, не преминут доводить до его сведения все, что удастся узнать насчет молодой особы, а пока будут весьма обязаны, если он согласится ссудить средства, необходимые для окончательного усовершенствования насоса новейшей системы, применение которого будет иметь самые счастливые последствия для всего человечества.
Под влиянием всех этих разочарований мистер Мигльс и его семья начинали, пусть и неохотно, мириться с мыслью, что Тэттикорэм пропала для них навсегда. В это самое время в одну из суббот новая и деятельная фирма «Дойс и Кленнэм» надумала посетить Туикнем, рассчитывая остаться там до понедельника. Старший компаньон взял карету, младший – свою палку и отправился пешком.
Тихий летний закат озарял его, когда он приближался к концу своего путешествия и проходил лугами вдоль реки. Он испытывал чувство покоя и облегчения, которое деревенская тишина пробуждает в горожанах. Все кругом было так красиво и отрадно. Богатая листва деревьев, роскошная зелень лугов, пестревшая цветами, зеленые островки на реке, заросли камыша, водяные лилии, колыхавшиеся над водой, отдаленные голоса гребцов, гармонически сливавшиеся с журчанием волн и шорохом ветерка в листве, – все дышало покоем. Случайный всплеск рыбы или весла, щебетание запоздавшей птички, отдаленный лай собаки или мычание коровы – все эти звуки говорили о мире, о тишине, которую навевали ароматы, наполнявшие воздух. Длинные, красные и золотые полосы на небе, пышный ореол заходящего солнца были божественно спокойны. Пурпурные верхушки отдаленных деревьев, зеленый склон холма, по которому тихо ползли вечерние тени, тоже дышали покоем; ландшафт и его отражение в реке были почти неразличимы, одинаково безмятежны и ясны и сияли такой нежной, такой благодатной красотой, что вливали надежду и бодрость в умиротворенную душу зрителя, хотя мистическая тайна жизни и смерти реяла над ними.
Артур в сотый раз остановился посмотреть на окружающий ландшафт и запечатлеть в своей душе все, что видел, между тем как вечерние тени все глубже и глубже опускались на воду. Снова тронувшись в путь, он увидел впереди на тропинке фигуру женщины, образ которой, быть может, уже не раз являлся его душе в связи с впечатлениями этого вечера.
Минни была одна. Она держала в руке букет роз и, по-видимому, поджидала Кленнэма. Лицо ее было обращено к нему: кажется, она пришла с противоположной стороны и остановилась, увидев его. Какая-то тревога, которой раньше Артур не замечал, сквозила в ее позе, и ему пришло в голову, что она нарочно вышла к нему навстречу поговорить.
Она подала ему руку и сказала:
– Вы удивляетесь, встретив меня здесь. Но вечер такой чудесный, что я незаметно зашла дальше, чем думала. Я вспомнила также, что могу встретиться с вами, и это придало мне храбрости. Ведь вы всегда приходите этой дорогой, не правда ли?
Кленнэм сказал, что это его любимая дорога, и вдруг почувствовал, что ручка, опиравшаяся на его руку, дрогнула и розы затрепетали.
– Хотите розу, мистер Кленнэм? Я нарвала их в саду. Собственно говоря, я нарвала их для вас, так как рассчитывала встретиться с вами. Мистер Дойс приехал час назад и сказал, что вы пошли пешком.
Его рука тоже задрожала, когда он брал розы и благодарил ее. В эту минуту они подошли к аллее. Кто первый свернул с нее: он или она – трудно сказать. Кленнэм никогда не мог припомнить, как это случилось.
– Как здесь мрачно, – сказал Кленнэм, – а все-таки хорошо. Пройдя под этим темным сводом со светлой аркой на конце, мы выйдем к переправе и увидим вашу дачу с самой выгодной стороны.
В простой соломенной шляпе и легком летнем платье, с роскошными темными вьющимися волосами и удивительными глазами, на мгновение остановившимися на его лице с выражением, в котором уважение и доверие к нему сливались с робкой грустью за него, она сияла такой красотой, что для его спокойствия было очень хорошо (или очень дурно – он сам не знал наверно), что он принял мужественное решение, о котором так часто думал.