– Боже милостивый, Эми! – воскликнула эта юная леди. – Это еще что значит?
– Что такое, Фанни?
– Ну, признаюсь, я многому бы поверила о тебе, – ответила юная леди, пылая негодованием, – но этого, этого я даже от тебя не могла бы ожидать!
– Фанни! – воскликнула Крошка Доррит, удивленная и обиженная.
– О, я знаю, что я Фанни, незачем о повторять мое имя! Гулять по улицам среди бела дня под руку с нищим! – Последнее слово вылетело из ее уст, точно пуля из духового ружья.
– О Фанни!
– Говорят тебе, я сама знаю, что я Фанни, этим ты меня не разжалобишь! Просто глазам не верю. Тот способ, которым ты решилась во что бы то ни стало нас опозорить, просто отвратителен. Дрянная девчонка!
– Неужели я позорю кого-нибудь, – возразила Крошка Доррит очень кротко, – тем, что забочусь о бедном старике?
– Да, сударыня, вы и сами должны знать это. Да вы и знаете как нельзя лучше, потому и делаете, что знаете. Ваше главное удовольствие – колоть глаза семье ее несчастьями. А другое ваше удовольствие – водиться с самой низкой компанией. Но если у вас нет чувства приличия, то у меня есть. С вашего позволения, я перейду на другую сторону улицы, чтобы не конфузить себя.
С этими словами она опрометью бросилась через улицу. Преступный старичок, который почтительно отошел на несколько шагов (Крошка Доррит выпустила его руку от удивления при внезапной атаке сестры) и стоял в виде мишени для толчков и окриков нетерпеливых прохожих, снова подошел к своей спутнице, несколько ошеломленный, и спросил:
– Надеюсь, что ничего не случилось с вашим почтенным батюшкой, мисс? Надеюсь, ничего не случилось с вашим почтенным семейством?
– Нет-нет! – ответила Крошка Доррит. – Нет, не беспокойтесь. Дайте мне вашу руку, мистер Нэнди. Сейчас мы придем!
Возобновив прерванный разговор, они пришли наконец в сторожку, где застали мистера Чивери, который впустил их. Случайно Отец Маршалси направлялся к сторожке в ту самую минуту, когда они выходили из нее под руку. Увидев их, он обнаружил все признаки крайнего волнения и расстройства и, не обращая внимания на дедушку Нэнди (который отвесил поклон и стоял со шляпой в руках, как всегда делал в его всемилостивейшем присутствии), повернулся к ним спиной и пустился почти бегом назад в свою комнату.
Оставив на дворе злополучного старика, которого она в недобрый час взяла под свое покровительство, и пообещав ему вернуться сейчас же, Крошка Доррит поспешила за отцом. На лестнице ее догнала Фанни с видом оскорбленного достоинства. Все трое вместе вошли в комнату, где Отец Маршалси опустился на стул, закрыл лицо руками и громко застонал.
– Конечно, – сказала Фанни. – Я так и думала. Бедный, несчастный папа! Надеюсь, теперь вы мне поверите, сударыня!
– Что с вами, отец? – воскликнула Крошка Доррит, наклоняясь над ним. – Неужели это я огорчила вас? Надеюсь, нет!
– Ты надеешься, ну конечно! Что и говорить! Ах ты… – Фанни не сразу отыскала подходящий эпитет: – Вульгарная маленькая Эми. Вот уж настоящее дитя тюрьмы!
Он остановил этот поток упреков движением руки и, печально покачивая головой, проговорил сквозь слезы:
– Эми, я знаю, что у тебя не было дурного умысла. Но ты вонзила мне нож в сердце.
– Нe было дурного умысла! – подхватила неумолимая сестра. – Злостный умысел! Низкий умысел! Сознательное желание унизить семью!
– Отец, – воскликнула Крошка Доррит, бледная и дрожащая, – мне ужасно жаль! Простите меня. Скажите, в чем дело, и я буду вперед осторожнее.
– В чем дело, лицемерное создание! – закричала Фанни. – Ты знаешь, в чем дело. Я уже объяснила тебе, в чем дело, не лги же перед лицом Провидения, уверяя, будто не знаешь.
– Тсс, Эми! – сказал отец, несколько раз проведя платком по лицу и затем судорожно стиснув его в руке, бессильно упавшей на колени. – Я сделал все, что мог, для того чтобы создать тебе почетное положение, избавить тебя от унижений. Может быть, мне удалось это, может быть – нет. Может быть, ты признаешь это, может быть – нет. Своего мнения я не высказываю. Я испытал здесь все, кроме унижения. От унижения я, к счастью, был избавлен до этого дня.
Тут его судорожно сжатая рука зашевелилась, и он снова поднес платок к глазам. Крошка Доррит, стоя на коленях перед ним, с мольбой схватила его руку и посмотрела на него с глубоким раскаянием. Оправившись от припадка скорби, он снова стиснул платок.
– К счастью, я был избавлен от унижения до настоящего дня. Среди всех моих бедствий я сохранил… гордость духа, которой подчинялись, если можно употребить такое выражение, все окружающие, что и спасло меня от… кха… унижения. Но сегодня, теперь, в эту самую минуту, я почувствовал его горечь.
– Еще бы, как не почувствовать! – воскликнула неукротимая Фанни. – Разгуливать под ручку с нищим! – Это опять прозвучало как ружейный выстрел.
– Но, дорогой отец, я вовсе не оправдываюсь в том, что огорчила вас так жестоко, нет, видит бог, не оправдываюсь. – Крошка Доррит всплеснула руками в мучительном отчаянии. – Я только прошу и умоляю вас успокоиться и забыть об этом. Но если бы я не знала, что вы всегда относились очень ласково и внимательно к этому старику и всегда бывали рады ему, я бы не привела его сюда, отец, право, не привела бы. Я не думала, что это огорчит вас. Я не довела бы вас до слез нарочно, голубчик, ни за что на свете.
Фанни тоже расплакалась: не то от злости, не то от раскаяния, повторяя, что желала бы умереть (всегдашнее желание этой девицы в те минуты, когда волнения страсти начинали в ней затихать и она не знала, на себя ли сердиться или на других).
Тем временем Отец Маршалси прижал младшую дочь к своей груди и погладил по головке.
– Полно, полно! Довольно об этом, Эми, довольно об этом, дитя мое. Я постараюсь забыть об этом. Я скоро утешусь. Совершенно верно, милочка, я всегда рад видеть моего старого протеже, и я… кха… отношусь с возможными при моих обстоятельствах лаской и снисходительностью к этому… хм… обломку – кажется, к нему подходит это выражение. Все это совершенно верно, мое милое дитя. Но, делая это, я тем не менее сохраняю… кха… если можно употребить такое выражение… гордость духа, законную гордость. Но есть вещи, которые не мирятся с ней и наносят ей раны… глубокие раны. Не то оскорбляет меня, что моя добрая Эми относится внимательно и… кха… снисходительно к моему старому протеже. Меня оскорбляет – чтобы покончить с этим тягостным предметом, – что мое дитя, мое родное дитя, моя родная дочь является в нашу коллегию с улыбкой – с улыбкой! – рука об руку… Боже милостивый!.. с нищенской ливреей.
Злополучный джентльмен сделал этот намек на одежду небывалого покроя и образца, задыхаясь, чуть слышным голосом и потрясая в воздухе судорожно стиснутым платком. Быть может, его взволнованные чувства продолжали бы изливаться в скорбных сетованиях, но в эту самую минуту постучали в дверь уже вторично, и Фанни (которая по-прежнему выражала желание умереть и даже более того – быть погребенной) крикнула:
– Войдите!
– А, юный Джон! – сказал Отец Маршалси совершенно другим, спокойным голосом. – Что это у вас, юный Джон?
– Письмо для вас, сэр, было сейчас передано в сторожку, а так как мне случилось там быть и, кроме того, у меня есть к вам поручение, сэр, то я и вызвался отнести его вам.
Молодой человек был взволнован плачевным зрелищем Крошки Доррит, стоявшей на коленях перед креслом отца и закрывшей лицо руками.
– Вот как, Джон? Благодарю вас.
– Письмо от мистера Кленнэма, сэр, – это ответ, а поручение тоже от мистера Кленнэма: он просил передать вам поклон и сообщить, что будет иметь удовольствие зайти к вам сегодня и надеется увидеть вас и мисс Эми, – почему-то взволнованно сообщил юный Джон.
– О! – Развернув письмо, в котором оказался банковый билет, Отец Маршалси слегка покраснел и снова погладил Эми по головке. – Благодарю вас, юный Джон. Очень хорошо. Крайне обязан вам за внимание. Ответа не ждут?
– Нет, сэр, никто не ждет.
– Благодарю вас, Джон. Как поживает ваша матушка, юноша?
– Благодарствуйте, сэр, она не так уж хорошо себя чувствует: по правде сказать, все мы не так уж хорошо себя чувствуем, кроме отца, а впрочем, ничего, сэр.
– Передайте ей наш привет, да! Наш сердечный привет, прошу вас, Джон!
– Благодарю вас, я передам.
И юный Джон удалился, сочинив тут же, на месте, совершенно новую эпитафию для своей будущей могилы: «Здесь покоится тело Джона Чивери, который (такого-то числа) увидел кумира своего сердца в слезах и горести и, не будучи в силах перенести это мучительное зрелище, немедленно отправился в жилище своих неутешных родителей и своей собственной рукой положил конец своему существованию».
– Полно, полно, Эми, – сказал отец, когда юный Джон ушел, – не будем больше говорить об этом.
За последние минуты его настроение заметно улучшилось: он почти сиял.
– Где же, однако, мой старый протеже? Надо его пригласить сюда, а то он подумает, что я не хочу его видеть. Мне было бы это очень неприятно. Сходишь за ним, дитя, или мне сходить?
– Если вас не затруднит, отец, – сказала Крошка Доррит, с трудом удерживаясь от рыданий.
– Конечно, нет, милочка, я схожу. Я и забыл, что твои глазки… Полно, развеселись, Эми. Не огорчайся из-за меня. Я совершенно успокоился, душенька, совершенно успокоился. Сходи к себе, оправься и приведи в порядок свое личико к приходу мистера Кленнэма.
– Лучше я останусь у себя, – сказала Крошка Доррит, чувствуя, что ей теперь еще труднее успокоиться. – Мне бы не хотелось встретиться теперь с мистером Кленнэмом.
– О, полно, полно, милочка, что за пустяки. Мистер Кленнэм – весьма порядочный человек, весьма порядочный. Несколько сдержанный, иногда слишком сдержанный, но, смею сказать, в высшей степени порядочный. Непременно будь здесь, когда придет мистер Кленнэм, я требую этого, именно сегодня, милочка. Поди же умойся и освежись, Эми, поди, будь хорошей девочкой.
Исполняя это требование, Крошка Доррит послушно встала и ушла, остановившись на минутку, чтобы поцеловать сестру в знак примирения. Эта последняя, все еще пребывавшая в расстроенных чувствах, но уставшая повторять свое любимое желание, высказала теперь пришедшую ей в голову блестящую мысль, что умереть следовало бы старикашке Нэнди, – да, гораздо лучше было бы умереть этому противному, несносному, поганому нищему, чем приходить сюда и ссорить сестер.