За одним замечательным исключением, о котором будет сообщено в своем месте, это был первый случай со времени получения наследства и свободы, когда он заговорил со своей дочерью Эми о старых днях.
Наступило время завтрака, а к завтраку выползли из своих апартаментов мисс Фанни и мистер Эдуард. Эти молодые и благородные особы несколько утратили свою свежесть вследствие поздних вставаний. Мисс Фанни сделалась жертвой ненасытной мании выезжать в свет и готова была посетить пятьдесят вечеров между закатом и восходом солнца, если бы только это оказалось возможным. Мистер Эдуард тоже приобрел обширный круг знакомых и каждую ночь был занят (в кружках, где играли в кости, или в других кружках такого же сорта). Этот джентльмен еще до перемены фортуны подготовился к самому избранному обществу, так что ему не приходилось учиться. Особенно полезным оказался для него практический опыт, извлеченный из знакомства с торговцами лошадьми и игрой на бильярде.
Мистер Фредерик Доррит тоже явился к завтраку. Старик жил на самой вышке дворца, где мог бы практиковаться в стрельбе из пистолета, не рискуя потревожить других жильцов; ввиду этого младшая племянница рискнула предложить вернуть ему кларнет, отобранный у него по приказанию мистера Доррита, но сохраненный ею. Несмотря на возражения мисс Фанни, доказывавшей, что это вульгарный инструмент и что она ненавидит его звук, мистер Доррит уступил, но оказалось, что старик уже сыт по горло музыкой и не намерен играть, раз это не нужно для хлеба насущного. Он мало-помалу приобрел новую привычку – бродить по картинным галлереям со своим неизменным пакетиком нюхательного табака (к великому негодованию мисс Фанни, которая вздумала ради поддержания семейного достоинства купить ему золотую табакерку, но старик наотрез отказался от нее) и проводить целые часы перед портретами знаменитых венецианцев. Что видели в них его тусклые глаза – оставалось тайной: любовался ли он ими как картинами, или они возбуждали в нем смутные представления о славе, угасшей, как и его разум, но он являлся к ним на поклон очень регулярно и, очевидно, находил в этом удовольствие. Спустя несколько дней по прибытии в Венецию Крошке Доррит случилось сопровождать его во время такого паломничества. Он так был обрадован этим, что с тех пор она не раз сопровождала его. Кажется, со времени своего разорения старик не испытывал такого несомненного удовольствия, как во время этих экскурсий. Он ходил oт картины к картине со стулом в руках, усаживал свою спутницу, а сам становился за стулом, несмотря ни на какие возражения с ее стороны, и молча представлял ее благородным венецианцам.
За завтраком, о котором идет речь, он случайно упомянул, что видел накануне в галерее джентльмена и леди, с которыми они встретились на Большом Сен-Бернаре.
– Я забыл их фамилию, – прибавил он. – Ты, верно, помнишь, Уильям? Ты, верно, помнишь, Эдуард?
– Я очень хорошо помню, – ответил последний.
– Я думаю, – сказала мисс Фанни, тряхнув головой и взглянув на сестру. – Но вряд ли бы мы вздумали о них вспоминать, если бы дядя не набрел на эту тему.
– Душа моя, какое странное выражение, – заметила миссис Дженераль. – Не лучше ли сказать: «нечаянно упомянул» или «случайно затронул эту тему».
– Благодарю вас, миссис Дженераль, – возразила молодая леди. – Я этого не думаю. Я предпочитаю свое выражение.
Это была обычная манера мисс Фанни отвечать на замечания миссис Дженераль, но она принимала их к сведению и пускала в ход впоследствии.
– Я бы упомянула о нашей встрече с мистером и миссис Гоуэн, – сказала Крошка Доррит, – если бы этого не сделал дядя. Но я еще не видела вас с тех пор. Я намеревалась упомянуть об этом за завтраком, так как мне хочется сделать визит миссис Гоуэн и познакомиться с ней поближе, если папа и миссис Дженераль ничего не имеют против.
– Ну, Эми, – сказала Фанни, – я очень рада, что ты наконец выразила желание познакомиться с кем-нибудь в Венеции. Хотя еще вопрос, следует ли знакомиться с мистером и миссис Гоуэн.
– Я говорю о миссис Гоуэн, милочка.
– Без сомнения, – согласилась Фанни. – Но ведь ты не можешь развести ее с мужем без парламентского акта [60].
– Вы имеете что-нибудь против этого визита, папа? – нерешительно спросила Крошка Доррит.
– Право, я… кха… А что думает об этом миссис Дженераль?
Миссис Дженераль думала, что, не имея чести быть знакомой с мистером и миссис Гоуэн, она не может навести лак на этот предмет. Она может только заметить, что с точки зрения, принятой в лакировальном деле, весьма важно знать, пользуется ли означенная леди достаточными связями в обществе, чтобы поддерживать знакомство с семейством, занимающим такое высокое место в общественном храме, какое занимает семья мистера Доррита.
При этом заявлении лицо мистера Доррита заметно омрачилось. Он уже хотел (вспомнив по поводу связей в обществе о некоем навязчивом господине по имени Кленнэм, с которым ему, кажется, приходилось встречаться в прежнее время) подать свой голос против Гоуэнов, когда Эдуард Доррит, эсквайр, вмешался в разговор, вставив стеклышко в глаз и крикнув:
– Эй… вы, ступайте вон! – Это восклицание относилось к двум лакеям, прислуживавшим за столом, и вежливо давало им понять, что господа пока обойдутся без их услуг.
Когда те повиновались приказу, Эдуард Доррит, эсквайр, продолжил:
– Может, не лишним будет сообщить вам: хоть я отнюдь не питаю расположения к этим господам, по крайней мере к мистеру Гоуэну, они люди со связями, если это играет какую-нибудь роль.
– Огромную роль, смею сказать, – заметила великолепная лакировщица. – Если вы подразумеваете связи с влиятельными и важными людьми…
– Насчет этого судите сами, – сказал Эдуард Доррит, эсквайр. – Вы, вероятно, слыхали о знаменитом Мердле?
– О великом Мердле? – воскликнула миссис Дженераль.
– Именно, – сказал Эдуард Доррит, эсквайр. – Они знакомы с ним. Миссис Гоуэн – я разумею вдову, мать моего учтивого друга, – приятельница миссис Мердль, и я знаю, что эти двое тоже знакомы с ней.
– Если так, то более веского ручательства нельзя и придумать, – сказала миссис Дженераль, обращаясь к мистеру Дорриту и в то же время вознося ввысь свои перчатки и наклоняя голову, точно поклоняясь какому-нибудь божеству.
– Я бы желал спросить моего сына из… кха… чистого любопытства, – сказал мистер Доррит совершенно другим тоном, – откуда он получил эти… хм… своевременные сведения.
– Это очень простая история, сэр, – ответил Эдуард Доррит, эсквайр, – сейчас я вам объясню. Во-первых, миссис Мердль – та самая дама, с которой вы объяснялись в… как это место…
– В Мартиньи, – подсказала Фанни с невыразимо томным видом.
– Мартиньи, – подтвердил брат, подмигивая сестре, которая в ответ на это сделала большие глаза, потом засмеялась и покраснела.
– Как же это, Эдуард, – сказал мистер Доррит, – ты говорил мне, что фамилия джентльмена, с которым ты объяснялся… кха… Спарклер. Ты еще показывал мне карточку. Хм… Спарклер.
– Без сомнения, отец; но из этого не следует, что его мать носит ту же фамилию. Он ее сын от первого мужа. Теперь она в Риме, где мы, по всей вероятности, познакомимся с ней поближе, так как вы решили провести там зиму. Спарклер только что приехал сюда. Я вчера провел с ним вечер в одной компании. Он, в сущности, славный малый, только слишком уж носится со своей несчастной страстью к одной молодой девице, в которую врезался по уши. – Тут Эдуард Доррит, эсквайр, направил свой монокль на мисс Фанни. – Мы сравнивали вчера наши путевые заметки, и я получил от самого Спарклера те сведения, которые сообщил вам.
Тут он умолк окончательно, продолжая смотреть в монокль на мисс Фанни, с трудом удерживая стеклышко в глазу и пытаясь изобразить необычайно тонкую улыбку, что отнюдь не украшало его физиономии.
– Если обстоятельства таковы, – сказал мистер Доррит, – то я полагаю, что ни миссис Дженераль, ни я не можем иметь ничего против… скорее выскажемся за удовлетворение твоего желания, Эми. Надеюсь, я могу усматривать в этом… кха… желании, – добавил с видом всепрощения и ободрения, – доброе предзнаменование. С такими людьми следует знакомиться. Мистер Мердль пользуется… кха… всемирной славой. Предприятия мистера Мердля грандиозны. Они приносят ему такие громадные суммы, что считаются… хм… национальными доходами. Мистер Мердль – герой нашего времени, его имя – имя века. Прошу тебя засвидетельствовать от моего имени почтение мистеру и миссис Гоуэн, так как мы… кха… не упустим их из виду.
Эта великолепная резолюция решила вопрос. Никто не заметил, что дядя оттолкнул от себя тарелку и забыл о завтраке, но на него вообще никто не обращал внимания, кроме Крошки Доррит. Лакеев снова позвали, и завтрак кончился своим порядком. Миссис Дженераль встала из-за стола и ушла. Крошка Доррит встала из-за стола и ушла. Эдуард и Фанни перешептывались через стол, мистер Доррит доедал винные ягоды, читая французскую газету, как вдруг дядя привлек внимание всех троих, поднявшись со стула, ударив кулаком по столу и воскликнув:
– Брат, я протестую!
Если б он произнес заклинание на неведомом языке и вызвал духа, его слушатели изумились бы не более, чем теперь. Газета выпала из рук мистера Доррита; он окаменел с винной ягодой на полдороге ко рту.
– Брат, – продолжил старик, и удивительная энергия звучала в его дрожащем голосе, – я протестую! Я люблю тебя; ты знаешь, как я люблю тебя. В эти долгие годы я ни разу не изменил тебе даже помышлением. Я слаб, но ударил бы человека, который вздумал бы дурно отзываться о тебе. Но, брат, брат, брат, против этого я протестую!
Странно было видеть такой порыв вдохновения в этом дряхлом старике. Глаза его загорелись, седые волосы поднялись дыбом, и на лице отпечатлелись следы воли, покинувшей его четверть века назад, в энергичных жестах руки чувствовалось воодушевление.
– Дорогой Фредерик, – пролепетал мистер Доррит, – что такое? Что случилось?