Илья встал, растерянно смотрел на Анну.
– Анна, успокойся. Что ты говоришь? Я люблю тебя. С каждым годом я все больше и больше люблю. И ты это знаешь.
Она тоже поднялась.
– Но я не люблю. Я те-бя не люб-лю! – раздельно произнесла она. – И я не прощу тебя.
– А как же Катюша? Ты же сказала, что пошла на это ради нее. А она счастлива. Она любит меня. Я для нее как отец. И я готов сделать все, чтобы вы обе были счастливы.
Некоторое время Аня смотрела на Илью, осмысливая сказанное, затем тихо произнесла:
– Если ты действительно говоришь правду, если действительно любишь, оставь нас. Пожалуйста…
Он подавленно смотрел на нее.
– А как же я? Как же я без вас, Аня?
Она хотела что-то ответить, но лишь резко отмахнулась и быстро ушла в комнату дочери.
Беспредел
Маргеладзе обедал в закрытом клубном ресторане с вице-мэром города Куликовым. Тихо играла музыка, зал был пуст, тем не менее обедающие сидели в изящной кабинке, загораживающей их от чужих глаз.
Официант, высокий, с длинными белесыми бакенбардами, подлил коньяка, подложил закуски, и Вахтанг взглядом показал ему, что он здесь лишний.
Тот отошел на несколько шагов, но продолжал стоять, находясь в поле зрения обедавших.
Чокнулись. Маргеладзе сказал:
– За наши с тобой, Михалыч, особые отношения. Я их ценю, я ими дорожу, я пронесу их через всю жизнь. Спасибо, дорогой брат и друг.
– Тебе спасибо. Ты немало делаешь для нашего города.
– Мелочь. Ради друга, ради его авторитета я готов на все.
– Спасибо, Вахтанг.
Пригубили рюмочки, стали закусывать.
– Давай к делу, – попросил Куликов, – у нас не так много времени.
– Хорошо, – кивнул тот. – Первое… Время идет, а твои холуи на Петрах так и не вышли на подонков, убивших моего брата.
Иван Михайлович помолчал, пережевывая нежную розоватую рыбу, согласно кивнул головой.
– Понимаю тебя. Но пойми и ты меня. Если я дам зеленую улицу твоему делу, сразу начнутся разговоры. Некоторые «мокрые» папки лежат годами, а перед Маргеладзе подняли шлагбаум. Так нельзя, дорогой!
– Меня не нагибает, кто что скажет. Я должен знать, какая сука завалила Анзора.
– Начнем с того, что ты и без следаков знаешь, кто его завалил… – спокойно ответил вице-мэр.
– Знаю.
– Но он в это время был в Сибирске. Полное алиби.
– Но я знаю, знаю на сто процентов, что это его рук дело!
– Его помощников, – поправил Вахтанга вице-мэр.
– Это не меняет дела.
Белобрысый официант подошел поближе, чтобы подлить спиртного, но Маргеладзе зло взглянул на него:
– Не мельтеши перед глазами, халдей!
Тот послушно кивнул и замер на месте.
– А если я завалю его? – повернулся Вахтанг к вице-мэру.
– Кого?
– Кузьму.
– За что?
– За Анзора… Если завалю, на Петрах закроют на это глазки?
– Во-первых, ты уже пытался завалить – не получилось. А во-вторых, на Петрах, чтоб ты знал, глазки всегда у всех открыты. Их не закроешь. Отвести в сторону можно, а закрыть – нет… – Куликов покопался в тарелке, поднял глаза на собеседника. – Ты еще о чем-то хотел спросить.
– Дело Окунева. Помнишь?
– Бизнесмена из Сибири, которого кто-то прикончил?
– Он приезжал к Кузьме. Кузьма принимал его, поил, кормил. Потом отвез в гостиницу и бизнесмен отправился доделывать свои дела уже не в Сибирь, а к господу Богу. Помнишь?
– Ну помню, помню. Что из этого?
– Я так понимаю, он и тут соскальзывает?
– Насколько я в курсе, дело не закрыто. Кузьмичев выпущен под подписку о невыезде.
– Его что, нельзя посадить? Сколько народу сидит годами без всяких оснований, а тут все ясно – и вдруг подписка о невыезде… Ты следакам забросил насчет лавэ?
Вице-мэр снисходительно усмехнулся:
– Надеюсь, ты шутишь?
– Насчет Кузьмы?
– Насчет того, чтоб я следакам про лавэ забрасывал.
– По-моему, Михалыч, ты меня за идиота держишь. Не ты должен про лавэ вкручивать, а твои псы. Глянь, сколько дармоедов вокруг тебя. И все хотят урвать сотню-другую зеленых. Не говоря уже про вечно голодных следаков!
– Не забывай, Вахтанг, что он известный человек в городе. А город этот – столица нашей родины. У него телевизионный канал. Представляешь, какой вой поднимется, если его просто так – по подозрению? Прошли те времена. Там тоже стали осторожнее. Даже за лавэ. Никто не хочет лишиться своего места.
– И ты в том числе? – ухмыльнулся Маргеладзе.
– А я что, из другого теста?
Долговязый официант снова было сделал попытку подойти, но Вахтанг остановил его злым окриком:
– Не маячь, сказал, перед глазами! Нужен будешь – позовем! – Посмотрел на собеседника. – Надо тормознуть сучонка… Посиди он хотя бы год в клетке, мы бы его империю растащили по кусочкам. И городу бы перепало немало. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– А если понимаешь, чего ждешь? С миллионом зеленых на хрена тебе твоя должность?
Куликов откинулся на спинку стула, негромко рассмеялся:
– Ты или наивный, или играешь такого… – Наклонился к Вахтангу поближе, тихо прошептал. – Как другу, одну тайну. При своей должности я всегда могу заработать миллион. И не один. Понимаешь, о чем я?
Собеседник цыкнул языком, грустно посмотрел на друга.
– Значит, мое дело – глухарь?
– Почему? Я свое слово держать умею. Тем более перед другом.
– Рискни ради друга, Михалыч.
Вице-мэр засмеялся:
– Рискнуть? Риск, как известно, безобразное дело. Хотя безумцы окрестили его, как благородное… – Он внимательно посмотрел на Маргеладзе. – Кстати, ты сам как относишься к риску?
– Смотря на что ставить.
– Поставь на Сибирь.
Маргеладзе ухмыльнулся:
– Но Окунев уже ку-ку.
– Там есть господин – покруче покойника… Линник Александр Александрович.
– Не слышал.
– Зря. Хозяин алюминия и всего, что вокруг алюминия.
– Ты с ним знаком?
– В общих чертах.
– Сведешь?
– Нет.
– Почему?
– Я же не сводня, дорогой, – снова рассмеялся Куликов. – Топчи дорожку сам, а я при пробуксовке подтолкну.
– Значит, Линник?
– Александр Александрович Линник. Но советую поспешать. На него многие зубы точат. А уж после смерти Окунева он вообще становится центровой фигурой.
– Думаю, мой друг Кузьма тоже не будет дремать.
– Я тоже так думаю.
Допрос проводился в том же кабинете, что и раньше – слабо освещенном из-за немытых окон и грязных плафонов, не слишком опрятном. Следователь тоже был прежним – колючий, подозрительный, агрессивный Конюшин.
Сергей сидел через стол от него, смотрел на допрашивающего спокойно, чуть ли не снисходительно.
– На прошлом допросе вы почему-то не сочли возможным сообщить крайне важную деталь, связанную со смертью Окунева, – произнес следователь.
– На прошлой беседе, – поправил его Кузьмичев.
– На допросе. Вы проходите по делу, как главный свидетель. Надеюсь, о подписке о невыезде вы не забыли?
Подследственный пропустил мимо ушей последнюю фразу, спросил:
– Какую же деталь я не сообщил?
– Один из охранников, дежуривший в ту ночь, в своих показаниях отметил, что именно вы, Сергей Андреевич, входили в номер вместе с Окуневым.
Сергей кивнул:
– Да, я входил с Окуневым в номер. Какой вы видите в этом криминал?
– Первое. Вы скрыли этот факт.
– Второе?
– Второе. Вы были последним, кто видел Окунева живым.
Кузьмичев удивленно смотрел на следователя.
– Уж не думаете ли вы, что я укокошил его?
Тот едва заметно ухмыльнулся.
– Укокошили или сделали что-то другое – это покажет судмедэкспертиза.
– Покажет? И когда она наконец что-нибудь покажет?
– Вас известят… А пока что… ставлю вас об этом в известность… я буду ходатайствовать перед прокуратурой о взятии вас под стражу.
Кузьмичев даже откинулся на спинку неудобного казенного стула.
– Вы с ума сошли!
– Пожалуйста, без оскорблений, – тихо попросил Конюшин.
– Конечно, сошли! А как это можно еще расценивать?! – Сергей резко вскочил, перешел на крик. – Где основания? Какими доказательствами вы располагаете?! Это шантаж! Самый наглый шантаж.
– Сядьте, – показал глазами на стул следователь.
– Может, вы еще милиционера вызовете?
– Не исключено.
Сергей двинулся к нему. Конюшин тоже встал, слегка подался корпусом вперед.
– Размажу… – свистящим шепотом сказал Кузьмичев. – По стенке размажу. Как мразь.
– Сгною, – таким же шепотом ответил следователь. – В одиночке сгною. Как уголовника.
– Вылетишь с работы. Со свистом!
– Пока я буду вылетать, ты уже будешь париться на нарах! Деньги хоть и многое решают, но не все! – Конюшин нащупал кнопку под крышкой стола, нажал ее.
Почти в тот же момент в комнату вошел могучий мрачный милиционер, вопросительно уставился на подследственного.
– На трое суток! К бомжам! За оскорбление при исполнении… – распорядился Конюшин.
Николай стоял возле окна – спиной к Старкову, слушал его информацию.
– Кузьму плотно взяли следаки из Петровки.
– Знаю, – едва заметно кивнул Николай.
– Настолько плотно, что последствия могут оказаться самыми серьезными.
– Знаю.
– Такое впечатление, что менты выполняют чей-то заказ. Но он ведь никакого отношения к смерти Окунева не имеет. Вы это знаете.
– Догадываюсь.
– Необходимо вмешаться. Дело приобретает серьезный оборот… Трое суток предварительного задержания постепенно перешли в пять.
– Ну что ж, – улыбнулся Николай. – Пусть отдохнет. «Это даже хорошо, что пока нам плохо», – как пелось в одной песенке. Я недавно имел с ним встречу, беседовал на известную нам тему. Он оказался несговорчив, вернее, не готов к такому разговору.
– В каком смысле?
– Он стал слишком глубоко копаться в морали… – Николай взял небольшую гантель, поработал кистевым суставом. Не мигая, посмотрел в глаза собеседнику. – Говорит, что он не господь бог и не судья, чтобы решать людские судьбы.