Только Мэйуид казался довольным; он с любопытством заглядывал в каждую трещинку и ямку, часто оглядывался, все подмечал и умудрился шепнуть Триффану на ходу:
— Мой недоумевающий господин, ничтожный Мэйуид очень взволнован. Лапы его просто горят от чудесного предчувствия. Нужное бояться не самого Верна, а скорее этих кротов, его обитателей!
— Заткнись и шевели лапами, каналья! — рявкнул грайк, оттесняя Мэйуида.
Грайки с самого начала были грубой и трусливой стаей, а чем выше они поднимались, тем раздражительнее становились.
— Кто на связи? — спросил один из них, когда они добрались до покрытой дерном террасы, за которой высился еще один утес.
— Лейт из Арнклиффа,— ответил старший.
— Проклятье! — воскликнул один из грайков. — Только его мне сейчас не хватало.
— Молчи, придурок...
— Ладно, я лягу и затаюсь, когда этот...
— Ложись куда хочешь, крот. Слово все равно тебя найдет. Ложись где угодно и как угодно, Слово узнает правду!
Голос был холодный и ядовитый, и поначалу было трудно понять, откуда он доносится. Сзади? Спереди? Все застыли.
— Я здесь, идиоты!
Крот был прямо перед ними. Казалось, его голова выросла прямо из известняковой глыбы. Серый мех, горбатый нос, холодные серые глаза. Послышалось чирканье когтей по камням — и крот мгновенно оказался совсем рядом с ними.
— Лейт, — представился он Триффану.
— Триффан из Данктона.
— Свободны, — бросил Лейт грайкам.
— Но Лейт, господин, их трое и...
Лейт криво усмехнулся, он явно презирал своих подчиненных.
— Вряд ли они проделали столь долгий путь, чтобы теперь сбежать или причинить вред такому незначительному кроту, как я. Поэтому оставьте нас, вот только... — Все уже думали он забыл о том, что сказал один из грайков незадолго до его появления. — Ты!
— Я, господин?
— Да, ты. Подойди.
Крот, недавно поминавший Лейтона недобрым словом, подошел ближе. Это был крупный сильный крот, но сейчас он дрожал от страха. Триффан заметил, как подобрался Лейт. В его власти над остальными было что-то злое и порочное, и он явно хотел продемонстрировать эту власть.
— Итак, тебе «только меня и не хватало»? Кажется, так ты сказал?
— Я не...
— И мы знаем, почему ты это сказал, не так ли?
Изощренное издевательство сильного перед провинившимся слабым проступало в его словах. Грайк был совершенно серым от ужаса.
— Да,— ответил он, опустив голову.
— Выбирай: удар или исповедь? — спросил Лейт.
— Удар, — пробормотал грайк.
— Будь по-твоему,— сказал Лейт. Он бросил взгляд на трех путешественников, удостоверился, что они смотрят, затем ударил грайка в плечо. Это был на редкость сильный и красивый удар, причем такой быстрый, что, казалось, он завершился еще раньше, чем начался. Грайк с воплем закрутился на месте, кровь хлынула из раны на плече.
— Иди и живи в мире со Словом, крот. Ступайте все! — приказал Лейт.
Потом он повел Триффана и его друзей туда, откуда появился сам, и Триффан заметил, что с лапы Лейта капает кровь, оставляя следы на песчанике.
Триффан содрогнулся: немало времени пройдет, пока он и Спиндл снова увидят дневной свет.
Тоннели, в которых они оказались, и норы, куда эти ходы вели, были и остаются самыми необычайными во всем кротовьем мире. Хотя Триффан, Спиндл и Мэйуид не видели еще всего Верна, но и малой части было достаточно, чтобы сказать: здесь живут избранные. Как и в Вене, ходы были вырыты в ширину двух лап, но здесь не было скучной упорядоченности и грязи. Стены тоннелей устремлялись ввысь, крепкие, как мускулы. Они петляли и изгибались, и красота этих изящных форм поражала лесных кротов, привыкших к рыхлой почве, корням деревьев и низким сводам.
Впечатление от размеров и формы тоннелей усиливалось необычным освещением. В потолке было много отдушин, хотя трудно было понять, как они образовались, потому что ни один крот не способен забраться так высоко.
Воздух был чист, явственно слышался шум ветра, свет падал так, что волнистые поверхности известняковых стен отражали великолепие и величие неба.
«Кто мог вырыть такие ходы?» — хотел было спросить Спиндл, но Мэйуид перебил его:
— О любознательный Спиндл, ты видишь следы гораздо большей силы, чем когти ничтожных кротов. Это сила потока воды.
— Но здесь нет воды, — возразил Спиндл.
Под ногами действительно было сухо, но Мэйуид указал на слой песка и гравия на полу и глубокие следы вымывания в стенах.
— Достопочтимые господа, я, ничтожный, догадался: мы поднимаемся по руслу, по которому когда-то текла река, — сказал Мэйуид, в его голосе прозвучало благоговение. Триффан и Спиндл поняли, что вода и сейчас иногда течет здесь: в некоторых трещинах стояли темные лужицы.
— Внемли же, о изумленный Спиндл! Радуйся, мудрый летописец! Я улавливаю звук текущей воды, которая роет тоннели. Вода! Слушайте ее плеск, смотрите на оставленные ею узоры, чувствуйте ее сырость, празднуйте ее могущество!
Это было правдой. Они слышали воду. Везде. Сверху, снизу и вокруг. Ее отдаленный шум, стук падающих капель в темной, как ночь, пещере. Они слышали, как вода прорывается сквозь трещины в камне. Но где она? Как далеко? Они прошли поворот — и вдруг увидели ее! Мэйуид притоптывал от волнения. Это был белопенный поток, он гремел подобно грому, вырываясь из расселины в скале, а потом превращался в жалкую лужу. Белая вспышка бьющей воды, чья пена потом становилась желтоватой. Они шли под этим водопадом.
— О мокрый Спиндл! Забрызганный Спиндл! Смиренный Мэйуид оказался прав! Разве не так? — кричал Мэйуид сквозь грохот.
— Да, смиренный Мэйуид прав, — отвечал Спиндл.
— Смиренный всегда оказывается прав, — проговорил Триффан, скорее, себе самому.
Они благополучно миновали бьющий из скалы поток, и вскоре шум его казался уже отдаленным. И вдруг совсем рядом они явственно услышали звук, похожий на всхлип детеныша... — это одинокая капля сорвалась с потолка в лужу. Звук был тихий, и, если бы не круги на поверхности, они могли бы подумать, что капля упала далеко отсюда.
В тех местах, куда попадали лучи света, на сырой почве вырастали папоротники, и на них плели свою паутину изящные, бледные, как сероватое небо, пауки.
— Твоя догадка верна, — сказал Мэйуиду Лейт.
Его голос отдавался приглушенной дробью среди сталактитов, свисавших над головами путешественников. Гибкое тело Лейта лавировало между сталагмитами, тут и там поднимающимися из земли.
Сталактиты потоньше дрожали, когда кроты проходили мимо, и весь их путь сопровождался тонким позвякиванием.
Потом кроты свернули в расщелину, заполненную камнями и грязью, налипавшей на лапы и животы, а затем, быстро преодолев подъем, подошли ко входу в коротенький тоннель, ведущий к глубокому озеру. За озером был освещенный зал, и в нем — несколько кротов, которые скорчились в неудобных позах среди сталагмитов и казались неодушевленными предметами.
— Это новообращенные, они должны научиться достигать состояния такого покоя, чтобы даже не замечать входящих и выходящих, — объяснил Лейт. — Здесь начало Верна сидимов, а это — очистительное священное озеро, которое должны переплыть все новообращенные. Оно холодное, как сама смерть. Вы трое, насколько мне известно, первые, кто, не исповедуя Слово, получили эту возможность по приказу Глашатая Слова. Имейте в виду, что течения лижут лапы и живот и могут затянуть вниз. Такое уже случалось. Кроты пропадают в омутах, и Слово не может их спасти. Поэтому плывите уверенно, но не слишком быстро, чтобы успеть очиститься. Для каждого крота приходит время очищения.
Без дальнейших объяснений Лейт скользнул в озеро и медленно поплыл, оставляя рябь с левой стороны, что действительно говорило о существовании подводных течений. Кроты не заметили, чтобы из озера вытекала какая-либо река или ручей, но там, где течение разбивалось об отвесную стену, черная, как ночь, вода словно втягивалась под утес.
Мэйуид поплыл первым и не замедлил выбраться на сушу на противоположном берегу. С него капало, он улыбался застывшей улыбкой. Ему было очень холодно.
Спиндл не сдержал сдавленного стона, входя в воду. Он достиг другого берега, дрожа и промокнув до костей.
Триффан плыл медленнее других, поворачивая голову налево и направо и рассматривая все вокруг. Он позволил пронизывающе холодной воде забраться в мех и вымыть пыль и грязь последнего перехода. Вылезая, он чувствовал себя хорошо.
Триффан был полной противоположностью Лейту: оба — ладные и сильные, но в Триффане угадывалась располагающая теплота, Лейт же выглядел аскетичным и холодным, а во всем облике читался суровый нрав и тщеславие. Он не улыбался, и, судя по физиономиям новообращенных, они — тоже не были склонны к веселью.
Мэйуид подошел к Лейту с одной из своих самых дружелюбных улыбок, обнажившей все его желтые зубы, и спросил:
— О много знающий господин! Потрясенный Мэйуид хотел бы узнать, что такое омуты.
Лейт безразлично взглянул на Мэйуида, перевел взгляд на озеро и соизволил ответить:
— Это место гибели тех, кто не чтит Слово. Там холод и вода, крот попадает туда навсегда и пребывает в бесконечной темноте, расплачиваясь страданиями за свой грех.
— О внушающий страх господин, ты хочешь сказать, что в этом озере, которое мы переплыли, имеются омуты?
— Вся вода течет в вечную темноту, где нет ни одного Слова, звучащего или написанного, и где кроты-грешники страдают без конца.
— У меня, ничтожного, шерсть встает дыбом от ужаса, о быстрый Лейт!
— Это хорошо, крот. Почтение и страх — достойные чувства.
Поскольку неподвижно сидящие кроты по-прежнему не обращали на пришедших никакого внимания, Лейт остался ими доволен и, больше не медля, повел Триффана, Спиндла и Мэйуида дальше. Вскоре они еще раз вышли на поверхность.
Каким облегчением было снова оказаться на воздухе, ощущать солнечное тепло, видеть далеко внизу очертания долины, теперь уже совершенно очистившейся от тумана! Отсюда Верн выглядел совсем не плохо.