— Мне больно,— заныл Бэйли.
— Господин Бэйли, — строго сказал Мэйуид, — Мэйуиду тоже больно. И Босвеллу больно. И всему кротовьему миру больно. Ни меня, ничтожного, ни почтенного Босвелла не заинтересуют сейчас твои слова, если только они не будут разумны и полезны.
— Тогда я предлагаю убраться отсюда побыстрее, — заявил Бэйли.
Мэйуид улыбнулся:
— Мэйуид не против, и он уверен, что Босвелл тоже не против. К тому же приятно убедиться, что физические невзгоды и страдания сплачивают кротов, а не разобщают, побуждая к бесплодным жалобам и взаимному недовольству. Мэйуид рад, что глыбоподобный Бэйли может быть нормальным кротом. Сообщаю: Мэйуид хорошо изучил подобные тоннели. И вот что он скажет. Такая пещера — гиблое место, здесь холод с такой силой въедается в плоть крота, что заставляет мутиться его рассудок. Только движение спасительно, и чем быстрее двигаться, тем лучше. Однако двум беглецам следует как можно дольше оставаться под землей. Идите вдоль этого ручья, здесь должны быть ходы.
— Почему ты говоришь «двум беглецам»? — быстро переспросил Бэйли.
— Мэйуид не пойдет с вами, о несамостоятельный господин. Тебе предстоит самому вести Босвелла, это называется «миссия». Мэйуид искренне сочувствует обескураженному ее внезапностью господину, особенно если принять во внимание его комплекцию и те трудности, что выпадут на его долю. Однако Мэйуид склонен думать, что толстый господин справится и даже более того — он окажется в выигрыше.
— Каком таком выигрыше? — заколебался Бэйли, потирая лапой шишку на лбу.
— Он похудеет, — улыбнулся Мэйуид, — и я, смиренный, уверен, что господин хочет хорошо выглядеть, когда придет на юг. Там не любят толстяков, считают их ленивыми и ни на что не годными кротами.
— Но Хенбейн...— с сомнением проговорил Бэйли.
— Хенбейн убьет господина, если поймает его. Сейчас она и ее сидимы сочтут его и Босвелла мертвыми. И хорошо. Не надо ее разубеждать. Не попадайтесь ей. Крадитесь, ползите по земле, насколько господину позволит его живот. Пусть Бэйли слушается мудрого Босвелла и вновь обретет разум! Теперь идите оба. Отправляйтесь сейчас же, пока вас не убил холод.
— Так ты не идешь с нами? — спросил Босвелл.
— О мудрый Босвелл, неисповедимы пути Камня! Камень даровал мне встречу с красивейшей кротихой со светлым мехом. Мэйуид больше не хочет быть один. Мэйуид вернется и отыщет ее.
— Что это за кротиха? — спросил Бэйли.
Мэйуид описал ее.
— Это Сликит. Она — одна из самых высокопоставленных сидимов. Приближенная Хенбейн, вторая кротиха Верна. Она — ужасное создание.
— Да простит меня господин, но в вопросах женской красоты я, ничтожный, не очень склонен доверять мнению прожорливого Бэйли. Мэйуид позволит себе напомнить ему, что, возможно, она и ужасная, но по крайней мере не толстая.
— Не знаю, за что ты мне нравился когда-то, Мэйуид. А может быть, и не нравился. Может, только несчастной Старлинг ты и нравился.
— Я, ничтожный и смиренный, думаю, что однажды, когда дородный господин похудеет, он снова поймет или вспомнит, почему он когда-то любил Старлинг и почему ему нравился Мэйуид.
Босвелл рассмеялся.
— Я замерз, Бэйли, — наконец сказал он, — и лучше нам послушать совета Мэйуида и отправиться в путь. Веди же меня!
— Я, — чуть не задохнулся от возмущения Бэйли, — но!..
Босвелл мягко дотронулся до плеча Мэйуида лапой:
— Да обретешь ты Камень, крот, ибо ты этого достоин. Найди Сликит и заручись ее поддержкой. Когда придет время, разыщи Триффана, потому что настанет день, когда он будет нуждаться в тебе, так же как и ты в нем.
Босвелл, прихрамывая, медленно побрел вдоль ручья. Влажный мех Белого Крота поблескивал в солнечных лучах, проникавших в пещеру. Бэйли, издав последний вздох протеста, пошел за ним, а Мэйуид, подождав, пока они не исчезли из виду, принялся вынюхивать другой путь. В конце концов он нашел узкую щель в совершенно гладкой на первый взгляд стене пещеры и исчез в ней.
Хоть Спиндл и очень боялся за Триффана, когда того увели к Хенбейн, он даже предположить не мог, каким кошмаром закончится их свидание. Поэтому, когда пришел молчаливый сидим и без всяких объяснений быстро повел его куда-то на юг, Спиндл не знал, что и подумать. Они остановились только один раз, и то ненадолго.
Спиндл увидел очень старого крота, окруженного старшими сидимами. Спиндлу больше всего запомнился его взгляд: леденящий, проницательный и безжалостный. Когда он заговорил, Спиндл понял, что это Рун.
— Триффан из Данктона понес наказание, которого заслуживал. Теперь ты можешь забрать его. Если кто-нибудь спросит, можешь сказать, что Триффан наказан Словом. Оно проявило милосердие, не лишив его жизни. Он пришел сюда принять Покаяние, но вместо этого оскорбил нас и обманул наше доверие. Теперь он очистился наказанием. А ты, Спиндл из Семи Холмов, скажи спасибо, что мы выполняем обещание, данное даже порочному иноверцу, иначе и тебе не избежать бы того же наказания. Мы не сомневаемся, что ты по-прежнему поклоняешься Камню, но теперь это не имеет значения. Вера в Камень умерла, а ты не способен возродить ее.
Сидимы заулыбались. Спиндл не мог вымолвить и слова под взглядом этого крота, он даже не способен был полностью осознать, что тот говорит. Спиндл понял только, что Триффану плохо, и у него возникло лишь одно желание — помочь.
— Выведите его на поверхность,— безразлично сказал Рун, — а мне помогите вернуться к Хенбейн. Она теперь, как никогда, будет нуждаться в моей помощи.
Глядя, как сидимы провожают Руна, Спиндл вдруг почувствовал неведомое ему раньше отвращение. Пока Рун говорил, он, казалось, заполнял собой все вокруг и остальное не имело значения. Но теперь Спиндл понял, какой Рун старый и дряхлый, шкура висит складками у него на боках, а мех у него тусклый и вытертый. В самой походке Руна чувствовалась испорченность души, а не тела.
Спиндл брезгливо отвернулся. Сидимы вывели его на поверхность. Он оказался на западной окраине Верна и на мгновение забыл все сомнения и опасения, увидев красновато-коричневый вереск, освещенный сентябрьским солнцем. Солнце то и дело выныривало из густых облаков, но ветер был прохладным.
— Он здесь, — коротко бросил один из сидимов, указав на какие-то высохшие корни дерева. — Забирай его и уходи, и чтобы больше о вас здесь не слышали. Мы даем вам несколько дней, а потом, если вас увидят в Верне, вы будете убиты. Ваше время, как и время Камня, прошло, благодарение Слову!
Сидимы ушли, и Спиндл осторожно пошел в ту сторону, куда ему указали. То, что он принял сначала за сплетение корней, оказалось кротом. Трава и вереск вокруг залиты кровью, а крот — неузнаваем.
— Триффан? — с сомнением спросил Спиндл. — Это я, Спиндл! — взволнованно добавил он.
Триффан не пошевелился. Спиндл подошел поближе, обошел распростертое тело и взглянул на голову: это было сплошное кровавое месиво, одна сплошная рана, которая начиналась там, где когда-то был рот, и охватывала глаза, уши и всю голову. Все вспухло, кровоточило и блестело. Спиндл с ужасом отшатнулся. Тучи мошкары уселись на сгустки крови, поэтому рана казалась даже не красной, а серой.
Спиндл попробовал согнать мошек, но любое, даже самое легкое прикосновение заставляло Триффана стонать от боли. Он не узнавал Спиндла и, видимо, принимал его за сидима. Если Спиндл и подумал, что этот кошмар ему снится, то сон только начинался. Тело Триффана тоже было изранено, передние лапы перебиты и изодраны. Внезапно сверху нависла черная тень и послышалось голодное карканье. Ворон. За ним прилетели другие. Они кружили, камнем падали в вереск, потом поднимались опять — и наконец напали.
Спиндл когтями защищал Триффана от воронов, но от мошкары защитить не мог. Стервятники улетели лишь с наступлением сумерек.
Этой ночью Спиндлу пригодился полученный в Бакленде опыт по выносу убитых с поля боя.
Он то нес, то волок Триффана вниз, к ручью. Наконец нашел укрытие под камнями. Сам вылизал языком раны Триффана.
Страшновато было оставлять Триффана одного, но следовало отыскать какую-нибудь еду. Он принес червяка и разжевал его для Триффана в надежде запихнуть ему в рот.
Триффан опять страшно закричал. У Спиндла сердце разрывалось от жалости, он заплакал, однако не отступил и добился своего: немного пищи Триффан проглотил. Теперь Спиндл должен был не дать ему замерзнуть.
Ночь прошла спокойно. Зато утром опять появились вороны. Их клювы блестели на солнце. Потом пришел горностай и долго сопел и принюхивался.
Спиндл приготовился к схватке. Он видел острые клыки горностая, чувствовал его зловонное дыхание. Но когда хищник сунулся под камень, Спиндл нанес такой сильный удар, что враг решил больше не рисковать.
Прошел день, спустились сумерки, опять наступила ночь. Спиндл не отходил от Триффана: неизвестно, кто еще может нагрянуть! Лиса? Горностай? Крот?
Рассвет. Потом еще один день. Спиндл понимал: чтобы выжить, Триффану нужна вода. Раны посте пенно подсыхали и превращались в плотные сгустки. Глаз не было видно. Когда Спиндл попробовал подтащить Триффана к ручью и напоить, раненый издал отчаянный крик и забился в судорогах. Обливаясь потом, Спиндл заставил себя дотащить Триффана до ручья и погрузил в него рыльце бедняги, следя за тем, чтобы он не захлебнулся. Почуяв воду, Триффан затих и немного попил. Он не узнавал Спиндла и по-прежнему был не в состоянии двигаться, так что Спиндлу пришлось втаскивать его обратно на берег.
Снова приходили горностаи. Судя по запаху, где-то рядом кружила лиса. Триффан снова поел лишь через четыре дня, и съел не больше детеныша. Вероятно, у него была сломана челюсть, а потому он не мог жевать. Триффан позволил Спиндлу еще раз подтащить себя к воде и даже попробовал опереться на передние лапы. Они не выдержали, и он повалился прямо на раненый бок. На месте глаз запеклась кровь. Казалось, он не видит и не слышит ничего, что делает Спиндл. Но стоило тому хотя бы слегка отодвинуться, Триффан с трудом шевелил передней лапой, давая понять, что просит его не уходить.