— На одном из предыдущих допросов, — начал совершенно спокойно Духанин, — вам была предъявлена в качестве доказательства противоправной деятельности изъятая на чердаке дома вашей матери свинцовая трубка с хранившимися в ней микрофотографиями инструкций по связи с американским разведцентром и тремя шифрблокнотами. Теперь вот я предъявляю вам для ознакомления заключения экспертов, согласно которым обнаруженные при обысках в квартире и на даче предметы являются вещественными доказательствами вашей шпионской деятельности. Это транзисторный радиоприемник «Нэйшнл Панасоник» модели RF-3000, который по заключению экспертов предназначался для прослушивания радиопередач в диапазонах длинных, средних, коротких и ультракоротких волн. Его технические характеристики позволяют осуществлять в Москве и Московской области прием передач зарубежных радиостанций. Обнаруженное подзарядное устройство марки «Сони» и три аккумулятора «Кандика» обеспечивали поддержание в Москве регулярной двусторонней агентурной радиосвязи с американским разведцентром. В дорожном несессере, по заключению экспертов, был тайник для хранения щифрблокнотов, а в справочнике по перезарядке боеприпасов к стрелковому оружию имелись двадцать чистых листов с заголовками «Для заметок», являвшихся тайнописной копиркой. Несколько листов внутреннего конверта для грампластинки «На Бродвее» были средством нанесения тайнописи. В подложку брелока для ключей закамуфлирована инструкция по связи с разведцентром. В пластмассовой коробочке с крышкой бело-красного цвета хранились таблетки для проявления тайнописи. Вы подтверждаете предназначение этих вещей к шпионскому арсеналу и их принадлежность вам?
Наступила долгая пауза. Глубоко вздохнув и внимательно взглянув на следователя, Поляков кивнул:
— Да, я все это подтверждаю.
— Тогда у меня будет другой вопрос. Ранее вы показывали, что передавали американцам информации больше, чем в свой разведцентр. Поясните, пожалуйста, откуда вы ее черпали.
Поляков кивнул и, подумав секунду, ответил:
— В первое время сотрудничества с ФБР я обладал уже немалым запасом информации о структуре ГРУ, об организации работы в оперативных подразделениях. Я знал все о методике подготовки нелегалов и их выводе в разные страны. Знал все о составах резидентур вашей внешней и нашей разведки. Располагал я, естественно, и кое-какими знаниями о специфике работы ГРУ и ПГУ. Обо всем этом я информировал ФБР дозированно: на одной встрече давалась одна порция, на второй другая и так далее. Передавал периодически поступавшие из Центра указания, копии шифротелеграмм и различных документов. Особый интерес американцы проявляли к структуре, задачам и деятельности советской миссии при ООН, в которой я работал. В Москве же было еще больше возможностей для сбора, обработки и хранения информации разного характера. А черпал я ее из закрытого фонда оперативной библиотеки, из журналов «Военная мысль» и из разговоров со своими коллегами — офицерами, начальниками отделов и управлений. Короче говоря, каждый сослуживец являлся объектом получения втемную необходимых мне сведений. Но подходил я к этому очень осторожно. Чужие секреты выдавал только тогда, когда знал, что к ним причастны и другие «секретоносители». Это необходимо было для того, чтобы в случае утечки информации, а этим, естественно, могли заинтересоваться органы госбезопасности, я мог бы подстраховать себя, поскольку с секретами соприкасался не я один. И их мог выдать любой из «секретоносителей»…
Как и на предыдущих допросах, Духанин не прерывал Полякова, лишь изредка задавал уточняющие вопросы, иногда даже втягивал его в обсуждения и в споры по конкретным или пространным темам. Этим самым следователь предоставлял Полякову говорить как можно больше, пользуясь формулой, которую он применял с самых первых допросов: «язык человеку дан для того, чтобы скрывать свои мысли, но узнавать чужие». Это была очень важная работа следователя, когда торжествовало правило: «Торопись медленно!»
— Получал я нужную для ЦРУ информацию и в Генштабе Вооруженных Сил, — продолжал генерал. — Там у меня были свои знакомые старшие офицеры, которых я по возвращении из загранкомандировок тоже одаривал американскими сувенирами. Взамен получал, также втемную, сведения весьма секретного характера.
Зафиксировав показания обвиняемого, Духанин попросил его вспомнить и назвать, что из подарков он привозил для тех, кого использовал втемную.
На лице Полякова появилось удивленное выражение:
— Но так вот сразу я не могу вспомнить, что привозил из Нью-Йорка, что из Рангуна или Дели. Я, конечно, попытаюсь это сделать. Если вы не возражаете, изложу вам потом письменно. Так пойдет?
— Хорошо, оставим пока вопрос о подарках и сувенирах. Перейдем к московскому периоду вашей шпионской деятельности. Но сначала дайте показания: чем вас снабдили американцы перед отъездом в Москву в июне шестьдесят второго года? И как вы должны были поддерживать связь с посольской резидентурой?
Поляков кивнул в ответ.
— Да, меня снабдили тогда двумя шифрблокнотами для кодировки сообщений, дали шариковую ручку, на стержне которой крепилась микропленка с условиями связи. Предложили они мне и график проведения на Ленинских горах тайниковых операций, но я категорически отказался тогда от Ленинских гор…
— Поясните почему? — прервал его удивленный следователь.
— Потому что американцы уже проводили там подобные операции с другими своими агентами, которые там и были арестованы. Контрразведка уже знала, где ей надо охотиться за «кротами». Поэтому я предложил своим оператором другие места и нарисовал им по памяти свою схему расположений тайников. Это на улице Арбат, затем около Академии имени Дзержинского и при входе в Парк культуры и отдыха имени Горького. Тогда же меня обеспечили двумя приставками к фотоаппарату для вертикальной и горизонтальной фотосъемок и одной катушкой с защищенной пленкой. Эта пленка была рассчитана на специальное проявление. На случай острой необходимости дали мне номер телефона американского посольства в Москве и словесный пароль: «607. Мэдисон-авеню»…
— Так что еще? — начал вспоминать Поляков. — Да, чуть не забыл самого главного: американцы обеспечили меня таблеткой цианистого калия, которая по форме и внешнему виду ничем не отличалась от наших советских таблеток. И хотел бы подчеркнуть еще одну немаловажную деталь…
— Подчеркивайте, я слушаю вас и продолжаю записывать, — отозвался Духанин, не отрывая взгляда от протокола допроса.
— Когда Джон Мори инструктировал меня перед отъездом из Нью-Йорка, я выдвинул ему тогда свои условия работы в Москве с незнакомыми для меня операторами из ЦРУ. Я сказал, что работать с ними буду только на бесконтактной основе и что места для закладки тайников буду подбирать сам. Тогда же предупредил, что выходить на связь в условиях Москвы по их графику я не намерен.
— Почему? — удивился следователь, поднимая голову и устремляя взгляд на генерала.
— Потому что боялся вашей легендарной «наружки». Мне было известно, что она плотно опекала работавших в Москве американских разведчиков. Попадать в поле ее зрения из-за них я не хотел. Да, чуть не забыл: предусматривалась еще связь посредством публикаций частных лиц в разделе объявлений в газете «Нью-Йорк таймс». Эти объявления должны были адресоваться человеку с моими инициалами, то есть «Д.Ф.».
— И все же вы пошли тогда на установление связи с ЦРУ в Москве? Жаль, что вы не использовали в то время свой первый шанс, чтобы сойти с позорного пути и снизить градус совершенного вами зла.
Поляков пожал плечами.
— Не мог я тогда сойти с этого пути из-за того, что американцы могли запросто отомстить мне за уход от них. Они выдали бы меня со всеми потрохами. И я так или иначе оказался бы здесь, в Лефортово.
— И это было бы лучше и для вас, и для нас. Тогда бы вы на двадцать четыре года меньше ущерба принесли бы нашей стране и в целом советской разведке.
— Значит, наверно, так было угодно Богу, — усмехнулся Поляков.
Духанин также иронически улыбнулся и сказал:
— Вы упустили в своих показаниях один существенный эпизод, случившийся с вами в Америке. Он произошел в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году при проведении партийного актива представительства СССР при Организации Объединенных Наций с участием заместителя министра иностранных дел Андрея Януарьевича Вышинского…
Помассировав виски кончиками пальцев, Поляков понял намек следователя и стал неторопливо рассказывать:
— Да, был такой малоприятный эпизод, который чуть было не закончился полным крахом для меня. Это произошло действительно в пятьдесят третьем году после смерти Сталина. Партийная организация представительства СССР при ООН проводила тогда партийный актив, посвященный подготовке восьмой сессии Генеральной Ассамблеи. Доклад делал постоянный представитель СССР при ООН товарищ Вышинский. В своем докладе он, в частности, коснулся вопроса о том, что на сессии опять будет поставлен вопрос о сокращении вооруженных сил и вооружений на одну треть. При этом он сделал оговорку, что некоторые дипломаты хоть и возражали на выдвижение этого вопроса, тем не менее он будет поставлен на обсуждение. После его доклада выступил в прениях и я. Я сказал, что постановка вопроса о сокращении вооружений в прежней форме не даст должных результатов. Именно эта часть выступления и подверглась резкой критике со стороны его заместителя Царапкина1. На следующий день Вышинский вызвал меня и в присущей ему грубой манере, с многочисленными оскорблениями начал объяснять необходимость постановки вопроса о сокращении вооруженных сил. А для более глубокого понимания этого вопроса он дал мне сборник своих выступлений, связанных с сокращением вооруженных сил и запрещением атомного оружия. Тогда же Вышинский предупредил меня, что этот вопрос был уже согласован с Советским правительством, и потому не следовало выступать мне с подобной критикой.
— Это вы тогда легко еще отделались, покритиковав позицию СССР в вопросах разоружения, — констатировал Духанин, сделав вид, что ничего не знает о последствиях его критического, никем не санкционированного выступления на партсобрании.