Духанин слушал внимательно: он всегда слушал арестованных не перебивая и предоставляя им возможность высказаться до конца. Выслушав Полякова, Александр Сергеевич покачал головой и укоризненно произнес:
— Да, Дмитрий Федорович, у вас был шанс, и не один, очиститься от греха Иуды. По возвращении из каждой загранкомандировки или в те годы, когда вы приезжали в Москву в отпуск, вы могли бы без каких-либо осложнений и последствий для себя признаться в грехах своих, перестать делать зло для своей Родины. Самое удачное время было для вас в 1964 году, когда с государственных постов был снят ненавистный вам правитель страны Никита Хрущёв. Если бы вы заявили тогда о прекращении своей связи с ЦРУ, то сейчас не находились бы здесь, в Лефортово. Но, к сожалению, вы так и не осознали греха своего, продолжали вредить стране.
Генерал долго молчал, потом выпрямился, расправил широкие плечи и, тяжело вздохнув, сказал:
— Что теперь говорить об этом. Поезд ушел. А главное, в тот период я переступить через самого себя уже не мог. Мне было тогда чрезвычайно интересно работать на грани риска. Причем сразу на два ведомства — на ГРУ и на ЦРУ.
— Я вообще удивляюсь, как вам удавалось быть одинаково успешным слугой двух господ: и ГРУ и ЦРУ?
Поляков усмехнулся и, немного подумав, спросил:
— Какой ответ вы хотите услышать? Честный или дипломатичный?
— Сначала дипломатичный, а потом посмотрим.
— Служить «нашим» было труднее и сложнее, чем американцам. Особенно в Москве, где мне приходилось быть все время начеку, быть предельно вежливым, осторожным и угодливым, особенно по отношению к начальству. А с американцами все было проще — их, главное, надо было постоянно подкармливать секретной или для служебного пользования информацией. И при этом я всегда оставался хозяином положения.
— Это дипломатичный ответ, а теперь давайте честный.
— А если говорить честно, то я, конечно, больше работал не на свою страну, а на ФБР и ЦРУ. В дальнейшем, когда меня командировали в Бирму и Индию, я отчитывался перед Центром только тем, что нарабатывали мои подчиненные. Утаивать от Москвы полученную ими информацию было бессмысленно и опасно. А что касается лично меня, как главного военного атташе и руководителя резидентур, то это была самая настоящая имитация моей ответственной службы Родине. В Индии и Бирме я больше уделял внимания поездкам с американскими коллегами на охоту и рыбалку. Обобщение поступавших материалов, их анализ и подготовка отчетных данных в Центр возлагались на моих заместителей: в Рангуне — на Владимира Николаевича Фекленко, а в Дели — на Леонида Морозова.
— О ваших делах в Рангуне и Дели мы поговорим на следующих допросах, — предупредил следователь. — А сегодня и завтра, и в другие дни недели, а может быть, и всего месяца вы будете давать показания о работе в Америке. Минут десять назад я спросил вас, не раскаиваетесь ли вы перед теми, кого предали?
— Да какое это теперь имеет значение! — воскликнул Поляков. — Вы же не хуже меня знаете, что позднее раскаяние никому ничего не дает и никого не спасает.
— Но без раскаяния нет и прощения. И на этом и на том свете.
— Нет, Александр Сергеевич, ни в чем я не хочу раскаиваться. Я считаю, что смерть одного или двух разведчиков-нелегалов или агентов-иностранцев не так страшна, как если бы погибло все человечество. А я делал тогда все возможное и невозможное, чтобы этого не произошло, чтобы сохранить жизнь на Земле. И потому горжусь своей миролюбивой миссией в Америке, которую я продолжил потом и в Индии, и в Бирме, и в нашей стране. И если даже кого-то из разведчиков и агентов я и выдал противнику, то это пустяки по сравнению с тем, что я пытался сделать для всеобщего блага, для справедливости и мира. Предавая иногда целую страну, человек спасает тем самым весь земной шар. И потому я нисколько не стыдился, когда предавал отношения профессионального доверия у бывших подчиненных и у тех, с кем работал в Центре.
Стратегия поведения на допросах, выработанная Поляковым после ареста, заключалась в том, чтобы в процессе сотрудничества со следствием минимизировать последствия своего предательства, признаваться в одном и отрицать другое.
Духанин давно это понял. Вот и на сей раз, выслушав демагогический монолог генерала, он еще раз убедился, что Поляков всей своей предательской деятельности будет стремиться найти хоть какое-то оправдание.
— Если я правильно вас понял, Дмитрий Федорович, то получается, что, выдавая противнику своих коллег, разведчиков-нелегалов и агентов, вы не задумывались, что с ними будет и как с ними поступят?
— Да, мне было все равно, — равнодушно отозвался Поляков.
— А почему?
— Потому что это была моя работа по линии ЦРУ. А впрочем, какое это теперь имеет значение?
— Это очень важно для меня и для предстоящего судебного разбирательства. То, что вы выдавали американцам своих коллег и агентов, это далеко не пустяки, как вы только что выразились. Люди из-за вас, повторяю еще раз, серьезно пострадали, а некоторые, как я уже говорил, покончили с собой. Так вот советские законы строго карают тех, кто доводит людей до самоубийства.
— Мне все ясно, — закивал Поляков.
— Что вам ясно? — удивился следователь.
— Что вам плевать на судьбы планеты и всего человечества из-за каких-то трех-четырех человек, наложивших на себя руки…
Поляков умолк, не закончив фразы, слова будто застряли у него в горле, он не смог говорить дальше. Да и не нужно было ничего говорить: после трехчасового допроса 65-летний генерал заметно устал и начал опять оправдываться, возомнив себя чуть ли не «спасителем вселенной» и самым «миролюбивым миссионером на Земле». Предположение Духанина о психологическом перенапряжении подследственного подтвердилось в ту же минуту: генерал отпил глоток воды и, приложив руку к левой стороне груди, жалобным тоном проговорил:
— Что-то сердце начало опять у меня пошаливать. Разрешите, Александр Сергеевич, пойти полежать немного.
Духанин бросил сочувственный взгляд на Полякова, набрал по телефону дежурную службу и вызвал конвойных для доставки арестованного в следственный изолятор.
В течение нескольких дней Поляков давал подробные показания о своей вербовке в Нью-Йорке, о местах проведения встреч с операторами из ФБР, о том, какую информацию передавал им, что больше интересовало их и какие задания ему давались. Еще четыре дня потребовалось только на то, чтобы вспомнить и перечислить поименно хорошо известных ему по совместной службе за границей разведчиков ГРУ и ПГУ КГБ СССР, работавших под «крышей» посольства и других советских учреждений в Америке, а также о нелегалах и агентах из числа иностранных граждан. Когда будет подсчитан ущерб, нанесенный Поляковым советской внешней и военной разведкам за период работы в США, то цифры окажутся весьма внушительными. Поляков раскрыл принадлежность к отечественным спецслужбам ста девяноста восьми офицеров, шестерых шифровальщиков, девятнадцати разведчиков-нелегалов и выдал американцам девяносто двух агентов-иностранцев.
Сообщив генералу эти цифры, Духанин ожидал, что тот начнет опровергать их или они вызовут у него чувство раскаяния, но тот в ответ лишь улыбнулся, потом иронично заявил:
— Уж не собираетесь ли вы, Александр Сергеевич, ходатайствовать перед руководством ЦРУ о поощрении меня за такие результаты?
Следователь посмотрел на него пронизывающим взглядом карих глаз и холодным тоном заявил:
— Не вовремя и не к месту ваша ирония, гражданин Поляков. Вы ломали судьбы сотен людей, в их числе много ваших коллег и их агентов, а теперь позволяете себе еще шутить и иронизировать. — И сердито добавил: — Не забывайте, где вы и в связи с чем находитесь здесь!
Генерал сразу сник.
— Извините, Александр Сергеевич. Я не думал и не ожидал, что последует такая ответная реакция на мою первую шутку за все время допросов.
Чтобы сдержать вспыхнувший гнев и не дать ему воплотиться в какие-нибудь нежелательные слова или действия, Духанин поспешил взять себя в руки. Когда самообладание вернулось к нему, он, чтобы поставить Полякова на место, решил ознакомить его с полученными накануне результатами экспертиз по ряду предметов, изъятых при повторных обысках по местам его проживания, в том числе и в доме его матери.
— На одном из предыдущих допросов, — начал совершенно спокойно Духанин, — вам была предъявлена в качестве доказательства противоправной деятельности изъятая на чердаке дома вашей матери свинцовая трубка с хранившимися в ней микрофотографиями инструкций по связи с американским разведцентром и тремя шифрблокнотами. Теперь вам предъявляются для ознакомления заключения экспертов, согласно которым обнаруженные при обысках в квартире и на даче предметы являются вещественными доказательствами вашей шпионской деятельности. Это транзисторный радиоприемник «Нэйшнл Панасоник» модели RF-3000, который, по заключению экспертов, предназначался для прослушивания радиопередач в диапазонах длинных, средних, коротких и ультракоротких волн. Его технические характеристики позволяют осуществлять в Москве и Московской области прием передач зарубежных радиостанций. Обнаруженное подзарядное устройство марки «Сони» и три аккумулятора «Кандика» обеспечивали поддержание в Москве регулярной двусторонней агентурной радиосвязи с американским разведцентром. В дорожном несессере, по заключению экспертов, был тайник для хранения шифрблокнотов, а в справочнике по перезарядке боеприпасов к стрелковому оружию имелись двадцать чистых листов с заголовками «Для заметок», являвшихся тайнописной копиркой. Несколько листов внутреннего конверта для грампластинки «На Бродвее» являлись средством нанесения тайнописи. В подложку брелока для ключей закамуфлирована инструкция по связи с разведцентром. В пластмассовой коробочке с крышкой бело-красного цвета хранились таблетки для проявления тайнописи. Вы подтверждаете принадлежность этих вещей к шпионскому арсеналу и то, что они ваши?