Лиза фыркнула. Если бы при беседе присутствовал Вася, он сказал бы, что Юлия Викторовна ведёт себя «как Троцкий на базаре».
Сделав глоток остывшего кофе, Лиза подумала над словами редактора. Да, наверное, ей было бы неприятно, если бы Юлия стала болтать, что Лиза Шваб – это следователь Елизавета Алексеевна Федорова, но информация о том, что писательница Лиза Шваб пользуется услугами литературного агента такого-то, не могла никому повредить, и нагнетать таинственность в таком безобидном деле как-то глупо.
А тема с претензиями вообще из пальца высосана. Любой автор, если он не полный идиот, понимает, что тиражи зависят не от прихоти агента, а в первую очередь от качества текста.
– Вы принесли свои замечания по моей редактуре? Если хотите, можем их сейчас обсудить, – сказала Юлия как ни в чём не бывало.
– Нет, я…
– Что ж, – перебила редактор с нажимом и поднялась, – спокойно заканчивайте. А когда будете готовы, встретимся и поговорим. Поверьте, я вам не враг и действую только в ваших интересах. Всего хорошего.
Юлия Викторовна ушла, оставив свою собеседницу злой, как чёрт. Мало что обескураживало Лизу больше, чем люди, действующие только в её интересах. Можно сказать, у неё была аллергия на эту сакраментальную фразу.
Невыносимо захотелось остановить Юлию Викторовну и полным яда голосом заявить, что каждый человек действует в своих собственных интересах, это естественно и нормально. В обратном случае он или лжёт, или считает собеседника идиотом, не способным адекватно воспринимать мир, и оба этих варианта Лизе не подходят.
Но порыв этот утонул в малодушном и вязком страхе. Лиза действительно очень боялась, что, разойдясь с Юлией, она закроет себе путь в литературу. Лиза не слишком хорошо представляла, как работает издательство, но знала, что от Юлии её рукопись попадает прямиком на стол к редактору, и он уже не думает, выпускать эту книгу или нет, а сразу ставит в план выхода книжной серии.
Без Юлии всё придётся начинать с нуля, контактов редакции у неё нет – значит, придётся отправлять романы на сайты издательств. И скорее всего присланные ею тексты просто-напросто затеряются в потоке произведений других начинающих авторов.
И всё же Лиза так разозлилась, что достала телефон в полной решимости если не порвать с Юлией, то сказать ей какую-нибудь гадость, но тут, слава богу, он зазвонил сам. Это оказалась Ирина Эльханановна.
– Елизавета Алексеевна, я вам вот что хотела сказать, – начала она без предисловий, – давайте постараемся, чтобы информация о нашем деле не попала в прессу. И так уже везде врачи-убийцы, куда ни посмотри, а тут такой буквальный пример. Не будем нагнетать, ладненько?
Лиза заметила, что Голлербах не находился при исполнении служебных обязанностей, поэтому слово «врач» из этой характеристики можно смело вычеркнуть.
– Таки а что вы скажете за «убийцу»? – засмеялась старушка.
Лиза улыбнулась:
– Ничего не скажу. Я сейчас в общественном месте, в книжном магазине. Давайте в понедельник всё обсудим.
Ирина Эльханановна страшно обрадовалась и попросила Лизу купить ей пару книжек, раз уж так совпало.
Не прерывая разговора, Лиза поднялась на третий этаж и обнаружила искомые книги в отделе сентиментального романа. «Сентиментального-сентиментального», – сказал бы Шаларь, увидев обложки с прекрасными девами и пронзительными усатыми мужчинами.
– Ого, – не удержалась Лиза, а Ирина Эльханановна засмеялась в трубке:
– Что делать, Лизочка, когда-то я тоже читала совсем другую литературу, презирая всякий ширпотреб, а на старости лет вдруг пристрастилась к этой жвачке. Так оно и бывает в жизни – по молодости клянёшься, что вот этого точно не будешь делать никогда, а через десять лет с удивлением сознаёшь, что таки делаешь, и тебе это очень даже нравится.
– Ну да, – сказала Лиза кисло.
– В сущности, трагедия этого мира не в том, что молодые не знают, что со временем изменятся, а в том, что старые не помнят, какими были раньше. Если я когда-нибудь стану разглагольствовать на тему: «А вот мы в наше время», прошу, одёрните меня, в крайнем случае пристрелите.
– Хорошо, Ирина Эльханановна, – засмеялась Лиза, понимая, что от её негодования и злости не осталось и следа.
Разговор с адвокатессой вернул её мысли к делу Голлербаха. Конечно, молодой профессор виноват, нет никаких оснований думать иначе, и не совсем понятно, на что он рассчитывает, излагая свою версию событий. Его может спасти только появление другого фигуранта с чистосердечным признанием, которое, кстати, с некоторых пор не считается «королевой доказательств», и чтобы полностью снять подозрения с милейшего Максимилиана Максимилиановича, потребуются улики, свидетельствующие о присутствии этого третьего лица на месте преступления. Пока что никаких подобных доказательств найдено не было.
Но при всём при этом, вдруг подумала Лиза, при всём при этом, виноват он или нет, Голлербах ни разу не сказал, что она должна ему верить!
Он просто вынес на её суд свою историю, предоставляя Лизе самой решать, что с этим делать.
И на обыске, вспомнила она, никто из семьи не проявил к ней агрессии или неприязни – и тётка Голлербаха, и этот его двоюродный брат, любитель творчества Лизы Шваб, сумели увидеть в ней человека при исполнении обязанностей, а не личного врага.
Такая зрелость и стойкость духа внушала уважение, и Лиза с грустью подумала: в какие тяжёлые обстоятельства жизнь иногда погружает хороших людей.
Выйдя с работы, Христина с наслаждением вдохнула холодный воздух бледного питерского утра, с трудом удержавшись от того, чтобы потянуться. Тяжёлая физическая работа была ей привычной и не слишком утомляла, но больничные стены словно высасывали из девушки энергию, и после суток она всегда чувствовала себя разбитой.
Но дома соседи создали ей настолько невыносимую обстановку, что Христина готова была дежурить каждую ночь, лишь бы не возвращаться в квартиру. Пошла уже вторая неделя после убийства её бывшего мужа, но соседям нисколько не надоело третировать девушку.
Субботнее утро, все дома… Не дадут ни ванну принять, ни позавтракать, сразу начнут окатывать такими ушатами презрения, что останется только скрыться в своей комнате.
– Христина?
Девушка обернулась, чувствуя, как сильно и быстро заколотилось сердце.
В трёх шагах от неё стоял Макс.
– Здравствуйте, – сказала она нерешительно.
Макс шагнул к ней, поднял руку, будто хотел взять за плечи, но сразу убрал.
– Христина, вы разрешите мне проводить вас?
Она кивнула.
– Я понимаю, как всё это выглядит, – продолжал он своим надтреснутым голосом, – и не имею права просить, чтобы вы мне поверили. Если вы считаете, что это сделал я, и не хотите общаться с убийцей, это совершенно нормально.
– Я вам верю.
– Правда? – Макс улыбнулся.
Христина кивнула, и он наконец взял её под руку. Молодые люди не спеша двинулись к метро.
– Я подумал, – начал Макс осторожно, – что всё крутится вокруг того, что я попал под подозрение. Все меня жалеют, спасают из лап закона, но никто не принял во внимание ваших чувств.
Христина пожала плечами.
– Всё же он был вашим мужем и теперь мёртв, кто бы это ни сделал, я или кто-то другой. Мы как-то восприняли его, как… – Макс задумался, подбирая слова, – … пожалуй, как некую абстракцию, ставшую причиной моего уголовного преследования, а не как человека, чья жизнь трагически оборвалась. Это неправильно.
– Не знаю, – вздохнула Христина. – Я не чувствую ничего. Макс, я рассказала вам историю своего замужества, невже[8] вы думаете, что я могу оплакивать его?
Голлербах покачал головой, и Христина почувствовала, что его ладонь, державшая её локоть, сжалась сильнее.
– Я справлялся у следователя, что будет с его телом, – сообщил Макс через паузу, – она сказала, что родственники, хоть извещены, не торопятся его забрать.
– Чомусь я не здивована[9], – усмехнулась Христина, – они завжди[10] такие были. Туда не заманишь, где гроши доведётся тратить.
– Что же делать? Нельзя допустить, чтобы он остался непогребённым. Может быть, вы скажете следователю, что готовы оплатить транспортировку? Деньги на это я дам, – предложил Макс. – Я бы сам договорился с ней, но боюсь, это будет воспринято как деятельное раскаяние и послужит лишним доказательством моей вины.
– Знаете, Макс, мне всё одно! – сказала Христина резко. – Нехай его хоть собаки едят! Помер – и слава богу! Я только за вас переживаю.
Макс не ответил. Молча они вошли в метро и, потолкавшись в небольшой очереди у турникетов, взошли на эскалатор. Макс встал ступенькой ниже и повернулся к Христине лицом. Глаза их оказались почти вровень, и Христина вдруг заметила, какие у него густые светлые ресницы. Увидела она и лучики «гусиных лапок» у глаз, и твёрдую складку тонких губ. Вдруг так захотелось прильнуть к этим губам, что закружилась голова, и девушка опустила глаза.
Это не было желание, скорее наоборот, какое-то космическое чувство общности.
– Вы сильно устали после суток? – когда они спустились на платформу, спросил Макс, перекрикивая шум подходящего поезда.
Христина отрицательно покачала головой.
– Хорошо.
Выйдя на Христининой станции метро, Макс неожиданно повёл девушку в другую от её дома сторону, по тесной кривой улочке с разбитыми трамвайными путями. Тротуар был таким узким, что молодые люди едва могли идти рядом, и Христина с опаской поглядывала на крыши нависающих над ними домов с высокими узкими окнами, стоящих вплотную один к другому. Фасады красного кирпича чередовались с облицованными тёмным камнем и с классической жёлтой краской. От этого улица казалась одновременно мрачной и праздничной.
После поворота дома сменились высокой стеной, окружающей приземистое здание храма.