Тихон Васильевич ЧурилинКроткий катарсис
Кроткий катарсис
Берте Г.,
Зое, жене моей.
Не верба, не вербена – белой боли цвет,
Невемой, невесомой, – темный солнца свет,
Играет, растворяясь, расцветая – цвет.
И сверху освещает лунный – Лилли – свет.
Упа́нет
На дно.
Устанет:
– Давно.
И станет
Весенним, весеннехмелея, нетленно, неленно – вино!
Средь шумного бала…
Среди сред салонных – пятница голубая.
(Пятница, пятница, пятница-голубятница!..)
Среди среднего света наступи, улыбаясь,
Освети, иссвети, дорогая приятельница.
Голубая, баю спой.
Яркой, теплою каймой
Небо черное обшей.
Хороша, все хорошей!
И меня
От земли заслона
Успокой.
Я такой
Как и ты.
И рассыпь, распусти, разбросай неба теплые цветы.
Чужевражее имя
Твое не помеха.
Сердце, очи, – мы тебя примем
Жемчужина редкого меха.
Чистые твои глаза –
Дорогие образа.
Смотришь – тайну вопрошаешь,
Тайно к смерти поспешаешь.
Ну, иди.
Лебеди, лебеди, лебеди,
Легко льнут твои слова.
Слава, милая молва.
Да, –
Пришла
Ты.
Цветы
На шлак
Льются, как Нарцисова вода.
Яркая семья,
– Или жена яркая – тихо теплом греет.
А я – (семь я) –
Как птица поверх гор горько реет.
И там ты, там-тама тонами,
Присутствуешь прекраснопросто с нами.
И там – ты
Облак Веданты.
И хорошо, хаос, очищаясь, окунаться в купель.
Какую? Голубую дорогую – детскую колыбель.
Другая, дорогая догорает.
Как ярко высыпали звезды в поле…
У тебя груди маленькими снежными горами,
У нее – нету ничего: кипарис, ароматом доволен.
И ты, и она – искупленье.
Веселись – ты Февраль, Воскресенье,
И она, светло в смерть потопленье.
– Растопись, темный цвет, – угрызенье.
Цвету
Радостно, Ра, Аммон.
Страшной тьмы суету
Брыжжу соком, светом твоим, Лучезарный Лимон.
Звезды – цветочки ценные, горящие, негорячие, нехолодные, – ба́ю:
Солнце – Лучезарный Лимон – олелей лельеносно доха голубая!
(1)
Быть может умру,
Наверно воскресну –
И алогорячую амбру
Поем в светозарности крестной.
(2)
И там – редкий рай,
Река горячоголубая.
Здесь пускай золотая игра –
В тяжелое марево мая.
(3)
Местечко мое, –
Матерь – целое место.
Здесь мы тайно вдвоем
С тобою, немая невеста.
(4)
А другая – гори,
Возродись и умри.
Золотая заря – до зари.
И вечерняя радость – парит!
Канда́лы, ликуйте,
Восьмерка, светись.
Алейте, моего палисадника прутья,
Рябите, рябина и розы, подснежник, жасмины – свет ввысь!
Рай, Рай!..
А ты, тиходЕва моя, умирай.
Вернись и воскресни, спустись нечудесно,
И, здесь наяву,
Тебя я так ярко сорву!
Лик
Куклы
Велик.
Голубые божественно букли,
Седина светлосонных бровей,
Не коронный, не тронный клобук ли,
Ей, Монахине Марта, Сольвейг?
Елена – Сольвейг, а Берта – Альдонса?
Не могу говорить, я слепну от солнца,
Смеюсь и киплю тиховейной травой,
Молодою и старой немоей муравой.
Влюблен?
Чепуха. Я чертог, а она лед и лен.
Странные страницы
Странницы моей.
Эти песни как пена Радоницы,
Синяя птица – сестра ей.
И ей. И той.
О сердце, свет твой – простой:
Люби и лелей. Люби и молись.
Не целуй, не цени – купиной ледяной опались.
Господи – горячо проснуться, поглядеть на рай,
Арарат Твой алый: гори не сгорай.
Закончить золотом и чернью
И киноварью обвести.
А карандаш, мой стиль вечерний,
Иначе – ино – шелестит.
Я инок истинный отныне –
Простее путь, но вздрогнуть раз
И рай, столь радостный в пустыне,
Еще хоть раз узнать с утра.
Писал я ново, неожданно,
И любовался и светлел.
И светлый нож – от Иоанны –
В руке сверкал, сиял, алел.
Им жертву – белый цвет невемый,
Безкровно скромно освещу.
И вновь услышу: – две мы, две мы:
Сливай в священную свечу.
14/II – 15/II – 16/II.
1916.
Москва.