Матео, конечно, знал эту историю не хуже меня. Кортес разместил на каждом судне по двенадцать гребцов наряду с дюжиной арбалетчиков и мушкетёров, в целом примерно половину своей армии. Среди конкистадоров совсем не было гребцов, и Кортесу пришлось уговаривать всех, имевших хоть какой-то опыт мореплавания, сесть на вёсла.
Эту озёрную флотилию вооружили пушками, снятыми с кораблей, на которых конкистадоры прибыли в Новую Испанию; командиры отрядов стали капитанами кораблей, асам Кортес принял на себя обязанности адмирала и повёл наступление с озера, в то время как остальные его силы и индейские союзники атаковали дамбу.
Флоту из небольших военных судов противостояла ацтекская армада, состоявшая из пяти с лишним сотен боевых каноэ с тысячами воинов на борту. Когда два флота сблизились, Кортес понял, что он проиграет, если милостивый Господь не дарует им свежего ветра, чтобы направить более тяжёлые корабли испанцев в сражение с невероятной скоростью: вот тогда и огромное количество ацтекских боевых каноэ будет испанцам нипочём.
И верно, без десницы Господней дело не обошлось. Налетел ветер, и суда Кортеса принялись крушить ацтекскую армаду с яростью, которая была сопоставима лишь с неистовостью самих конкистадоров.
— И на какие, интересно, средства ты собираешься приобрести тринадцать кораблей и пятьсот каноэ, не говоря уже о жалованье актёрам? Ты сам говорил, что конкистадоров было несколько сотен, а ацтекских воинов и вовсе около пяти тысяч.
— Нам понадобится всего один боевой корабль и два или три каноэ. Озёрную баржу легко превратить в боевой корабль, добавив фальшивые борта да деревянную пушку. Индейцев с каноэ можно нанять совсем дёшево, заплатив им несколько песо за вечер.
Некоторое время Матео нервно мерил комнату шагами. Мой друг напоминал сейчас ягуара на охоте. Небось уже представлял себя завоевателем великой империи.
— Кортес будет главным героем, — сказал Матео. — Развеяв злые чары десяти демонов, убив дюжину — нет! — сотню врагов, он призывает своих бойцов к стойкости и в самый отчаянный для него момент на коленях взывает к Господу с мольбой послать испанцам ветер.
— Естественно, что сыграть великого завоевателя сможет только такой прекрасный актёр, как ты.
— В городе есть труппа актёров. Они сейчас в стеснённых обстоятельствах: в животах у них урчит и бедняги тощают с каждым днём, так что для исполнения второстепенных ролей их можно нанять за сущие гроши. Надо только предоставить актёрам кров, еду и немного вина, чтобы они не разбежались с голодухи, пока мы оборудуем наш корабль.
— Что ж, решение всех вопросов, требующих высокого художественного вкуса, я предоставляю тому, кто выступал перед венценосными особами в Мадриде. А сам займусь делами обыденными: постройкой боевого корабля, печатанием объявлений и продажей билетов, — заявил я, а про себя добавил: «И, хвала Господу, сбором денег, которые позволят мне добиться того, к чему я так стремился, — стать кабальеро».
Приготовления к постановке оказались легче, чем я думал. И канцелярия вице-короля, и святая инквизиция с готовностью одобрили представление, целью которого было восславить Господа и мужество испанских конкистадоров. Все переговоры вёл я лично, представившись как помощник печатника, действующий с ведома и по поручению анонимного автора пьесы. Будучи тесно связаны с доном Хулио, мы решили не использовать наши настоящие имена.
Однажды поздно вечером, когда я печатал афиши для нашего представления, в прорезь задней двери снова шлёпнулся пакет, и я стремглав выбежал в переулок.
Поэт дошёл уже почти до самого конца аллеи, и тут я увидел, что перед ним вдруг выросла тёмная фигура. Поэт вскрикнул и побежал обратно.
Вот так раз: кричала явно женщина. Или мне показалось?
Перепуганный, постоянно оглядываясь назад, поэт буквально влетел в мои объятия. Я сорвал маску с его лица.
— Елена!
Она уставилась на меня, широко раскрыв глаза.
— Ты?
Девушка моментально развернулась и побежала обратно по аллее, стремглав промчавшись мимо Хуана — lépero, караулившего там по моему приказу.
Неудивительно, что слова поэта настолько воспламенили моё сердце — ведь они были рождены сердцем и написаны рукой женщины, которую я любил! Узнав, что автором этих стихов оказалась Елена, я испытал настоящее потрясение, хотя то, что она обладала поэтическим даром, ничуть меня не удивило. Помнится, Елена ещё девочкой говорила о желании переодеться мужчиной, чтобы иметь возможность учиться и посвятить себя поэзии.
Нудный труд по набору стихотворений был щедро вознаграждён: я наконец нашёл свою возлюбленную.
Но что, интересно, Елена имела в виду, когда воскликнула: «Ты?» Было ли это потрясением от нежданной встречи с lépero, пристававшим к ней на улице? Или она узнала во мне тогда паренька из Веракруса? Я так и этак крутил простенькое словечко «ты», пытаясь мысленно воспроизвести тон, которым оно было произнесено. Иногда мне слышалось в нём дружелюбие, иногда — испуг, а порой — насмешка.
Наконец, решив со вздохом, что мои мечты когда-нибудь ухаживать за Еленой ещё более фантастичны, чем сражения Матео с драконами, я сел за стол, чтобы ознакомиться с бумагами, которые она принесла.
На сей раз это оказались не стихи, а пьеса под названием «Беатрис из Наварры». Главной героиней была женщина, имевшая ревнивого мужа. Супруг подозревает её в неверности, обнаружив то, что показалось ему любовной запиской.
Вознамерившись поймать любовников с поличным, он не спускает с жены глаз. А ведь он очень любил Беатрис, и их любовь была взаимной и страстной, пока её не омрачили ревность и подозрения. Теперь, терзаемый ревностью, муж относится к Беатрис весьма прохладно, сторонится её, думая лишь о том, как уличить жену в неверности.
И вот однажды, подслушивая под дверью спальни, ревнивец слышит, как его жена признается кому-то в любви в страстных, чувственных выражениях. В ярости он вламывается к ней и, хотя никого не застаёт, в твёрдой уверенности, что любовник успел сбежать, пронзает её грудь мечом.
И вот Беатрис лежит на полу, и жизнь медленно покидает её: рана на груди смертельна. Бедная женщина шёпотом говорит мужу, что всегда была верна ему, что любила только его одного и, желая обессмертить это чувство, запечатлевала его в стихах. Однако показать супругу свои творения боялась, поскольку он запретил ей даже читать стихи, а уж тем более писать их.
Сделав это признание, Беатрис умирает, а ревнивый муж берёт бумаги со стола и, прочтя написанное, понимает, что несчастная и правда не объяснялась с любовником, а читала вслух собственные стихи.
Он усомнился в любимой жене, потому что не представлял себе, что женщина способна вверить своё сердце бумаге, выразить чувства в стихах. По его представлениям, у женщины просто не могло быть склонности и уж точно не было никакой необходимости обращаться к литературе.
С разбитым сердцем, сокрушаясь оттого, что понапрасну погубил любимую, он опускается на колени рядом с ней, молит о прощении, а потом пронзает кинжалом собственное сердце.
Вы небось решили, что пьеса понравилась мне потому, что её написала та самая девушка из кареты, которая спасла мне жизнь и мечтала получить образование? Может быть, но справедливости ради отмечу, что любовное стихотворение, которое Беатрис посвятила своему мужу, действительно было очень талантливым. У Елены имелся настоящий дар сочинять любовную лирику, причём лирику особенную — волнующую, возбуждающую, откровенно чувственную.
И тут мною овладела ещё одна мысль, из-за которой впоследствии на меня спустили всю свору адских псов, идея, ещё более невероятная, чем истории Матео. Сперва я поставлю пьесу, способную раздразнить поклонников Гомера и Софокла. На деньги, заработанные на представлении о морском сражении Кортеса, я поставлю пьесу Елены. Не называя настоящего имени автора, разумеется, ибо следует оградить её. И мне придётся придумать способ, как дать Елене знать, что бедный паренёк lépero, которому она когда-то помогла, отплатил добром, подарив её творению вечную славу — пусть и анонимно.
Конечно, чтобы добиться разрешения на постановку пьесы, мне придётся обмануть святую инквизицию и вице-короля, а также скрыть от Матео, что я украл часть выручки, чтобы инсценировать чью-то ещё, а не его пьесу. А ведь он, узнав это, вполне может и вправду осуществить свою угрозу — содрать с меня кожу и натереть плоть солью.
Правда тут, amigos, я надеялся обойтись без особого риска — временно присвоить деньги, вырученные за показ первой пьесы, а затем возместить их средствами, которые удастся получить за постановку второй.
Но так или иначе, когда я читал и перечитывал рукописный текст, у меня перехватывало дыхание при мысли о жертвах, которые я был готов принести ради любви.
91
Для того чтобы изобразить озёрное сражение между флотом Кортеса и ацтеками, мы выбрали лагуну неподалёку от Аламеды. Афиши, приглашающие на представление, были расклеены по всему городу, а глашатаи вовсю нахваливали пьесу на каждой площади.
Я лично взимал плату за вход. Торговцы, предлагавшие зрителям одеяла, чтобы постелить на траве, поскольку лавок возле лагуны почти не было, а также все, кто торговал закусками, сластями и напитками, уплачивали мне процент с выручки.
Народ просто валом валил, и к тому времени, когда я взял деньги с последнего зрителя, не оставалось уже места не только чтобы сидеть, но и чтобы стоять. Несмотря на незамысловатый сюжет, Матео развернулся вовсю. Мой друг был незаурядным актёром: он ухитрялся вдохнуть жизнь, порой даже с избытком, в самую непритязательную роль.
Правда, всегда оставалось опасение, что если он окажется недоволен тем, как публика его принимает, то, пожалуй, вместо того чтобы сражаться с другими актёрами, исполняющими роли врагов, бросится со шпагой на зрителей.
Пьеса начиналась с того, что конкистадоры плывут на боевом корабле, то есть на барже, которой мы по мере сил попытались придать сходство с военным судном. Матео-Кортес отважно стоял на носу с мечом в одной руке и святым крестом в другой. Бок о бок с ним находилась донья Марина, индианка-переводчица, главная помощница завоевателя в переговорах с индейскими племенами. Благодаря ей маленький отряд Кортеса получил поддержку союзнических армий, без помощи которых нельзя было рассчитывать на победу. Могущественные ацтеки были серьёзными врагами и внушали страх конкистадорам.