Самое трудное тут — правильно рассчитать время, — пояснил Матео. — Огонь нужно зажечь не слишком рано и не слишком поздно, чтобы, с одной стороны, враг не успел обрубить все тросы и крючья и оттолкнуть брандер раньше, чем огонь перекинется на его палубу, а с другой — чтобы сами мы успели убраться на шлюпках. Причём если мы попробуем удрать слишком рано, то обязательно попадём под вражеские ядра, а если зазеваемся, сгорим вместе с неприятелем.
Когда все крючья сцеплены, воспламеняются пороховые заряды в трубах. При взрыве пламя вырывается из труб, поджигает наши паруса и мигом перекидывается на неприятельскую оснастку. Если паруса загорелись, это конец для обоих кораблей. При этом команда нашего судна, состоящая всего-то из полудюжины человек, как только пламя вырывается из труб, прыгает в уже спущенную на воду и удерживаемую на буксире шлюпку.
Команды брандеров получают двойную плату, и долю добычи им тоже выделяют больше. Однако и потери у них будь здоров — гибнет около половины, поэтому чаще всего на эти суда идут те, кому нечего терять.
Матео помолчал, глядя на море и вспоминая былое.
— Мы, испанцы, считались мастерами поджогов и успешно использовали этот манёвр против неверных, но в войне с англичанами сами стали жертвами собственной военной хитрости.
Король Испании собрал огромную армию и флот, чтобы вторгнуться в Англию и вернуть эту страну еретиков в лоно католической церкви. Мы и сейчас остаёмся величайшей державой мира, и, уж конечно, были ею тогда — властвовали на земле и на суше, и наши владения простирались по всему миру. Непобедимая армада — так назвал король собранные им силы — не имела равных по численности и мощи, и никто в мире не мог противостоять её грозному могуществу.
Однако мы потерпели поражение, и причиной его стал не огонь английских пушек. После того как шторм потрепал наш флот и вынудил его встать на якорь близ Кале, англичане направили в самую гущу наших судов пять брандеров. Вид пылающих кораблей так устрашил наших капитанов, что многие из них подняли якоря и уплыли прочь, не сделав ни единого выстрела.
Наше плавание продолжалось уже неделю, когда Матео изумил и напугал меня неожиданным нападением.
Проснувшись посреди ночи, я обнаружил, что Матео стоит надо мной с кинжалом в руке, и, прежде чем успел что-то предпринять, он полоснул меня по лицу. С окровавленной физиономией я вскочил с кровати и отпрыгнул в угол, где, скорчившись от боли, выхватил собственный кинжал.
— К этому всё и шло, да, compadre? Ты рассудил, что целое сокровище лучше, чем половина, верно?
Матео сел на свою койку и отёр кровь с клинка.
— По прибытии в Севилью ты поблагодаришь меня: теперь на тебе нет клейма каторжника.
Моя рука непроизвольно потянулась к кровоточащей ране на щеке.
— Моряки знают, что солёная вода и свежий ветер помогают ранам заживать, не загнивая, как это бывает среди городских миазмов.
Он потянулся на койке.
— Если ты к утру не истечёшь кровью, тебе придётся придумать для Севильи подходящую историю, объясняющую происхождение шрама.
Первым, что изрядно удивило меня по прибытии в Севилью, было то, что великий морской порт находился вовсе не на берегу моря, а чуть ли не в двадцати лигах в глубь полуострова, вверх по реке Гвадалквивир, протекавшей через заболоченную низменность Лас-Марисмас.
— Севилья — самый большой город Испании, да и во всей Европе сравниться с ней по величине могут разве что Рим и Константинополь, — сказал Матео. — Это богатый город и город богачей — через врата Севильи в Испанию вливается серебро ацтеков и золото инков. В Archivo de Indias[10] собраны разнообразнейшие документы, относящиеся к открытию и завоеванию Нового Света. Чего там только нет: начиная от донесений первооткрывателя Нового Света, Кристобаля Колона, известного также как Христофор Колумб, и писем Кортеса к королю до редчайших ацтекских кодексов, чудом спасённых от огня, которому священники были склонны предавать все языческие писания без разбору. Ничто, отправляющееся в Новый Свет или прибывающее оттуда, не минует Севильи. Casa de Contratacion[11] контролирует всё, что связано с судоходством, включая маршруты, объем и характер грузов, все платежи и сборы. Даже корабли португальских работорговцев должны получать там разрешение на перевозку рабов с побережья Африки в Новый Свет.
Севилья превзошла всё, что я мог себе вообразить, и если Мехико был драгоценным камнем в оправе огромного озера, то Севилья являла собой подлинный оплот империи. Она была больше, грандиознее, великолепнее не только по размеру, но и по стати. Её могучие укрепления — высокие, прочные, незыблемые — обладали способностью как сдерживать натиск армий, так и противостоять разрушительному действию времени. Когда мы сошли на берег и оказались на многолюдных улицах, я, как последний неотёсанный олух из колоний, только и делал, что вертел головой по сторонам с разинутым от изумления ртом и вытаращенными глазами. Не будь со мной Матео, здешняя толпа, несомненно, оставила бы меня без кошелька, одежды и чести, не пройди я и нескольких кварталов.
— Это Torre del Оrо, Золотая башня, — пояснил Матео, указывая на десятигранную каменную твердыню возле реки.
Это сооружение выглядело способным выдержать натиск всех полчищ Великого хана и служило надёжным хранилищем богатств, стекавшихся из Нового Света и с Востока.
— Подметая там пол, можно собрать казну, достойную короля, — заметил мой друг.
В центре города располагался дворец Алькасар, замок-крепость королей, возведённый столетия назад. До сих пор я считал вице-королевскую резиденцию в Мехико образцом блеска и величия, но по сравнению с дворцами Севильи она казалась лачугой пеона. А ведь Алькасар сейчас даже не был королевской резиденцией.
— Дворец его величества в Мадриде несравненно великолепнее, — заявил Матео.
После того как благословенной памяти король Фердинанд III отбил Севилью у мавров, он сделал её своей столицей, однако из-за мавританского влияния в архитектуре облик этого города казался мне непривычным, странным, я бы даже сказал — вызывающим. Пока я не увидел Севилью, эпитет «неверные» был для меня не более чем словом, но теперь я понимал, что прежние властители Испании обладали тонким вкусом и редким мастерством, а потому создавали изумительные строения, которые можно сравнить с лучшими творениями художников и поэтов.
Поблизости от дворца находился собор Святой Марии, экзотический и древний, в котором смешались готический и мавританский стили. Он считался вторым по размерам храмом христианского мира, уступавшим лишь собору Святого Петра в Риме. Разумеется, им обоим было далеко до несравненной Святой Софии Константинопольской, но теперь эта святыня находилась в руках неверных и была превращена в мечеть. Подобно кафедральному собору Мехико, который был возведён на месте бывшего капища ацтеков, собор Святой Марии тоже красовался там, где ранее стояла мечеть, ведь и сам город некогда являлся столицей мавританского государства. Появление христианского храма на обломках мечети казалось вполне уместным, и, глядя на это величественное здание, было легко принять на веру убеждённость большинства местных жителей в том, что Господь особо любит Испанию, а потому и сделал её могущественнейшей державой мира.
Народ здешний отличался от колонистов Новой Испании не в меньшей мере, чем строения. Город был буквально пронизан высокомерием. Высокомерие сквозило во всём, да и как могло быть иначе, если великолепные экипажи везли по улицам вершителей судеб наций или богатейших купцов, в руках которых сосредоточивалась половина мировой торговли. Да что там экипажи, стоило посмотреть на уличное отребье. ¡Dios mio! Да тут и нищие держались горделиво. Никакой мольбы, никаких жалобных стонов, скорее требование подаяния, которое принималось так, как монарх принимает подношения подданных.
Разница между Новым Светом и Испанией была разительной. Жители колоний были честолюбивы, целеустремлённы, трудолюбивы, набожны. К власти и религии они относились с боязнью и уважением, к семье — с почтением и привязанностью. В Севилье я столкнулся с поразительным вольнодумством и непочтительностью: казалось, для здешних жителей не существует запретов. Нечестивые книги открыто продавались на улице, в двух шагах от резиденции святой инквизиции, а уж богохульствовали все — ¡ау de mi! — так, что, ляпни я что-то похожее в детстве, отец Антонио не просто заставил бы меня полоскать рот — он, наверное, отрезал бы мне язык!
— В маленьких городках и деревнях, — пояснил Матео, — люди испытывают большее благоговение и страх перед королём и церковью, но большие города, такие как Севилья, Кадис и даже Мадрид, значительно сильнее привержены земным, мирским благам. Половине мужчин, которых ты видишь на этих улицах, довелось повоевать в чужих землях. Изысканные дамы встречаются здесь с моряками и солдатами, побывавшими в самых дальних уголках мира. Даже инквизиторы вынуждены умерять свой пыл и действовать не так рьяно, как по всему полуострову. И, будучи уверены, что кто-то является тайным иудеем или мавром, они отнюдь не торопятся с обвинениями: кому охота, чтобы ему перерезали глотку?
Перерезать глотку инквизитору? При этих кощунственных словах я невольно перекрестился. Да, жаль, что я не вырос на улицах Севильи!
— Если хочешь доить корову, — продолжал Матео, — держи коровник на запоре, чтобы никто не добрался до твоего молока. Король держит колонии под строгим контролем, ибо это дойные коровы империи.
А ещё он держит под неусыпным контролем морские пути, армии вице-королей, служителей святой инквизиции, членов Santa Hermandad — все они осуществляют его волю и представляют его власть. Но все нити управления сходятся сюда, в Мать-Испанию, а здешний народ после изгнания мавров не слишком терпим по отношению к мелкому тиранству.
В городе Мехико проживают тысячи индейцев, чьи головы вечно склонены, а спины согнуты, ибо вместе с их державой были сокрушены их культура и образ жизни. Но город богачей не знает подобного смирения. Точно так же тихое очарование колониальной столицы чуждо шумным, ярким, многолюдным улицам и переулкам Севильи.