Я решил, что Севилья подобна напыщенному толстосуму — богатому и откормленному, но грубому, невежественному и отвратительно невоспитанному.
— И если ты, Бастард, воображаешь, будто публика на представлениях в Мехико отличалась несдержанностью и буйством, то посмотрим, что ты запоёшь, когда побываешь на спектаклях в Севилье. Тут не раз случалось, что плохо сыгранная роль стоила актёру жизни!
— Ты обещал, что мы будем держаться подальше от соmedias, — напомнил я. — Не то гости из Новой Испании могут нас опознать.
— Слишком уж мы осторожничаем, compadre. И ничего я такого не обещал. Просто сделал вид, будто с тобой соглашаюсь.
— Ты сам говорил, что должен избегать comedias, потому что задолжал денег и зарубил оскорбившего тебя кредитора.
Матео похлопал себя по набитому золотом карману.
— Знавал я одного алхимика, верившего, что золото способно исцелять хвори. А ведь это действительно так — правда, врачует оно в основном не телесные, а общественные недуги, к числу коих относятся долги, оскорбления и преступления. Знаешь, Бастард, подожди до того времени, когда увидишь великую сцену Севильи. Это тебе не те загоны, где мы давали представления в колонии, — эх, да под крышей Еl Соliseo[12] можно было бы разместить половину населения Мехико! Но мне больше нравится «Донья Эльвира», театр, построенный графом де Гельвес. Этот театр старше «Колизея», и хотя крыша у него не такая большая, зато актёров слышно на всех местах гораздо лучше. Но конечно, самое главное в театре — это какие там идут пьесы. Лично я с удовольствием посмотрел бы «Дон Жуана»...
Я вздохнул. Спорить с Матео не имело смысла, ибо страсть к театру бурлила в его крови, да и моё сопротивление, признаться, ослабевало.
Наша одежда должна была соответствовать облику богатых кабальеро — камзолы, штаны, рубахи, плащи из лучшей шерсти, прекрасного шёлка, тончайшего полотна. Сапоги из кожи, мягче, чем ягодицы младенца, шляпы с пышными плюмажами. И конечно, шпаги. Превосходные клинки из толедской стали, пускающие кровь легче, чем неуклюжий цирюльник. Кинжалы с эфесами, усыпанными драгоценными камнями. Не может же один благородный человек убить другого топором дровосека!
¡Ay de mi! Мы обладали богатством, которого хватило бы на то, чтобы выкупить короля, но человеку, чьё представление о деньгах зиждилось на грандиозных фантазиях из «Амадиса Галльского», даже сокровища Креза представлялись жалкими грошами.
Наш план жить скромно, не привлекая к себе внимания, с самого начала трещал по швам. Я был рад уже тому, что Матео не вздумал въехать в Севилью на колеснице, как Цезарь, возвращающийся в Рим во главе своих легионов.
109
— Дон Кристо, позвольте представить вам донью Ану Франку де Хенарес.
— Я польщён, сударыня. — Я отвесил низкий, размашистый поклон.
А теперь вспомните, amigos, как давно мы с Матео в последний раз наслаждались чарами, обществом — и объятиями — женщин.
Кое-что об Ане Матео рассказал мне заранее. В частности, что она такая же донья, как я дон, то есть в благородные произвела себя сама. В четырнадцать лет её, дочь мясника, взял в услужение престарелый кабальеро, причём услуги ему она оказывала по большей части в постели. Правда, её хозяин был настолько дряхл, что чаще всего использовал девушку в качестве грелки для ног. Они у старика вечно мёрзли, и он засовывал их юной служанке между ляжками.
В семнадцать лет Ана бежала с труппой бродячих актёров. Она сначала взяла на себя роль любовницы одного из актёров, а потом стала, не без успеха, исполнять и другие, сценические. У Аны обнаружился талант, и скоро она уже блистала на подмостках Мадрида, Севильи и Барселоны. Слава её росла, а вместе с ней число поклонников и влиятельных покровителей.
Матео предупредил, чтобы, имея дело с этой женщиной, я не настраивался на романтический лад, и не только потому, что она, чего можно было ожидать, относится к породе охотниц за богатством и успехом. И не по причине полного отсутствия у Аны женской стыдливости, что можно было только приветствовать. И уж всяко не потому, что у неё имелось множество любовников — это лишь делало её опытной и умелой.
Но из соображений безопасности.
— Имей в виду, — сказал мне Матео, перед тем как познакомить с актрисой, — её нынешний покровитель, граф Лемос, любовник никудышный, а фехтовальщик ещё худший. Но свою мужскую слабость он искупает щедростью по отношению к содержанкам, а неспособность к дуэлям компенсирует, нанимая головорезов, которые убивают или калечат каждого, кто мог бы бросить ему вызов.
— Зачем ты мне всё это говоришь?
— Да потому, что она моя старая подруга, которой нужен новый друг. Граф и на людях-то с Аной появляется нечасто, не говоря уж о том, чтобы удовлетворить её любовные запросы.
— Браво, Матео, ты просто гений! Выходит, я пересёк Великий океан, чтобы поселиться в этой великолепной стране, где у ревнивых любовников в обычае нанимать убийц, и похоже, должен приготовиться умереть, даже не отведав близости с женщиной, из-за которой меня могут прикончить. Так тебя следует понимать, а?
— Нет, Бастард, на самом деле я имел в виду совсем иное: тебе выпадает возможность свести знакомство с настоящей женщиной. Ана может сполна дать тебе знания и навыки, необходимые настоящему кабальеро, которых ты не получишь даже от меня. Когда она сделает своё дело, от колониального олуха не останется и следа, а вместо него появится изысканный идальго, свой человек в самом высшем обществе. Это женщина, которая создана для любви. И, как ни печально, при этом она абсолютно по-мужски умна, коварна и корыстна. Вдобавок к этому Ана ещё и алчна, а в постели она опалила бы и крылья Эроса.
— Слушай, а почему бы тебе не заняться ею самому?
— Да потому, Кристо, что удовольствие и удобство соmpadre я ценю выше собственного.
Я откровенно заржал.
— Кроме того, — добавил Матео, — у меня есть другая женщина. Ревность в ней клокочет, как река Гвадалквивир, и неверному любовнику она запросто может засадить нож между ног. Граф признает, что Ане нужен кто-то, кто сопровождал бы её в обществе, но, разумеется, не желает, чтобы этот «кто-то» покушался на то, что Лемос считает своим. Я на эту роль никак не подхожу. Ну а что касается тебя... по правде сказать, про тебя Ана графу уже рассказала, заранее.
Он криво усмехнулся.
— Успокоила его, сказав, что ты будто бы... предпочитаешь мужчин.
Ну ничего себе — мне, стало быть, предстояло выступить в роли содомита! Разумеется, ни малейшего желания подыгрывать его знакомой и участвовать в этой дурацкой комедии у меня не было.
С таким настроением я и был представлен донье Ане.
Однако оно переменилось, стоило мне заглянуть ей в глаза. Один миг, и я уже был готов нацепить колпак с бубенчиками и изображать идиота.
В отличие от столь многих известных актрис в Ане не было ни малейшего кокетства. Как правило, эти женщины подбираются к мужским кошелькам, а то и сундукам с помощью манерного жеманства, но Ана Франка держалась естественно, спокойно и с достоинством, как настоящая дама. Впрочем, она и была ею: тонкие шелка, сверкающие драгоценности, сдержанный взгляд, что она бросала поверх китайского веера с ручкой из слоновой кости.
И соблазнительность этой женщины заключалась не в красоте, хотя выглядела Ана чудесно — нежная белая кожа, пышные, украшенные жемчугом каштановые волосы, прямой нос, высокие скулы и огромные изумрудные глаза. Но меня влекла к ней не красота, а лучащаяся аура её женственности. То была muy grande mujer, подлинно великая женщина.
Не то чтобы я не ценил красоту, но мудрый мужчина быстро усваивает, что холодная красота сулит холодную постель. В данном же случае меня буквально обдало жаром внутреннего огня, да таким, что он пробирал до самых костей.
Главным, что пленяло в Ане, были её глаза. Подобно сиренам из «Одиссеи», этим крылатым женщинам, завлекавшим моряков своим сладкозвучным пением, Ана Франка обрекала мужчин на погибель волшебством своих очей. Но тогда как Одиссея заблаговременно предупредили об опасности и он залепил уши воском, меня Матео не остерёг, так что глаза и уши мои оставались открытыми.
Не скажу, чтобы я полюбил Ану Франку, — моё сердце навеки принадлежало другой. Но уж по крайней мере, потянуло меня к ней очень сильно, с первого взгляда. И с первого же взгляда я понял, почему эта женщина является возлюбленной графа — несмотря на низкое происхождение, в Ане не было ничего от простонародья.
Суть наших с ней отношений она определила ясно и понятно, с первой же встречи. Как только мы были представлены, она, оставив лишние церемонии, перешла на «ты».
— Матео описал мне тебя как простака из колоний, не видевшего в жизни ничего, кроме своей провинциальной Новой Испании. С такого рода неотёсанными остолопами мы имеем дело частенько — они слетаются сюда из провинций, как мухи. Сходят с кораблей с полными карманами золота и уверенностью в том, что их новоявленное богатство с лихвой компенсирует происхождение и воспитание, а сталкиваются лишь с насмешками, пренебрежением и раздражением.
— Но как же новичку-провинциалу приобрести культурное обличье?
— В этом-то и ошибка. Не в обличье дело: чтобы быть человеком из общества, нужно думать как человек из общества.
Мне поневоле вспомнился Целитель. Ана вполне могла бы сказать, что от меня «не пахнет» настоящим кабальеро.
— Одет ты вполне прилично. Красавцем тебя, может быть, и не назовёшь, но ты недурен собой, а этот полученный в баталиях с пиратами шрам придаёт лицу особую мужественность. Но сними одежду, и от «светского» облика ничего не останется.
Вообще-то сначала я придумал своему шраму романтическое происхождение и собирался рассказывать, что якобы получил его на дуэли, из-за дамы. Но Матео эту версию забраковал, заявив, что такого рода шрам многие мужчины могут воспринять как вызов. А вот рана, полученная в стычке с французскими пиратами, это то, что надо. И почётно, и не вызывающе.