— К чёрту сны! Где пират? — закричал кто-то.
Матео сердито выхватил меч.
— Следующему, кто перебьёт меня, этот пират пустит кровь!
Публика, однако, состояла в значительной мере из грубиянов и задир, так что желающих помериться с актёром силами мигом нашлось не меньше дюжины. Матео, похоже, готов был затеять драку со всей компанией, но тут вмешались карлик и остальные актёры, силой и уговорами удалив Сигизмундо со сцены.
Отец Антонио рассказывал мне, что в Испании во время представлений ближе к сцене обычно собирается простонародье, называемое mosqueteros, мушкетёрами, но не потому, что это солдаты, вооружённые мушкетами, а из-за производимого ими шума. Эти вульгарные мужланы, если пьеса им не нравится, забрасывают актёров фруктами и всем, что попадётся под руку.
— Безмозглая деревенщина! — крикнул Матео, уходя со сцены.
Вообще-то он этим не ограничился, но выкрикнул и кое-что ещё, относящееся к интимной жизни матерей этих неблагодарных зрителей. Однако я не решусь повторить его слова даже в этих записках, которые пишу тайком от всех. Страшное оскорбление заставило нескольких человек обнажить клинки, которые, впрочем, были убраны в ножны, как только две актрисы умиротворили зрителей медовыми словами и обольстительными улыбками, обещая мужланам всё на свете, хотя я был уверен, что на самом деле им ничего не перепадёт.
Между тем труппа перешла к другой пьесе.
Карлик объяснил, что теперь на импровизированной сцене зрители увидят не польского короля, а простого испанского солдата, и сам повёл речь от его имени:
— Я простой солдат короля, и на честь мою покусился злобный английский пират.
Тут же появился пират, начавший нагло куражиться и похваляться:
— Эх, сколько раз, ребята, я забавлялся с испанскими женщинами! И представьте, хотя поначалу мне приходится брать их силой, я никогда не встречаю настоящего отпора. А всё потому, что они прирождённые putas, шлюхи, впитавшие искусство разврата с молоком своих таких же беспутных матерей.
Ох, что тут началось! Видели бы вы, как бесновались наши лавочники и земледельцы, размахивая тесаками и кинжалами. Никто из них не мог остаться равнодушным к chinga su madre, клевете на их испанских матерей.
— Этот простой солдат, — объявил карлик, размахивая руками, чтобы призвать толпу к молчанию, — возвращается с войны в Италии и узнает, что его жену обесчестил английский разбойник.
И снова публика взорвалась возмущёнными возгласами.
— Если он не поквитается с этим английским сукиным сыном, значит, ваш солдат не испанец! — завопил один из зрителей.
— Он mujer![42] — крикнула какая-то женщина. — Баба!
Надо полагать, в Италии испанские солдаты насиловали всех местных женщин подряд не хуже англичан, а уж у нас в Новой Испании они творили это постоянно, подтверждением чему могло служить хотя бы моё собственное существование. Но это прискорбное соображение я, понятное дело, и не подумал высказывать публично.
Карлик обнажил свой клинок. Он был чуть больше обычного кинжала, но в его миниатюрной ручке и смотрелся прямо-таки рыцарским мечом. А голос у артиста был что надо — так и гремел, разносясь над толпой.
— Я резал глотки английских, французских и голландских свиней, и теперь мой меч снова напьётся их крови!
Право же, будь над этим «театром» крыша, она слетела бы от рёва зрителей. Мужчины потрясали оружием и требовали, чтобы гнусный мародёр был немедленно предан смерти. Но первейшая добродетель артиста — благоразумие. Либо актёр, исполнявший роль пирата, хорошо играл, либо и впрямь был сильно напуган, но он, буквально съёжившись от страха, поспешно удалился со сцены. И то сказать, сомневаюсь, что даже ужасные mosqueteros Севильи оказались страшнее наших колониальных сумасбродов, в неистовстве размахивавших клинками.
На сцену вышли актрисы, которые пели, танцевали, вовсю соблазняли зрителей и собирали деньги, протягивая публике перевёрнутые шляпы. Исполняли они на сей раз вполне приличную и соответствовавшую действию мелодичную балладу, славившую исконную честь и редкое целомудрие испанских женщин, добрая слава о которых идёт по всему миру. Но даже сейчас, танцуя, они не могли устоять перед искушением и так высоко вскидывали ноги, что открывали жадным взорам мужчин не только бёдра, но и находившийся между ними пресловутый сад восторгов. Двое стоявших поблизости священников всячески делали вид, будто целомудренно отводят глаза, хотя на самом деле, пусть и украдкой, смотрели туда же, куда и все.
Но тут злобный английский разбойник выказал свою гнусную натуру. Вспрыгнув на сцену и размахивая огромным мечом, он стал приставать к одной из танцовщиц. При этом он громко вопил:
— Попалась, шлюха! Один раз я уже завалил тебя на койку, а теперь побалуюсь с тобой снова.
Это, конечно, и оказалась жена простого солдата, нашего героя. Зрители-мужчины умоляли её покончить с собой, а не навлекать несмываемый позор на мужа. Но как бы не так! Словно подтверждая справедливость предыдущих замечаний корсара, она уступила немедленно, оказав смехотворно малое сопротивление. Зрители пришли в неописуемую ярость.
Испанский солдат, роль которого исполнял карлик, продолжил свою речь. Яростно жестикулируя, взмахивая то плащом, то широкополой шляпой кабальеро, он говорил о бесстрашии испанских мужчин и о праведности всех испанцев — солдат, купцов и скромных земледельцев. Как и Матео, карлик годился больше для того, чтобы играть павлина, чем скромного гуся.
— Честь — это не право и привилегия одних лишь знатных особ, — витийствовал карлик, — она присуща каждому, кто действует так, как подобает мужчине! Мы, испанцы, величайшая нация в мире! Наши армии — самые сильные, наш король — самый великодушный, наша культура — самая славная, наши мужчины — самые отважные, наши женщины — самые красивые и самые добродетельные!
Последовала буря аплодисментов.
После каждого монолога ещё один артист под гитару исполнял нам баллады, восхвалявшие мужество и воинскую доблесть испанских мужчин, а также их верность возлюбленным и чести.
С оружием не расстаюсь никогда,
Постель на холме холодна,
Там вместо лампады мне светит звезда,
Вся жизнь моя — это война.
Как долги походы, как трудны пути,
Сколь краток, прерывист мой сон,
Удел мой — всю землю до края пройти,
Я клятвой на то обречён.
И скачу я верхом по горам и долам,
И плыву я под парусом к дальним морям,
Проклиная планиду лихую,
Но, смеясь над судьбой, ворочусь я домой
И в ту ночь я тебя поцелую.
Далее действие разворачивалось очень быстро. Английский флибустьер вернулся, чтобы в очередной раз позабавиться с покладистой солдаткой, но нарвался на поджидавшего его мужа. После того как карлик произнёс очередную цветистую речь, сопроводив её множеством поклонов и жестов, он схватился с пиратом на мечах и, прикончив негодяя, сообщил зрителям, что теперь настала пора разобраться с женой.
В этом отношении публика, во всяком случае мужская её часть, была безжалостна. Неверность жены, вне зависимости от того, уступила она насилию или соблазну, равно как и от того, насколько сильно любил изменницу и презирал насильника муж, могла быть смыта только кровью. Честь превыше всего, тут уже не допускалось никаких сомнений и колебаний.
Однако полного единодушия среди зрителей отнюдь не было: напротив, мнения разделились, и вокруг стали бушевать настоящие страсти.
Так, один зритель возмущался тем, что женщина не заставила разбойника убить её, а другой возражал, что это не её вина и пират, не сделав этого, опозорил не её, а себя. Каждый отстаивал свою правоту с таким пылом, что клинки уже были извлечены из ножен, но тут снова вмешались две актрисы. Они встряли между разгневанными мужчинами, развели их по разным углам отгороженного одеялами пространства, а там быстро успокоили медовыми речами, обольстительными улыбками и неслыханными посулами.
Я таращился на женщин в полном ошеломлении, поражаясь их невероятной власти над этими свирепыми усатыми буянами, которые, казалось, только что были готовы разнести всё вокруг вдребезги. Madre de Dios[43], да ведь эти сладострастные красотки испокон веку и по всему миру просто вьют из нас верёвки! Мы воистину беспомощны в их руках. Достаточно многозначительной улыбки, двусмысленного движения, не говоря уже об упавшей подвязке, и мужчина оказывается на привязи, словно пёс.
Вообще-то в Веракрусе я больше водился со шлюхами, но издали видел и дам из порядочного общества, причём результаты наблюдений за ними подтверждались и увиденным здесь, на ярмарке. Женщины без труда превращали самых гордых и отважных мужчин в пускающих слюни идиотов, хотя вроде бы ни на миг не ставили под сомнение главенствующую роль этих machos hombres в обществе.
После того как актрисы утихомирили толпу, наш герой-солдат-карлик вернулся на сцену. Правда, я бы не назвал его возвращение счастливым. Лживая женщина вовсю втолковывала муженьку, будто сопротивлялась изо всех сил, но их у неё оказалось мало, так что она просто не могла защитить свою честь от насильника. А когда вконец одуревший солдат заметил, что, мол, лучшим выходом в таких случаях является самоубийство, нахалка заявила, что у неё не было для этого подходящего средства.
— Ты лживая шлюха! — взревел актёр-солдат-карлик. — Все порядочные женщины для этой цели носят на груди яд и, будучи похищены пиратами, могут быстро отправиться на тот свет и не позорить своего любимого мужа, а также братьев и отцов, которые в них души не чают.
Мужчины-зрители встретили эти слова гулом одобрения.
Наконец в ходе допроса правда вышла наружу. Выяснилось, что эта распутная особа нашему бравому солдату вовсе не жена: некая коварная мавританская шлюха, которая, пока герой воевал за короля в Италии, убила его верную супругу и заняла её место.