Не поднимая головы над кустами, я снова пополз наверх, но на этот раз на гребень, где был виден как на ладони, уже больше вылезать не стал.
Треск кустов, через которые проламывался надсмотрщик, погнал меня дальше. У меня имелось оружие — нож размера, дозволявшегося метисам, — но иллюзий относительно возможного исхода схватки я не питал. Испанец был гораздо крупнее и сильнее тощего пятнадцатилетнего парнишки, да и с ножом против шпаги много не навоюешь.
Снизу доносился голос Рамона, требовавшего поскорее найти меня, и это придавало мне прыти, однако, когда склон сделался почти отвесным, я замешкался, сорвался и, шлёпнувшись с высоты полудюжины футов, так приложился спиной, что из меня буквально вышибло весь воздух. Некоторое время я лежал без движения, а когда треск в кустах, совсем поблизости, заставил-таки меня кое-как подняться на ноги, было уже поздно.
На прогалину вывалился из зарослей надсмотрщик: рослый, костистый, краснорожий малый с коротко стриженными рыжими волосами и бородкой. Он вспотел и весь запыхался, но при виде меня по-волчьи оскалился.
— Сейчас я вырежу твоё сердце, chico, — пообещал он, указывая на меня обнажённым клинком.
Я в ужасе попятился, слыша в кустах за его спиной шаги и понимая, что сейчас здесь появится ещё и Рамон. Надсмотрщик тоже услышал эти шаги и обернулся — но мы оба увидели вовсе не Рамона. Picaro по имени Матео шагнул навстречу надсмотрщику с клинком в руках.
Тот моментально присел, выставив вперёд оружие, но клинок Матео сверкнул так стремительно, что я не заметил движения, а мой враг не успел даже поднять меч, чтобы отразить удар. Долю мгновения он стоял неподвижно, как статуя, — а потом его голова отделилась от тела и, упав наземь, подскочила, словно мячик. Тело обмякшей кучей осело рядом.
Я не мог пошевелиться, а так и застыл, в изумлении и ужасе разинув рот.
Матео жестом указал на обрывистый берег позади меня.
— Река! Беги!
Не говоря ни слова, я повернулся, бросился в указанном направлении и, хотя до воды было добрых пятьдесят футов, не колеблясь сиганул вниз, с силой ударился о воду, погрузился чуть не до самого дна, основательно нахлебавшись, но вынырнул. Пенящийся поток понёс меня вниз по течению, тогда как сверху, перекрывая плеск воды, разносился голос Рамона, тщетно призывавшего своего пособника.
32
Поскольку мне всё равно было некуда идти, я последовал указаниям отца Антонио и стал ждать его у развилки дороги. Наконец он появился верхом на муле. Брата Хуана с ним не было, вьючные корзины пустовали, а на лице доброго клирика застыл испуг.
— Кристо! Ты убил человека, отсёк ему голову.
— Я не убивал его.
И я рассказал отцу Антонио обо всём, что произошло.
— Это не имеет значения. Они обвинят тебя. Залезай.
Он помог мне взобраться на мула позади себя.
— Куда мы поедем? — спросил я, покачиваясь на спине у мула.
— Обратно в Веракрус.
— Но ты же сам говорил...
— Испанец мёртв, и обвиняют в этом тебя. У меня нет ни единого друга, который предложит убежище метису, разыскиваемому за убийство испанца. Тебя найдут и прикончат на месте. Ради полукровки никто и суда не станет устраивать.
— И что же мне делать?
— Нам придётся вернуться обратно в город. Единственная моя надежда — найти донью, пока она ещё не уехала из города, и попытаться убедить её, что ты не причинишь никому вреда. Пока я этим занимаюсь, тебе придётся скрываться у своих друзей léperos. Если ничего не получится, я посажу тебя на одну из лодок, которые перевозят товары к побережью Юкатана, земли майя. Это самая необжитая часть Новой Испании, в тамошних джунглях тебя не найдут, даже если пошлют на поиски армию. Я дам тебе денег, сколько смогу. Но вернуться, сын мой, ты уже не сможешь. Убийство испанца — это преступление, за которое для таких, как ты, прощения нет.
Разумеется, всё, что отец Антонио говорил, представлялось мне полнейшим бредом. Какой Юкатан, какие майя, я и языка-то их не знал. Так же как решительно ничего не знал о жизни в джунглях. Сунься я туда, вопрос будет лишь в том, кто сожрёт меня раньше: ягуар или дикари-людоеды. В большом городе я мог бы, по крайней мере, воровать еду. В джунглях я сам стану едой. Так я ему и сказал.
— Тогда отправляйся подальше в захолустье, где живут мирные индейцы. Ты ведь знаешь науатль и другие сходные наречия. Индейских деревень сотни, укройся в одной из них.
Я промолчал, не желая усугублять страхи наставника собственным испугом, хотя понимал, что это тоже не выход. Я не чистокровный индеец, и ни в одной деревне меня не примут. Наклонившись поближе к спине клирика, когда мул стал спускаться с холма, я почувствовал, как по телу моего друга пробежала дрожь.
— Мне вообще не следовало воспитывать тебя. Мне не следовало пытаться помочь твоей матери. Это стоило мне священнического сана, а теперь, возможно, будет стоить и жизни.
Каким же, интересно, образом помощь моей матери могла стоить ему сана? И почему Рамон с доньей меня преследуют?
Я в очередной раз спросил об этом отца Антонио, но получил обычный, уже поднадоевший ответ:
— Неведение — твоя единственная надежда. И моя тоже. Нужно, чтобы ты мог честно заявить, что ничего не знаешь.
Однако мне казалось, что неведение — не такая уж надёжная защита. Скажем, сегодня меня защитило вовсе не незнание, а клинок Матео — не вмешайся picaro, я бы так и умер, пребывая в «спасительном» неведении.
На обратном пути клирик или молился, или молчал. Он ничего не сказал, даже когда мы остановились на ночлег, расположившись в кустах, подальше от дороги.
В часе ходьбы от Веракруса отец Антонио остановился.
— Дальше тебе можно двигаться только ночью, — заявил он. — В Веракрус войдёшь с наступлением темноты и вообще старайся не высовываться. Да, и не вздумай сунуться в Дом бедных, ни в коем случае. Если всё утрясётся, я тебе сообщу.
— А как ты меня найдёшь?
— Держи связь с Беатрис. Когда опасность минует, я передам весточку через неё.
Когда я повернулся, чтобы уйти, отец Антонио соскользнул с усталого мула и крепко сжал меня в объятиях.
— Ты не сделал ничего, чтобы заслужить всё это, Кристо. Ты виноват разве что в том, что родился. ¡Vaya con Dios! Ступай с Богом!
«¡El diablo! — хмуро подумал я. — К чёрту!»
Когда я направился в заросли кустарника, вдогонку мне полетели слова, которым суждено было преследовать меня до конца моих дней:
— Будь осторожен, Кристо! Запомни: если они тебя найдут, тебя уже ничто не спасёт!
33
Я устал от тяжёлой поездки. Я устал прятаться в кустах. Мне было не по себе, поскольку приходилось шарахаться от незнакомцев и чувствовать себя приговорённым из-за тайны, о которой мне ничего не было известно. За предыдущую ночь мне удалось поспать всего пару часов, и поэтому, как только я лёг и моя голова коснулась земли, меня сморил сон.
Пробудился я в темноте от пения ночных птиц и шороха, производимого хищниками, которые нападают при лунном свете, и тут же моментально вспомнил о Рамоне и старой матроне. Походило на то, что в Веракрусе ни тот ни другой не живут, иначе бы я их знал. Очевидно, оба прибыли туда на чествование архиепископа, а постоянно проживают в каком-нибудь другом месте. Может быть, в Мехико.
События, породившие страшную ненависть, которую старая матрона питала ко мне, произошли когда-то давным-давно, в этом я был уверен. Отец Антонио намекал, что всё случилось ещё до моего рождения. В то время он был священником на огромной гасиенде, гораздо большей, чем гасиенда дона Франсиско, откуда мы ушли, когда мне исполнилось двенадцать. В то время духовное облачение служило ему надёжной защитой, ибо церковь сурово преследовала всех, кто причинял зло её слугам.
Тем не менее загадочные события прошлого стоили ему священнического сана. Мой наставник без конца твердил, что только неведение относительно этих событий может защитить меня, однако сам он в неведении не пребывал, да и под защитой церкви уже не находился.
Что же в таком случае спасёт его?
Я решил переговорить с отцом Антонио ещё раз, ведь ему явно угрожала опасность. Может быть, нам стоит покинуть Веракрус вместе. Вот перемолвлюсь с ним парой слов, а потом пойду к дому Беатрис. Сама-то она, скорее всего, ещё не вернулась с ярмарки, но это не помешает мне у неё спрятаться. Уж там-то меня никто искать не станет, а всё крыша над головой. Надоело уже шастать по дорогам и пустошам, да и есть хочется.
Дорога была безлюдной — по ночам в путь никто не трогался, а на ночлег в такой близости от города путники не останавливались. Лунный свет отражался от дюн и был достаточно ярок, чтобы видеть выползавших из болот змей.
К тому времени, когда я добрался до города, меня уже изгрыз волчий голод, а тут вдобавок ещё и резко похолодало. Поднявшийся сильный ветер трепал волосы, так и норовя сорвать с меня плащ. Явно приближался el norte.
Когда el norte дует в полную силу, он валит заборы, срывает крыши со зданий, а корабли — с якорей, унося их в открытое море. Здесь, в дюнах, вздыбленный ветром песок может содрать кожу с открытых частей тела. Короче говоря, быть застигнутым в пути el norte — дело гиблое, но деваться мне было некуда, и я упорно продолжал путь.
Как ни крути, а мне позарез надо сперва потолковать с клириком, а уж потом я отправлюсь в каморку Беатрис. Комната её находилась в убогом строении, стоявшем совсем близко к воде, из-за чего в жару там царила нестерпимая вонь, а когда поднимался el norte, каморка превращалась в ледяной ад. Хозяин дома, бывший раб одной бездетной вдовы, получил свободу по завещанию своей хозяйки. Однако собственный горький опыт не сделал его чувствительнее к чужим бедам, и, став домовладельцем, бывший раб не стеснялся выколачивать из постояльцев последний мараведи. Но я был уверен, что смогу прошмыгнуть в лачугу Беатрис незаметно и укрыться там на ночь. Другое дело, что еды у неё дома наверняка было негусто, если вообще что-то было. Разве что бобы и тортильи, которые она каждый день готовила во дворе на открытом очаге, но вряд ли я найду там что-то, чего уже не отведали крысы.