— Однако, это вовсе не мешает планам, которых мы продолжаем придерживаться, — отозвался я. — Вы мне утренние газеты не принесли?
— У меня их Маделиф перехватила, — Ленели виновато взглянула на меня. — И я вам еще кое-что принесла. Всецело мое упущение, Ваше Величество.
Она извлекла из сумки видеокассету, вставила в видеомагнитофон.
— Запись вчерашнего репортажа моего «новостного» конкурента, который он сделал у французского посольства в Нюрнберге. К счастью, транслировали его только на одном канале, другие, вроде, не подхватили.
Сообщив это убитым голосом она запустила запись.
— Уважаемые зрители, после сногшибающих утренних новостей о заговоре мы срочно отправились в ближайшее место, где могли бы получить ответ или хотя бы какой-то комментарий — во французское посольство в Нюрнберге. Сперва нам отказали как-то комментировать произошедшее, но потом прибыла полиция и нам все-таки удалось проникнуть внутрь.
Голос репортера прервался, зачастили дерганные кадры, словно его оператор бежал вслед за ним, и, боясь упустить возможность, торопливо снимая всё, что попадалось на пути. В кадре мелькнули полицейские, разговаривающие с посольской охраной, растерянные физиономии служащих посольства, потом оператор, с перекошенной камерой застыл около рыдающего повара с сервированной обедом тележкой. Мы все трое невольно наклонили головы вбок, чтобы выровнять кадр.
— Посол! Господин Мартен! Он пропал! — рыдал повар. — Я как обычно привез его излюбленный деликатес. А его… его там не было!
— Успокойтесь, может господин посол просто вышел, забыв предупредить секретаря? — где-то за кадром послышался голос репортера.
— Это невозможно! Выход из кабинета только один! И выход с территории посольства только через пост охраны. А я… я больше никогда его не увижу! Мое сердце…
Повар схватился за сердце.
— О, Боже! — не сдержалась Ленели. — Они что?..
Мы втроем переглянулись и на наших лицах отразилось отвращение.
— Чертовы французы! — басом ругнулся Финбарр.
Пока ничего не понявший репортер пытался утешить повара, объектив камеры нырнул прямиком на сервировочный столик, показав крупным планом тарелку с лягушачьими лапками.
Тут я, уже не сумев сдержаться, расхохотался во весь голос.
— Последний раз ты так веселился, когда Адельман по-глупому сравнил себя с феей, — услышали мы голос Маделиф. — А сейчас что происходит?
— Боюсь, что тому виной только мое специфическое чувство юмора, — отозвался я, обернувшись. — О, отлично, вижу вы принесли газеты, которые отобрали у госпожи Фогель.
Маделиф удивленно глянула на Ленели, прошла внутрь.
— Не отобрала, а взяла посмотреть, — поправила волшебница.
— Только Ленели несла их мне, а не вам, — я больше не улыбался, глянул быстро на журналистку и сказал: — Делайте то, о чем мы с вами договорились.
— Да, Ваше Величество.
Ленели выключив видеомагнитофон, торопливо ушла, подталкивая к выходу чуть растерявшегося Финбарра.
Маделиф взглянула на меня чуть настороженно, пытаясь понять, сержусь я или нет. Я забрал у нее пачку газет, бросил на журнальный столик, потом, поймав ее руку, усадил волшебницу рядом на диван, притянул к себе, поцеловал. Маделиф мгновенно расслабилась.
— Ты всю ночь тут был? — спросила она.
— Что-то ни черта не спалось, не хотел вам с Маргарете мешать.
Волшебница посмотрела в сторону телевизора, где как и раньше показывали репортера, восторженно вещавшего про погодную аномалию в Париже и даже начавшего читать какие-то стихи про весну, наступившую среди зимы, и прочий несвязный бред.
— Великая Луна, — только и сказал я, увидев как он срывает тюльпаны с клумб и раздает словно обезумевший проходящим мимо девушкам, которые благодарно целовали его в обе щеки.
— Тебе не кажется, что они там посходили с ума из-за погодной аномалии? — заметила Маделиф. — Хорошо, что я не понимаю, о чем он говорит, хотя и догадываюсь.
— О да.
— Твой план запугать французов провалился, Эгихард, у них сплошная эйфория от внезапной весны, — мягко заметила Маделиф. — Ты зря гоняешь с заданиями Ленели.
— Делаю всё, что в моих силах, — произнес я, притворно скромно потупив взгляд и словно досадуя, что всё идет не так, как я хочу.
— Надо быть готовым ответить французскому правительству, когда парламент соберется и предъявит нам территориальные претензии.
— Разумеется. Вы, кстати, как часто звоните Адельману?
— Вчера и сегодня связывалась с ним, когда пропали все кобольды, — Маделиф извлекла ключи из кармана и позвенела ими перед моим лицом. — Ульрих оставил одни мне, другие тебе — от своего кабинета. Но я теперь думаю, стоит ли после пропажи кобольдов их тебе отдавать.
— Эй, вы же знаете, что меня дразнить весьма опасно, — отозвался я с легкой насмешкой и забрал у нее ключи.
— Кобольдов, пожалуйста, верни Ульриху.
— Я их не забирал.
Маделиф посмотрела в сторону Ноткера.
— Его Величество тут ни при чем, — отозвался он. — Я просто сказал им, что Хоэцоллерн самое безопасное место для кобольдов.
— Эм, вообще-то нет, — возразил я. — Я-то там сейчас не нахожусь.
— Ой! — испуганно пискнул Ноткер.
— Стой, почему безопасное? — остановила готового исчезнуть кобольда Маделиф.
Ноткер глянул на меня и я кивком разрешил ему рассказать. Маделиф, выслушав, нахмурилась, глянула на меня с неодобрением.
— По-моему, Ноткер, Его Величество просто заморочил тебе голову, а ты уже — остальным.
— Его Величество никогда не морочил мне голову! — возмущенно воскликнул кобольд. — В отличие от…
Он испуганно осекся, побледнел и исчез.
— Да что ж такое, — тихо возмутился я, глянул на Маделиф. — Теперь у нас не осталось ни одного кобольда.
Но тут нас отвлек изменившийся звук телевизора. Прозвучала тревожная музыка в заставке экстренных новостей.
— Сегодня должно было состояться срочное заседание парламента, назначенное ввиду обвинений, обрушившихся вчера в немецкой прессе на наше правительство, — сказал диктор, попутно утирая проступающий на лбу пот. — Однако никто из депутатов в парламент не явился. Журналисты, которые ждали их с самого раннего утра, чтобы получить комментарии, первые забили тревогу и обратились в полицию.
Телевизор показал кадры ожидающих у ворот журналистов, а потом абсолютно пустой парламент, полицейские машины богатых на вид домов. Затем снова возникла картинка с диктором.
— Служащие парламента попытались связаться с депутатами, но никого из них не нашли у себя дома. Вполне возможно, что наших депутатов…
Диктор вдруг запнулся, принялся ослаблять галстук и расстегивать пуговицы на рубашке.
— Кто написал эту чушь⁈ Кому нужно похищать наше идиотское правительство⁈ — воскликнул он в сердцах и швырнул новостные листы прямиком в камеру. — Да они сбежали, если не из страны, то точно на свои виллы в Ницце, спасаясь от жары! Проклятые бездельники, взяточники и бюрократы, только и болтающие о демократии! Пустозвоны!
В кадре появилась пара людей, которые попытались увести разбушевавшегося диктора, бросившего в кого-то снятые галстук и рубашку, после чего видеосигнал телевидения отключился, остался только звук. Еще с минуту мы слушали возмущенные крики, брань, оскорбления, пока всё окончательно не отключилось.
Маделиф ошарашенная повернулась ко мне. Думаю, вид у меня был не менее впечатлённый произошедшим в студии, чем у нее.
— Что это было?
Я кратко перевел. Маделиф не сводила с меня взгляда.
— Эгихард, ты что-то сделал?
— В каком смысле?
Волшебница поглядела на меня в замешательстве.
— Ты никуда вчера не уезжал? — спросила она, впрочем, весьма неуверенным тоном.
— Вы меня в чем-то подозреваете? — поинтересовался я. — Конечно, я уезжал. Добрался до Шафберга и проклял оттуда Францию.
Маделиф несколько секунд молчала, переваривая услышанное и не зная как это воспринимать.
— Почему до Шафберга? — спросила она, совсем уже растерявшись.
— Ну оттуда же Париж хорошо видно, — я ей подмигнул.
— А если серьезно?
— Я серьезно, мне не спалось и я решил немного проветриться, потом вернулся и всю оставшуюся ночь сидел тут и смотрел эти дурацкие новости.
Маделиф поглядела в сторону телевизора, кажется уверившись, что я всё еще продолжаю шутить. Речь без умолку декларирующего стихи репортера перебили звуки французского аккордеона, а следом некстати крупным планом показали раскачивающуюся на легком ветерке ветку вишни и жужжащего над ней шмеля. Волшебница вновь обернулась ко мне, озаренная.
— Двенадцать лет назад, когда мы освободили тебя из пещеры, ты где-то в горах нашел цветущие эдельвейсы.
— В горах можно всякое найти, — я чуть улыбнулся. — Эдельвейсы, сокровища цвергов или драконов в пещере.
— Эдельвейсы под снегом не цветут, Эгихард.
— Может быть вы просто никогда их там не искали?
— Да, особенно в январе! Тебе так нравится морочить всем остальным и мне в том числе голову? — упрекнула Маделиф. — Ноткер ведь был прав.
— Я морочу вам голову? Однако.
— То есть, если я пошлю кобольда на Шафберг он найдет там следы шин от твоего внедорожника?
— Пошлите, проверьте.
— Эй, кто-нибудь посетите вершину Шафберга в Австрии и проверьте, есть ли там следы шин внедорожника Его Величества, — произнесла Маделиф.
Перед нами возник один из Хайдельбергских кобольдов, видимо уже спешно вернувшихся из Хоэцоллернаг, в отличие от Ноткера одетый в строгий светло-серый костюм-тройку, посмотрел на на Маделиф, на меня.
— Только если Его Величество позволит.
Маделиф поглядела накобольда с возмущением.
— Не знаю, насколько серьезны намерения Его Величества вас всех переманить у Ульриха, но с вами нового договора о найме не заключалось и вы, напоминаю, по-прежнему должны слушаться магов в Хайдельберге.
— Господин Адельман также оставил указания, что пока его нет, мы выполняли в первую очередь распоряжения Его Величества, — отозвался кобольд.