Гест считал это безумной затеей. Пусть ядовитая речная вода и не разъест так называемый несокрушимый корабль, но нельзя же рассчитывать на то, что легендарный город и впрямь удастся найти или что недоразвитые драконы действительно окажутся там. А если даже они доберутся до Кельсингры и столкнутся там с драконами, что тогда? Интересно, кто-нибудь из них видел разгневанного дракона? Когда Гест осмелился задать свой вопрос калсидийцу, тот пригвоздил его к месту холодным неподвижным взглядом. Страх забился у Геста в животе, и он напрягся, готовясь умереть.
Однако его мучитель сказал:
— Ты никогда не был свидетелем ярости нашего герцога, когда тот не получает желаемого. Так что ни одна рискованная затея не может быть страшнее его недовольства. — Калсидиец чуть наклонил голову. — Ты считаешь, что украшенная драгоценными камнями шкатулка с отрубленной рукой моего сына — самое страшное, что я могу себе вообразить? — Он пожал плечами. — Ты глубоко ошибаешься.
Замолчав, убийца уставился в иллюминатор, где виднелся берег, поросший густым лесом. Испытывая невероятное облегчение, Гест вернулся к своей черной работе.
Гест мало что знал о драконах — и еще меньше о теориях Элис относительно затерянных городов Старших. Теперь его часто допрашивали, сурово предупреждая, что даже ничтожный обман принесет ему боль и мучения. Он никогда не врал, поскольку не сомневался, что калсидийцы без всяких колебаний накажут его. Ему было трудно сохранять невозмутимость и тупо повторять «Не знаю» в ответ на многочисленные вопросы, однако он понимал, что искренность — его единственная защита. Любая ложь, которую Финбок изобрел бы в угоду своему мучителю, наверняка обнаружилась бы позднее и ударила по нему рикошетом.
Калсидиец постоянно возвращался к одному и тому же:
— Разве твой отец дал тебе другое задание? Ведь ты отправился за сбежавшей женой, правильно? Ты же сам сказал мне, что она улизнула вместе с твоим рабом, я это прекрасно помню. Ну и как в таком случае ты собирался их отыскать? Ты должен иметь сведения о том городе и о проклятых драконах!
— Нет. НЕТ!!! Клянусь, мне ничего не известно. Отец сказал, что я должен отправиться в Дождевые чащобы, и я послушался его. Я не располагаю никакой информацией. Люди, с которыми я хотел насчет этого переговорить, остались в Трехоге. А может, они гниют в трюме корабля! Спрашивайте у них, а не у меня!
Затем калсидиец всякий раз отвешивал Гесту такие звонкие пощечины, что рот у него наполнялся кровью. А однажды после очередной оплеухи Гест растянулся на полу. Однако до серьезных травм или увечий дело, к счастью, не дошло. Гесту повезло больше, чем пленным торговцам, томившимся в корабельном трюме. Однако задумываться об этом было бесполезно. Сам Гест пытался смириться со своей участью. Забравшись в чулан, он старался отключиться от звуков пыток и стонов несчастных. А когда ему приказывали убраться в каюте для допросов, он делал только то, что ему велели, и ни во что не вмешивался.
Гест уверял себя, что, несмотря на лишения, все обстоит не так уж страшно. Всего-то пара ссадин и синяков и постоянное чувство голода. Но по-настоящему Гест страдал лишь от глубочайшего унижения: от того, что он вынужден влачить рабское существование и беспрекословно подчиняться чужим приказам и прихотям. Он искренне мучился, понимая, что его доброе имя погибло окончательно. Финбок не сомневался в том, что пленники в трюме его, разумеется, презирают. Кроме того, его любовника зарезали, а он сам превратился в вынужденного соучастника преступления. Он старался не думать об иных — более глубоких — последствиях тех ужасов, которые выпали на его долю. Порой его мысли улетали к отцу и матери: известно ли им о его исчезновении? Предприняли ли они меры? Может, родители уже начали поиски и отправили повсюду почтовых голубей с обещанием вознаграждения за любые сведения о пропавшем сыне? Или его отец лишь недовольно пробурчит, что Гест намеренно исчез, захватив с собой в Дождевые чащобы приятеля? Гест признался себе, что второй вариант гораздо вероятнее. Он не мог даже мечтать о побеге и возвращении в Удачный. Случившееся будет преследовать его до конца дней, если только он не отыщет способа обелить свою репутацию.
Гест скрипнул зубами и выжал мокрую рубашку. Утро выдалось холодным и неспокойным. Начинал он свою стирку в горячей воде, но ветер быстро ее выстудил. Он мрачно отметил, что рубашка была из числа его собственных: калсидиец присвоил ее вместе с большей частью имущества. Этот мерзавец, к примеру, щеголял в плаще, подбитом мехом, и неспешно прогуливался по палубе даже в проливной дождь, пока Гест, трясясь от холода, трудился в одной рубашке. Он никогда в жизни никого не ненавидел с такой силой, как этого калсидийца. Но хуже всего были моменты, когда ему приходило в голову, что именно так относился к нему и Седрик, когда высокомерный Финбок наслаждался властью над юношей. Гест обнаружил, что, по мере того как корабль приближал его к встрече с Седриком, его чувства становились весьма противоречивыми. Укладываясь спать на дощатом полу чулана, Гест невольно вспоминал о том, как этот молодой человек когда-то стремился обеспечить ему всяческий комфорт. Он бы сейчас бережно размял любовнику ноющие плечи и спину и вскрикнул от ужаса при виде его рук, испорченных тяжелой работой. Под конец их отношений преданность Седрика уже раздражала Геста не на шутку. Он вспоминал, как преднамеренно подвергал испытаниям его привязанность: отвергал сентиментальные знаки внимания, превращал нежные заигрывания в грубые совокупления, насмехался над любыми попытками юноши понять, чем вызвано недовольство его возлюбленного. Тогда все это казалось ужасно забавным, и молодой Финбок от души развлекся, подначивая Седрика и нарочно обостряя его соперничество с Реддингом, который был в курсе происходящего. Как они веселились во время первых свиданий! Острый на язык Реддинг искрометно высмеивал доверчивость и наивность молодого секретаря!
Однако, несмотря на заверения Седрика в своей преданности, именно он виноват в нынешней катастрофе. Это по милости Седрика Гест теперь полощет чужое тряпье, а его жизнь ежедневно подвергается опасности, не говоря уже о безвозвратно погубленной деловой репутации. В темном трюме ночью, когда у Геста появлялось немного свободного времени для размышлений, он порой рисовал себе душещипательные сцены возможного свидания с бывшим любовником. Что, если Седрик столкнется со своим другом и благодетелем и увидит его — исхудавшего, покрытого синяками, измученного незаслуженными лишениями и тяжким пленом? Но в таком случае поймет ли он, насколько виноват перед Гестом? Осознает ли чудовищность того, что натворил в своих попытках стать самостоятельным торговцем? Будет ли Седрик готов рискнуть, чтобы спасти Геста? Или же он эгоистично отвернется, бросив Финбока на произвол судьбы?
Гест мысленно проигрывал множество вариантов. Вот Седрик помогает ему, вырывает из лап калсидийца, а Гест великодушно приглашает его обратно в свою жизнь. Иногда он скрежетал зубами, представляя себе, как Седрик радуется тем неприятностям, которые он ему устроил. Но возможно, сам Седрик давно умер, став жертвой собственной глупости. И определенно, Гесту хотелось бы, чтобы подобная участь постигла Элис!
Порой, когда горечь и одиночество давили на него особенно сильно, он просто надеялся быстро умереть. Он не питал иллюзий относительно того, почему его, как и других торговцев из Удачного, оставили в живых.
— Ценные заложники являются хорошей страховкой, — заявил калсидиец Гесту как-то вечером, когда тот ждал, пока его хозяин поест. — Мы понятия не имеем, что ждет нас в Трехоге. А в обмен на купцов нам могут предоставить свободный проезд. Мы захватили не только тех, кто имел несчастье оказаться на борту корабля, но еще и торговцев, которые согласились помочь нам в приобретении плоти драконов для герцога. А раз они нарушили данное обещание, то, ясное дело, заслуживают того, чтобы отправиться с нами и оказывать нам любые услуги. В крайнем случае после возвращения в Калсиду за них можно будет потребовать выкуп. Курочка по зернышку клюет.
А потом, когда Гест подумал, что его мать наверняка щедро заплатила бы за свободу сына, калсидиец добавил:
— И не вздумай доставлять мне лишние хлопоты. Сейчас от тебя есть толк. Если будешь и дальше играть свою роль, я, конечно, тебя пощажу. Но попробуй только разозлить меня — мигом убью.
Гест в последний раз выжал рубашку, ощущая, как едкая вода пощипывает руки. Синяя ткань заметно поблекла: сейчас река была не слишком ядовитой, но еще несколько таких стирок, и лен расползется на тряпицы. Жаль. Эта рубашка была у Геста одной из самых любимых. Он с горечью вспомнил, что именно Седрик выбирал и материал, и портного.
Он встряхнул рубаху, и она заполоскалась на сильном ветру. Гест понес ведро к борту, чтобы вылить воду. И заметил другой корабль, одновременно с кем-то из калсидийских матросов.
— Нам навстречу идет судно! — прокричал вахтенный. — «Несокрушимый» корабль, такой же, как и наш!
Гест смотрел на судно, двигавшееся за счет быстрого течения реки и одного квадратного паруса. Он застыл, вцепившись в поручень, и слушал чужие возгласы и приказы капитанов. Оба явно не ожидали такого поворота событий. Сперва Гест захотел позвать на помощь и предупредить матросов встречного корабля о том, что здесь произошел бунт, все захватили калсидийские пираты, но предпочел предусмотрительно промолчать. Капитан и команда второго корабля были джамелийцами — и когда суда достаточно сблизились, Гест заметил, что они уже успели напороться на неприятности.
— Драконы! — заорал кто-то из джамелийцев. — На нас напали драконы! У вас на борту есть врач? Нам необходима помощь!
В корпусе корабля виднелись дыры, а часть фальшборта вообще исчезла. У вахтенного рука висела на перевязи, а на голове красовалась похожая на тюрбан повязка. Гест вытянул шею, стараясь рассмотреть все детали, но внезапно рядом с ним оказался калсидиец.
— Иди вниз. Сейчас же.