Она что-то протестующе пробормотала, но не стала сопротивляться, когда Беллин взяла ее за руку и повела прочь. Когда женщины уже отошли на некоторое расстояние, Лефтрин услышал, что Беллин глухо произнесла:
— Ох, Элис! Если бы только чудо было возможно!..
«Рыбалка» продолжалась целый день. Канат был длинным, и призрачного света кристаллов огня едва хватало. Седрик тоже сделал безрезультатную попытку. Сто, тысячу раз крюк проскальзывал рядом с ручкой ведра, не зацепляя ее. Хранители и речники — все пробовали по очереди. Каждый терпел неудачу. Когда Сильве наконец подцепила ведро, она издала торжествующий крик.
— Продолжай натягивать! — крикнул Карсон, но при этом он широко улыбался.
Все сгрудились у колодца и затаили дыхание. Юная хранительница крепко держала канат, пока Карсон медленно выбирал слабину той части, что была переброшена через блок.
— Держу! — сообщил он, и Сильве аккуратно отпустила веревку.
Она попятилась от края колодца и потянулась, прогибая поясницу. Лектер без приглашения подхватил канат у Карсона за спиной.
— Медленно и равномерно, — посоветовал ему охотник, и Лектер кивнул.
Все видели, с каким усилием двое мужчин тянут канат. Ворот скрипел, и Лефтрин присоединился к ним, чтобы помочь.
— Застряло в пересохшей грязи, — предположил Карсон, задыхаясь.
Капитан согласно хмыкнул. Ворот заскрипел громче — и Сильве тихо взвизгнула, когда всех троих резко шатнуло назад.
— Вы его упустили! — горестно воскликнула девушка.
Однако она ошиблась. Чуть дергаясь, канат принял на себя вес ведра.
— Не давайте ему провисать! — скомандовал Карсон. — Не спешим. Неизвестно, насколько прочно ведро подцепилось. Стараемся, чтобы ведро не касалось стенок: от удара оно может соскочить. Тогда все придется начинать заново.
Седрик наблюдал, как хранители перехватывают канат, поднимая древнее ведро на поверхность.
Солнце уже склонялось к горизонту, когда показалось ожерелье с кристаллами огня, — и за ручку ведра поспешно ухватились сразу несколько человек.
— Просто повезло, что проклятущая веревка выдержала! — воскликнул Лефтрин.
Они перенесли ведро через край колодца и поставили на площадку. Хранители окружили его. Рапскаль угадал: размер емкости был рассчитан на то, чтобы из него мог пить дракон. Ведро было с любовью изготовлено из темного дерева и оковано металлом.
— Серебро! — ахнул Татс.
Седрик онемел от изумления. Карсон положил руку ему на плечо и устремил взгляд туда же, куда смотрели остальные.
Стало понятно, что ведро долго лежало на дне колодца под углом. С одного края у дна образовалась горка слежавшегося ила. И теперь, когда ведро поставили ровно, с него стекало Серебро, собираясь на дне неровной лужицей. Седрик затаил дыхание. Да. Так вот о чем говорил Меркор — мол, это вещество у драконов в крови. Седрик видел его раньше.
К нему стремительно вернулось неприятное воспоминание. Он скрючился в темноте, пожираемый алчностью и надеждой, и, проткнув драконице шею, поймал струю ее крови. Тогда она еще не была Релпдой, его сверкающей медной королевой. Она была грязно-коричневым животным, умирающим на берегу реки, — а сам Седрик думал лишь о том, что если сумеет сцедить и продать ее кровь, то купит себе новую жизнь. Он разбогатеет и счастливо заживет вместе с Гестом в какой-нибудь далекой стране, купаясь в роскоши. Он собрал кровь в склянку и предоставил драконицу ее судьбе. Но теперь Седрик вспомнил, как кровь тогда переливалась во флаконе, как извивались в ней серебристые нити среди алого, безостановочно, сколько он ни смотрел на нее.
Да. В ведре плескалось Серебро: оно поблескивало на дне, словно живое существо, пытающееся сбежать. Такая маленькая лужица — и какое благоговение она им внушила! Серебро собралось в идеальный круг и внезапно вздулось, будто пузырек масла на воде. Там оно и замерло — и в то же время в нем переливались оттенки жемчуга и перламутра…
— Какая красота! — выдохнула Тимара.
Она протянула руку, и Татс перехватил ее запястье.
Малта и Рэйн стояли рядом. Младенец неожиданно замолчал.
— Серебро смертельно опасно, — напомнил всем Татс, мигом посуровев. — Что мы будем с ним делать?
— Сейчас? Ничего! — объявил Лефтрин. Он в упор посмотрел на повернувшуюся к нему Малту. — Мы его подняли. Внизу есть Серебро, хотя его едва хватит для того, чтобы смочить дракону язык. Но то немногое, что мы достали, мы пока трогать не будем. Мы оставим Серебро до возвращения драконов, в надежде на то, что с его помощью они смогут спасти ребенка. Кто-нибудь против?
И он вновь обвел взглядом хранителей.
— Разумеется, нет! — горячо воскликнула Сильве. — Мы все хотим, чтобы маленький принц жил!
Лефтрин с трудом скрыл удивление. Принц! Вот, значит, как хранители относятся к болезненному малышу — и потому рискуют ради него. Он откашлялся:
— Что ж… По-моему, теперь всем нам надо немного остыть и отдохнуть.
Тинталья чувствовала, как свет дня начинает понемногу меркнуть. Неужели это ее последний день? Да, наверное. Боль жила в ней, пылая огнем, который не согревал. Какой-то мелкий падальщик, оказавшийся смелее остальных, потянул драконицу за ногу. Лазурная королева дернулась — даже рефлекторное движение теперь причиняло боль, — и он сбежал в тростники ждать. «Уже недолго», — подумала она.
А потом Тинталья ощутила, что неподалеку от нее приземлился дракон. Тяжелый удар лап взрослого самца о землю заставил вибрировать ил, на котором она лежала, а ветер, поднятый его крыльями, овеял ее. Она почуяла запахи: пахло мускусом и свежей кровью его недавней добычи. Но, как ни странно, эти ароматы не разбудили в ней голод: насыщение потребовало бы от драконицы чрезмерных усилий. Тело уже избавило Тинталью от этой примитивной потребности. Теперь оставалось только перестать дышать.
А дракон, его звали Кало, приблизился.
Еще не время. — Тинталье трудно было посылать ему мысль. — Хватит с меня боли. Дай мне умереть, прежде чем заберешь мои воспоминания.
Кало подошел вплотную: драконица почувствовала, что он встал прямо над ней. Тинталья напряглась. Он прикончит лазурную королеву, мгновенно перекусив шею в самой ее тонкой части, где череп соединяется с позвоночником. Это будет больно, но быстро. Уж лучше так, а то невыносимо ощущать, как наглые муравьи уже исследуют ее раны.
Кровь из его челюстей струилась дождем, попадая ей на морду и в угол рта, где челюсть отошла в сторону. Тинталья попробовала ее краешком языка и втянула воздух. Сладкая мука! Ее глаза приоткрылись.
Большой самец возвышался над ней. Свет падал на него, заставляя чешую блестеть, отливая то черным, то темно-синим. Из пасти Кало свисала речная свинья. Теплая кровь капала в угол губ Тинтальи. Дракон захватил с собой добычу, чтобы не чувствовать голода, дожидаясь ее смерти. Запах свежего мяса пьянил. Тинталья шевельнула языком, чтобы в последний раз вкусить жизнь.
А Кало вдруг бросил тушу прямо перед ней:
Ешь.
Драконица так изумилась, что даже не нашла слов.
Ешь. Если подкрепишься, то, может быть, выживешь. И тогда я обрету достойную подругу, как раз подходящую мне по размеру. — Кало стремительно отвернулся. — А я отправляюсь на охоту: добуду себе еду и вернусь.
Тинталья ощутила, как влажная земля под ней содрогнулась, когда он взмыл в небо. Вот глупый самец. Какое там выживешь — все уже зашло чересчур далеко. Это бесполезно. Драконица чуть приоткрыла пасть, и свежая кровь хлынула по ее языку. Она содрогнулась. Убитая свинья была так близко, источая запах теплой крови. Жаль, что Тинталья не может поднять голову. Но она вытянула шею по земле, раздвинула челюсти достаточно широко, и они сомкнулись на блестящей от воды туше. Она свела челюсти — и ее зубы вонзились в мясо, а кровь потекла прямо в пасть. Голод проснулся в ней, словно припорошенный пеплом огонь на ветру. Тинталья рванула тушу, откусила кусок и наклонила голову, глотая. Прошло немного времени, и она подняла голову. Утоляя первый голод, драконица поближе подтянула свинью. Жизнь возвращалась к ней.
Но вместе с силами вернулась и боль. Когда добыча была съедена, Тинталья содрогалась всем телом. Мелкие твари, приблизившиеся было к ней под покровом темноты, резво бросились обратно в заросли. Драконица перекатилась на брюхо и, взревев от боли, поднялась на лапы. Добравшись до реки, вошла в ледяную воду. Муравьи и жуки, начавшие пировать в ее ранах, были смыты прохладной струей. Тинталья ощутила жестокий поцелуй едкой воды: надо надеяться, что она прижжет мелкие раны и те затянутся. Она неуклюже приводила себя в порядок: двигаться было очень тяжело и неудобно. Из-за самой серьезной раны, в которой до сих пор оставался обломок проклятой калсидийской стрелы, крыло как-то странно, неестественно оттопыривалось. Драконица заставила себя пошевелить крылом и ощутила, что по боку заструилась горячая жидкость. Она заревела, выплескивая в темноту ярость и боль, и ночные птицы сорвались с ветвей, а оказавшаяся поблизости стая обезьян с воплями кинулась прочь от реки. Приятно было осознавать, что она по-прежнему может заставить окружающих трястись от страха. Тинталья проковыляла обратно и, найдя не слишком истоптанный участок тростника и папоротников, улеглась спать.
Не умирать. Спать.
Рад это слышать.
Мысль Кало коснулась сознания драконицы за несколько мгновений до того, как она ощутила дуновение ветра от его крыльев. Огромный самец приземлился тяжело, так что холодная земля под ним вздрогнула. Она почувствовала запах свежей крови: значит, он опять нашел добычу и поел.
Завтра утром я снова для тебя поохочусь.
Он беззаботно вытянулся рядом с ней, и Тинталья ощутила мимолетное беспокойство. Драконы так не делают. Ни один дракон не приносит добычу другому. И они не спят рядышком. Однако глаза у самца были закрыты, а шумное дыхание было ровным и сонным. До чего же странно, что он лежит так близко.