Однако он все-таки дышал, хоть и не глубоко. Его долго тащили – по нескольким пролетам лестницы, а потом по бесконечному темному коридору. Лампы в нишах давали мало света. Им навстречу попалась небольшая вереница слуг с охапками окровавленных простыней и тазами.
– Как можно терять столько крови и все-таки жить? – спросил младший стражник.
– Заткнись! Если тебя услышат, это могут назвать изменой! – рявкнул второй.
Дальше они шагали молча. В конце коридора они передали Сельдена двум слугам в безупречно белых одеяниях. Те поспешно провели его через великолепные резные двери в вестибюль, где двое слуг в бледно-зеленом без всяких комментариев подхватили его. Еще одни внушительные двери – и они оказались в роскошной спальне герцога.
«В спальне умирающего», – подумал он: запах смерти пропитал всю комнату. Тяжелые занавеси балдахина были отведены в стороны шнурами, повсюду горели лампы. Жгли и благовония, Сельден опустил голову, стараясь не вдыхать дым, который заставил бы его задыхаться. Корзина с окровавленными тряпицами у кровати пахла гнилью, красные пятна были в черных и коричневых потеках. Лекари, стоящие вокруг постели, имели испуганный вид, как и возвышающиеся у них за спинами стражники, поставленные следить за ними. У ног больного стоял канцлер Эллик. Он был аккуратно и богато одет, словно приготовился к особому случаю. Может, он надеялся уже этой ночью объявить о смерти герцога?
Сам герцог лежал на спине с запрокинутой головой и широко открытым ртом. Он втягивал в себя воздух и выталкивал его обратно с шумом, похожим на кузнечные мехи. Сельден подумал, что он без сознания, пока костлявая голова на истончившейся шее не повернулась к нему. Блекло-голубые глаза умирающего были окружены красным.
– Ленивцы! – прокаркал он. Его сморщенные губы тряслись, словно ему хотелось разразиться тысячами проклятий, однако он произнес только: – Кровь!
Они подволокли Сельдена ближе, и один из лекарей достал блестящий нож. Тем временем кто-то подставил небольшой столик, уже застеленный белой скатертью. На ней стоял отполированный до блеска серебряный тазик. Он упал на колени, но они обратили на него не больше внимания, чем если бы он был цыпленком, которого готовились варить. Его левую руку схватили и подтянули вперед, а когда его запястье оказалось над тазиком, лекарь вскрыл ему вену одним ловким и отработанным движением лезвия. Из разреза потекла его ярко-красная кровь. Сельден тупо смотрел, как жизнь перетекает из его тела в миску. Кровь сначала текла частыми каплями, а потом – небольшой струйкой. Столпившиеся лекари смотрели, как она собирается на дне тазика.
– Хватит! – неожиданно объявил один из них.
Сельдену быстро и умело перебинтовали руку белой тканью. Кто-то из помощников лекарей подскочил к нему и, схватив за пальцы, поднял ему руку над головой. Сельден беспомощно обвис у него на руках. Ему хотелось, чтобы его забрали отсюда, не заставляли все это видеть, но его оставили в спальне. Он потрясенно смотрел, как они переливают его кровь в хрустальный бокал. Не меньше четырех лекарей помогали герцогу приподнять голову, а еще двое поднесли бокал к его губам. Еще один посоветовал:
– Пейте понемногу, мой господин!
«Чтоб ты ею подавился!» – пожелал ему Сельден.
Однако этого не произошло. Герцог проглотил немного его крови, а потом, обретая силы, сам поднял голову и стал пить самостоятельно. Сельден с ужасом наблюдал за тем, как к лицу этого человека возвращаются краски. Его сероватый язык слизнул последние алые капли с края бокала. Он вздохнул глубже, а потом попытался сесть. Это ему сделать не удалось, но его голос явно начал звучать тверже, когда они приказал:
– Подведите его сюда. Прямо ко мне!
Они подтащили Сельдена к кровати на коленях. Один из слуг насильно пригнул ему голову в знак почтения перед герцогом, тогда как второй сорвал бинт у него с запястья. Его голову вдавили в одеяло. Сельдену трудно было дышать, но никого это не заботило. Кто-то крепко сжал ему руку и развернул запястье вверх, к герцогу.
Он почувствовал, как растрескавшиеся губы припали к его запястью в противоестественном поцелуе. Влажный язык герцога стал искать его рану, оставляя на коже холодный склизкий след. Сельден тихо застонал от отвращения: рот старика припал к его запястью, высасывая кровь.
Спустя короткое время иссохшие лапы герцога сомкнулись на его руке. Сосущие движения стали сильнее, и боль начала распространяться от запястья к локтю, а потом и выше по руке. Сельден подумал, что сейчас потеряет сознание. Мир кружился, и далекие крики изумления и радости казались насмешкой над смертью.
Эллик с отвращением наблюдал, как герцог сосет кровь из руки урода.
«Трус. Чего не смогли сделать сражения, сделала болезнь. Она превратила его в труса, и он готов сделать что угодно, как угодно унизиться, лишь бы отсрочить свою кончину».
Благодаря долгой практике его мысли оставались скрытыми. Любой наблюдатель решил бы, что Эллик озабоченно смотрит на то, как его обожаемый герцог пытается вырваться из пасти смерти.
А герцог сопел носом учащенно, в том же ритме, что при совокуплении. Канцлер отвел взгляд от отвратительной демонстрации, ожидая, что герцог вот-вот испустит дух. Однако ожидание все тянулось, а дыхание стало более сильным… Эллик покосился на своего повелителя – и почувствовал ужас. Герцог оставался худым, как и прежде, но теперь на его щеках расцвел слабый румянец. Его глаза были полуоткрыты, словно от наслаждения, и обрели юношескую яркость.
– Мой господин! Прошу, не гневайтесь на меня, но если вы желаете сохранить этому существу жизнь, чтобы и дальше лечиться его кровью, вам следует прекратить немедленно.
Лекарь, сжимавший запястье человека-дракона, говорил дрожащим от страха голосом. Большим пальцем он щупал рабу пульс. Герцог игнорировал совет. Лекарь бросил испуганный взгляд на коллегу постарше, который сжимал предплечье человека-дракона. Теперь Эллик заметил, что он тоже прижимал палец к точке пульса в локтевой ямке. Тот встретился взглядом с коллегой, чуть качнул головой и надавил пальцем. Герцог пытался сосать еще три мгновения, а потом вскинул голову и хрипло спросил:
– Он умер? Кровь не течет!
– Нет, мой герцог, он жив, но почти при смерти, – мягко произнес целитель и с почтением добавил: – Желаете прикончить его сейчас или отправите обратно, чтобы его откормили ради дальнейшего лечения?
На лице герцога отразилась борьба жадности и осторожности. Он отвел тонкое запястье ото рта.
– Заберите его. Велите моей дочери откормить мою чудесную синюю корову. Предоставьте леди Кассим все, что бы она ни потребовала! Пусть она доведет его до такой кондиции, чтобы ему снова можно будет пустить кровь. Передайте ей, что я требую этого, если она желает сохранить расположение своего герцога.
– Да, господин! – хором отозвались лекари.
Эллик подметил тревогу в том, насколько поспешно они перебинтовали запястье твари. Перед тем как они наложили повязку, он успел разглядеть темно-фиолетовый синяк вокруг раны. Зубы герцога оставили в плоти глубокие впадины.
– Теперь я поем, – объявил герцог.
Он откинулся на подушки с глубоким вздохом удовлетворения, и спальня взорвалась отчаянной суматохой. Корзинка с чистыми кусками ткани возникла на месте убранных грязных тряпок. Было принесено свежее постельное белье, и слуги ловко складывали грязное, накрывая тело герцога покрывалом так, чтобы он ни на мгновение не ощутил прохлады. Музыкантов с инструментами впустили в комнату и расставили у стены на тот случай, если герцог пожелает насладиться музыкой. Затем в покои внесли узкий стол, а следом явилась муравьиная процессия слуг с подносами, на которых – были расставлены всевозможные блюда и напитки. Капли покрывали запотевшие бока графинов с охлажденным вином, а над кувшинами с горячими напитками с пряностями вился ароматный парок. Накрытые крышками блюда соседствовали с открытыми супницами. Такой выбор яств и напитков годился бы для пира – и Эллик подумал о том, куда девался тот стойкий воин, спутником которого он когда-то был.
Канцлер откашлялся – и взгляд герцога обратился на него. Он понимал, как герцог просчитывает и отмеряет слова, которые будут ему адресованы, и догадался, что может лишиться всего, чего достиг с таким трудом.
– Твой подарок меня порадовал, – проговорил наконец старик.
Эллик выждал десять ударов сердца. Герцог больше ничего не добавил, и канцлер предположил, что данное ему обещание не будет выполнено. Когда человек собирается выжить, он не готовит на свое место сильного преемника. Значит, теперь герцог собирается подольститься к дочери, чтобы она сохранила жизнь дающему ему кровь тельцу. Он назвал ее «леди Кассим»! Канцлер уже не помнил, когда герцог в последний раз удостаивал ее упоминания имени и титула. Ее статус в его глазах изменился. Он уже не предложит свою дочь Эллику. Однако канцлер произнес:
– Я счастлив, мой господин.
Он опустил глаза, чтобы никто не заметил, как в голове у него роятся планы, рассчитанные на то, чтобы получить заслуженную награду.
Впервые за многие месяцы герцог приказал слугам раздвинуть занавеси, которые не впускали в его комнату свет. Лежа на кровати, он смотрел, как светло-серый рассвет заползает на ковер, а потом на его чистую постель. Он открыл ладонь навстречу лучу – который уже не рассчитывал увидеть – и улыбнулся золоту утреннего солнца. Он жив. Все еще. И он решительно отдал свои приказы. Старший из его лекарей ахнул и ужаснулся:
– Мой господин, любимец богов и счастье подданных, боюсь, что вы можете утомиться. Поберегите себя! Ваше выздоровление было стремительным, однако столь быстрое улучшение с чрезмерной деятельностью может привести к рецидиву и…
– Молчи или умри. – Герцог был краток. Он знал, что не следует напрягаться в момент восстановления здоровья. Однако данное дело он не мог никому поручить. – Отнесите – меня в ее покои, поставьте паланкин и удалитесь. Стойте наготове за дверью, пока я вас не позову. А до тех пор не мешайте нам.