Стянув брюки и блузку, она решила попробовать заснуть, несмотря на вспышки неоновых огней, проникающих сквозь тонкие занавески, и тут среди своих вещей, разбросанных на полу, заметила металлическую коробочку. Кристен подняла ее и принялась внимательно разглядывать. Оказалось, что это карманный компьютер, миниатюрный палмтоп размером с ладонь. На крошечных клавишах Кристен не нашла ничего похожего на цифры или привычные значки. Впрочем, она все равно не знала, как нужно обращаться с подобной штукой. Из чистого любопытства, просто так, нажала на несколько клавиш, сердито зашипела, когда нечаянно зацепила пальцем две одновременно.
На крышке коробочки неожиданно зажегся экран, и на нем появилось сообщение. Кристен не смогла прочесть, что начался процесс стирания файлов, но сообразила, что произошло нечто нехорошее — в левом углу экрана возникла крошечная иконка с черепом и костями. Тогда она начала нажимать на все клавиши подряд, отчаянно надеясь, что не испортила компьютер окончательно и бесповоротно. Справа налево по экрану пронеслась бегущая строка, состоящая из пар одинаковых символов, а потом экран погас.
«Фрэг его возьми, кажется, сломался, — огорченно подумала Кристен. — А за него можно было получить несколько сотен. Ладно, какого черта! Нечего жаловаться, сегодня был и без того удачный день».
Она швырнула компьютер в сумку, вытащила несколько длинных листков папиросной бумаги и последнюю порцию дагги, надеясь таким образом спастись от неоновых вспышек за окном, которые постараются всю ночь не давать ей спать.
— Я и правда приезжал пару раз, — словно оправдываясь, сказал Серрин. — Ну… после.
Он не знал, каким встретит Тома, но сидящий напротив него спокойный тихий тролль, пьющий минеральную воду, поразил его воображение. В прежние времена он уже приканчивал бы вторую кружку пива.
— Да, приезжал — в июне и сентябре пятидесятого, — но со мной все было по-прежнему, — тихо проговорил тролль. — Наверное, ты решил, что не стоит пытаться склеивать кусочки. Шоковая терапия не дает никаких результатов, если ты к ней не готов.
— Ну, что-то вроде, — согласился эльф.
По какой-то причине он не хотел забывать того, что было тогда. И помнил все так, словно эти события произошли только вчера. Тролль, напившийся до беспамятства, валяется на грязном, заплеванном полу, а сам он стоит и выкрикивает какие-то бессмысленные слова. Тогда Серрин ушел, хлопнув дверью, и больше никогда не возвращался, лишь время от времени — не сам, а через других — интересовался, что происходит с Томом. Сначала потому, что боль была нестерпимой — он не мог видеть, как друг собственноручно уничтожает себя, а потом ему стало стыдно, что он бросил его в беде.
— Не переживай, дружище. Все не так страшно, как кажется. Ты не мог меня спасти. Это никому было не под силу. Однако благодаря тебе я оставался в живых ровно столько, сколько было необходимо… — Тролль неожиданно ухмыльнулся, — Проклятье, вряд ли кто-нибудь, кроме тебя, смог бы на целый месяц запереть меня в каком-то чулане, чтобы я просох. Самая идиотская идея, до которой можно додуматься!
— А лучше мне тогда ничего не приходило в голову, ну разве что купить тебе новую печень — но ты же и так под завязку набит имплантированными органами и железом, — сказал Серрин и неожиданно смутился.
Если Том стал шаманом Медведицы, любой, даже самый небольшой инородный предмет, находящийся внутри его тела, является горьким напоминанием о прошлом, которое он с удовольствием вычеркнул бы из своей памяти. Или нет?..
Казалось, тролль догадался, о чем думает товарищ.
— Все осталось на месте, — проворчал он. — Имплантированные мышцы, улучшенные рефлексы, прямая связь с пистолетом… У меня никогда не было столько денег, чтобы от них избавиться, да и опасно это. Приходится мириться с тем, что мое тело нафаршировано всякой дрянью. Я никогда не смогу бежать наравне с Медведицей, разве что хромать рядышком… Впрочем, меня все это не очень беспокоит.
Но Серрин заметил, что в глазах тролля промелькнула тень страдания, и понял, что каждая минута жизни Тома наполнена болью — вроде хорошо знакомого блюза, звуки которого льются без конца и начала из старенького радиоприемника и заполняют собой такой же знавший лучшие времена бар.
— Как это все произошло? Хочешь рассказать? — Серрин забыл, что приехал сюда, чтобы предложить работу троллю, который спас его в Барренсе много лет назад. Сейчас рядом с ним сидел совсем другой Том.
— Трудно… Не знаю я этих всех красивых словечек, — медленно проговорил тролль. — Ты Анну помнишь?
Эльф кивнул. Том был без ума влюблен в необузданную, дикую женщину-тролля, посвятившую свою жизнь борьбе за права жителей Джунглей. Однажды она попала под перекрестный огонь во время какой-то бессмысленной разборки между двумя бандами. Именно тогда Том, который и так был не дурак выпить, начал надираться до потери сознания, поглощая такое количество спиртного, которое с легкостью прикончило бы полдюжины здоровых мужчин. Многие считали, что рано или поздно он должен завязать. В конце концов, между ним и Анной ничего особенного не было. Она вела себя с Томом, который был моложе ее, дружелюбно, но не более того. Однако пить Том не перестал. Наоборот, погружался в эту пучину все больше и больше.
— Однажды мне показалось, что я ее увидел. Это было в начале пятьдесят первого. Я совершенно спятил, бросился вслед, решил, что она вернулась из царства мертвых. Я тогда успел достаточно принять, а сердце мое переполняло отчаяние… Когда же протрезвел, то вдруг все понял: Анна меня не любила, а я пытаюсь утопить свою душу в спиртном, переживая из-за того, чего никогда не было.
— Анна хорошо к тебе относилась, — тихо сказал Серрин.
— Ты же знаешь, это не одно и то же. Я понял, что вел себя, как полнейший идиот, и у меня ничего не осталось. А что еще хуже — я убил множество людей только потому, что мне за это платили.
— Ну, когда мы с тобой были знакомы, ты этого не делал. Ни разу не слышал, чтобы ты отправил на тот свет кого-нибудь, кто не выстрелил в тебя первым, — удивленно возразил Серрин.
— Есть вещи, которые я не хотел делать достоянием общественности. Ладно, надеюсь, ты понимаешь, как паршиво я себя чувствовал. После того как ты уехал, я еще несколько месяцев был едва жив, а потом мне стало по-настоящему плохо. Тебе лучше не знать, что тогда со мной происходило. Тролль наклонился над столом и заглянул Серрину в глаза. Эльф почувствовал себя ужасно неловко, но его словно заколдовали слова тролля, сказанные едва слышным шепотом: — Я пришел в себя в какой-то канаве в Джунглях, валялся прямо мордой в дерьме. Без цента в кармане. Тогда я вылез оттуда и убил кого-то, чтобы забрать себе мелочь, которая лежала у бедняги в кармане, хватило только на то, чтобы опохмелиться. Знаешь, дружище, я пил так страшно, что у меня начались приступы белой горячки. И тогда я понял, что скоро умру. Я падал в глубокий черный колодец, в конце которого не видно было и проблеска света. Я оказался в самом настоящем аду, приятель. Существуют, конечно, какие-то красивые слова, которые обозначают то, что находится в астральном мире, и нам с тобой известно — там нет никаких демонов. Но я точно знаю — есть нечто, что можно с уверенностью назвать адом; ты сразу это поймешь, стоит тебе туда попасть. Именно там будет гореть в вечном огне то, что осталось от твоей души.
В этот момент Серрин почувствовал, что Том действительно стал шаманом и наделен, пусть и не в полной мере, силой, которая пронизывает его ауру и озаряет лицо. Тролль действительно изменился.
— Вот тогда-то и появилась Медведица. Она встала между мной и адом. Прижала меня к груди, не дала умереть. Знаешь, я уже говорил, мне трудно подобрать подходящие выражения. Иногда удается запомнить разные высокопарные словечки, которые произносят всякие умники, но мне все равно не удается собрать их вместе, чтобы получилось что-нибудь осмысленное.
Я попробую рассказать так, чтобы ты почувствовал хотя бы часть того, что со мной тогда произошло, — продолжал тролль. — Думаю, так тебе будет проще понять. Представь, что тебя окутало нечто громадное, теплое, простое и доброе. Представь, что она говорит: у тебя болит душа, потому что твои родители-эльфы погибли от случайного взрыва, когда тебе было одиннадцать. Тебе пришлось опознать их изуродованные тела в морге, поскольку по закону это обязательно должен сделать кровный родственник, а кроме тебя, других кровных родственников под рукой не оказалось. Ты каждый день испытываешь боль, потому что у тебя изуродована нога. А еще ты не можешь забыть слепую девушку в Лафейетте и возвращаешься туда, надеясь, что сможешь обрести там дом, — и боль терзает тебя — Откуда, черт подери, ты все это знаешь? рассердился эльф.
Он был совершенно уверен, что не рассказывал Тому о родителях и о своей единственной любви.
— Не имеет значения, откуда я все это знаю. Сейчас тебе больно, значит, ты сможешь меня понять. Эта боль всегда будет с тобой. Иного выбора нет. Но представь, что вдруг тебе говорят: ты не можешь ничего изменить, а если попытаешься все забыть и тебе это удастся, ограбишь самого себя. И обманешь. Все равно ничего хорошего не выйдет. И вот Медведица говорит — а ее слова вливаются в твою кровь, — что тебе не нужно страдать так сильно. Ты же знаешь, что можешь доверять себе немного больше, чем сейчас. И ты не должен себя ненавидеть.
Только страшнее я ничего не испытывал в жизни. Потому что ты обязан открыться ей, приятель, и тут к тебе возвращаются твоя ложь и обманы, даже самые незначительные; зло, которое ты причинил другим, потому что струсил, испугался чего-то; главным образом, эти твои грехи — Медведицу не очень интересуют поступки, когда ты сознательно использовал других ради собственной выгоды. Ты вынужден вспомнить унижения, которые испытал, моменты, когда был беззащитен и уязвим, когда сам становился жертвой. Каждое мгновение, когда топтали твои чувства, твою любовь… Ты же знаешь, как это бывает в жизни — вдруг понимаешь, что остался один и кто-то навсегда отнял кусочек твоей души. Ты погружаешься в объятия Медведицы и океан боли, Серрин. Можешь мне поверить, это невыносимо. А потом она прижимает тебя к груди, и все проходит, дружище. Знаешь, у меня нет подходящих слов, чтобы это выразить. — Огромные ладони тролля сжали руки эльфа. — Я вижу, ты нуждаешься в чем-то похожем. Иначе так не дрожал бы. Но я не проповедник и не стану тебя тянуть в свою сторону. — В голосе Тома появились грустные нотки.