Он посмотрел старику вслед: костлявая сгорбленная фигура в большом тяжелом плаще из твида.
Он встал и пошел за своим отцом.
Глава 4
По периметру частные владения окружала высокая стена, но когда Эрнандес подъезжал к холму, он разглядел роскошные лужайки, купающиеся в солнечном свете, а сам дом едва виднелся за пальмами, высаженными вдоль длинной подъездной дороги.
Слово «дом» тут не вполне подходило, правильнее его следовало назвать особняком. Он стоял на холме, возвышаясь над городом, — огромный, двухэтажный, но, однако, не привлекал внимания, так как его стены были выкрашены в серый цвет. Воздух был влажным, а небо безоблачным. Эрнандес потел всю дорогу — и от жары, и от нервного напряжения, сжимавшего желудок. Он увидел, что кованые внешние ворота были открыты, и уже собирался заехать внутрь на своем ржавом старом красном «бьюике», когда увидел, как из-за угла вышел молодой полицейский — policia, — засунув руки за кожаный пояс, на котором болталась кобура с пистолетом.
Полицейский был очень молод, ему было лет двадцать — чистая кожа, плохо сидящая форма. Он сделал шаг вперед и поднял руку, приказывая Эрнандесу остановиться. Эрнандес резко нажал на педаль тормоза и высунулся из окна, протягивая журналистское удостоверение. Он улыбался, стараясь выглядеть дружелюбным.
Молодой полицейский изучал удостоверение с каменным лицом, а Эрнандес сказал:
— Николас Царкин. Старик. Самоубийство. Правильно? Мне нужно написать заметку об этом для газеты «Ла-Тард».
Коп внимательно посмотрел на него.
— Сюда нельзя.
— Это кто сказал?
— Капитан. Капитан Санчес.
— Велларес Санчес?
Полицейский кивнул. На его лице промелькнула неуверенность. Эрнандес посмотрел на копа. Тот нервно положил правую руку на кобуру, но упоминание имени Санчеса явно обескуражило его. Эрнандес решил этим воспользоваться.
— А Велларес сейчас там?
— Si.
— У тебя есть радио? — Эрнандес уже заметил рацию, пристегнутую к ремню парнишки.
Полицейский кивнул.
— Si.
Эрнандес быстро завел машину.
— Ну ладно, вызови Веллареса. Скажи ему, что Руди Эрнандес сейчас подъедет.
— Но капитан сказал…
Эрнандес быстро вырулил на дорожку, игнорируя протесты парня.
— И не забудь имя. Руди Эрнандес.
Красный «бьюик» проехал в открытые ворота. Эрнандес перехватил растерянный взгляд полицейского в зеркале заднего вида. Тот торопливо доставал рацию. Эрнандес улыбнулся и буркнул себе под нос:
— Первый барьер пройден. Остался еще один.
У этого старика, Царкина, было много денег. Очень, очень много, это уж точно.
Ухоженные лужайки тянулись на сотни метров вокруг дома. Эрнандесу наконец удалось рассмотреть задание под красной черепичной крышей. Бросая взгляды налево и направо, Руди ехал по асфальтовой дорожке. За перечными деревьями виднелись гибискусы, усыпанные желтыми и розовыми цветами.
Сад был роскошный. Манго, персики, несколько кокосовых пальм с тяжелыми мягкими листьями, замершими в бездвижном воздухе на фоне горячего полуденного неба. Наверно, садовникам приходилось много работать, чтобы поддерживать это место в таком состоянии. Это был лучший сад из всех, что ему приходилось видеть в Асунсьоне.
«Бьюик» замедлил ход, поднимаясь на холм. Руди вспомнил, как ему хотелось узнать, что находится за белыми стенами, тянущимися вдоль дороги. Что-то подсказывало ему, что в этом доме можно получить больше информации, чем сообщил ему Родригес.
На полдороги мотор «бьюика» начал барахлить, а подвеска — скрипеть.
«Черт!»
Старому американскому «бьюику» пора было на помойку. Ему было двенадцать лет, и он прошел 150000 километров уже со вторым мотором. «Бьюик» служил ему верой и правдой, но Руди нужна была новая машина. Все дело было в дросселе. Он об этом знал; эту треснувшую, перевязанную изолентой штуковину уже давно надо было заменить, но у Руди все не хватало времени. Он немного сбросил газ, и машина перестала пыхтеть, но хватило ее всего лишь метров на двадцать. Руди уже подъезжал к повороту и впервые отчетливо увидел дом: огромный и богатый.
За тридцать метров до того места, где асфальт дорожки переходила в гравий, «бьюик» стал. Мотор не реагировал на усилия Руди, он все давил на педаль газа, но машина двигалась лишь по инерции, а дорога все еще шла в гору. Повернув налево, Руди съехал на траву и ударил по рулю кулаком.
«Черт!»
Эрнандес выключил зажигание и посмотрел на дом. Рядом с сине-белой машиной, припаркованной на посыпанной гравием площадке перед домом, стоял сурового вида коп в форме. Потом Руди увидел, как открылась дверь, ведущая в дом, и из парадного показалась столь знакомая Руди туша — это был толстяк Велларес Санчес. Велларес не стал выходить на солнечный свет. Недобрая улыбка на его лице не предвещала ничего хорошего.
Эрнандес выбрался из машины и помахал ему рукой. Санчес не шелохнулся. Захлопнув дверцу машины, Руди пошел к дому.
Велларес Санчес был старше Эрнандеса, ему было уже за сорок, он страдал от избыточного веса, а из-за своих темных тяжелых век всегда выглядел так, словно ему нужно было хорошенько выспаться. Кожа на его жирных щеках обвисла, а редкие черные волосы торчали на лысеющей голове клочьями. Белая льняная рубашка была вся измята и плохо сидела. Все в нем казалось нелепым, но Эрнандес знал, сколь обманчива его внешность, и за этими тяжелыми сонными веками скрывался взгляд, свидетельствующий об остром как бритва уме.
Человеком он был немногословным. Эрнандес давно его знал и относился к нему по-дружески. Но сейчас Велларес держался холодно и отстраненно. Когда Руди подошел, Велларес пожал его протянутую руку очень слабо, а это был верный знак того, что он раздражен. Кивнув на машину Эрнандеса, он спросил:
— Что с этой кучей хлама?
Санчес вытер покрытый капельками пота лоб носовым платком.
Эрнандес улыбнулся, пытаясь смягчить толстяка.
— Дроссель отказал, и мотор залило. Постоит на солнышке, и все будет в порядке.
— Я же приказал постовому у ворот никого не пропускать! — Санчес был серьезен.
— Ну ты же знаешь меня, Велларес… Я где хочешь найду тему.
Голос толстяка стал еще серьезнее.
— Тут я отдаю приказы.
— Велларес, да ладно тебе… Ты же знаешь, что это мой заработок. Не буду писать — есть будет нечего. — Эрнандес пожал плечами. — Слушай, ну извини. Мендоса хочет, чтобы я написал заметку. Так что уж прости меня.
Санчес посмотрел на стоявшего перед ним Эрнандеса. Тот был высоким мужчиной с каштановыми волосами. Аккуратная челка, чисто выбрит, волосы пора бы уже и подстричь, но в целом — красавчик. Он носил свободную одежду, словно преподаватель из Universidad, и его вполне можно было принять за преподавателя, если бы не кривой шрам на правой щеке. Шрам делал внешность Эрнандеса грубоватой. Он напоминал мужчину, любящего подраться в барах, но Санчес знал, что это не так.
Они были знакомы уже лет десять. Он был хорошим журналистом, этот Эрнандес, ловко жонглировал словами, а в его глазах светилась доброта, хотя Санчес и знал, что глаза этого человека повидали столько же горя и зла, сколько и он сам.
— Ну так что там, Велларес?
Карие глаза Эрнандеса сияли, чувство вины исчезло с его лица, словно его и не было, словно это была лишь шутка. Руди улыбался, но в его глазах было что-то еще. Санчес чувствовал это. Возбуждение? Страх? Санчес достал из кармана пачку сигарет и предложил Эрнандесу. Тот с благодарностью принял это предложение мира. Велларес поднес огонь к обеим сигаретам и посмотрел на молодого человека.
— Ну, рассказывай, что знаешь, — сказал Санчес.
Эрнандес выдохнул дым в горячий душный воздух.
— Какой-то старик по имени Царкин покончил жизнь самоубийством. — Эрнандес взглянул на пышный тропический сад, а потом на дом. — Говорят же, что за деньги счастья не купишь.
— За деньги купишь все что угодно, кроме здоровья, амиго. — Затянувшись, Санчес закашлялся.
— Поэтому старик убил себя? Потому что был болен?
— Может быть. А может быть, и нет.
Эрнандес полез в задний карман вельветовых брюк и, вытащив записную книжку, начал рыться в карманах в поисках ручки.
— Не против, если я буду записывать?
Санчес покачал головой.
— Да нет. Вот только мои судмедэксперты еще не закончили осмотр. Поэтому я и не хотел, чтобы кто-то сюда приезжал.
Эрнандес кивнул.
— И долго им еще возиться?
— Уже нет.
— Ручку мне не займешь?
— Что, по-прежнему у всех просишь ручку взаймы? Теоретически репортеры должны носить ручки с собой.
— Я их все время теряю. Карманы дырявые. — Улыбнувшись, Эрнандес пожал плечами.
Санчес вытащил ручку из кармана и протянул Эрнандесу.
— Десять лет назад в суде все было точно так же. Сколько же ручек ты мне должен на сегодняшний день? У тебя не карманы дырявые, а голова, амиго. — Санчес отвернулся. — Заходи. Когда мои люди закончат работу, можешь тут все осмотреть. — В голосе Санчеса послышался нехарактерный для него энтузиазм. — Ты должен увидеть этот дом. У старика денег куры не клевали. — Он погасил сигарету, растерев ее подошвой.
— А скажи мне… — начал было Эрнандес, заходя за Санчесом внутрь.
Эрнандес удивлялся, осматривая дом, но его изумление было явно несколько наигранным, потому что именно так он и представлял себе жизнь такого богатого человека, как Царкин.
Хрустальная люстра в холле, винтовая лестница, в гостиной серебряные подсвечники и резьбленые дубовые кресла ручной работы, кухня, которая была больше всей квартиры Эрнандеса. Кроме того, в доме было джакузи с золотыми кранами, а за домом — теннисные корты.
Помещение для слуг находилось возле бассейна. Санчес сказал ему, что там жили четверо слуг и три садовника. Они все ушли после того, как люди Санчеса допросили их. Они были глубоко потрясены смертью своего хозяина, а повар, старик-индеец, не мог слова сказать от горя.