— У этих людей серьезная поддержка?
— Ты имеешь в виду праворадикалов, то есть неонацистов?
— Да.
— Определенная поддержка у них есть, но их экстремистские замашки не по нраву большинству немцев, тут и говорить не о чем.
— О каком количестве их сторонников может идти речь?
— В Германии? Тысяч шестьдесят, но эти данные, пожалуй, устарели.
— Это убежденные фашисты?
— Да. Если принимать во внимание людей, которые сочувствуют этой идеологии, то цифру можно утроить.
— Это достаточно большая сила, Вернер.
Тот поднял на Фолькманна свои умные глаза.
— Ты спрашиваешь меня, не может ли все повториться? Не может ли к власти в Германии снова прийти политическая партия вроде нацистской? Ты об этом меня спрашиваешь?
— Насколько я помню историю, после «пивного путча» в 1923 году у нацистов было меньше пяти тысяч сторонников. Когда Гитлер начал предвыборную кампанию, метя на пост канцлера Германии, в нацистской партии было меньше четверти миллиона членов.
Баргель отчаянно замотал головой.
— Вновь это не произойдет, Джо. Это невозможно — исходя из политической ситуации, а также учитывая законодательную базу. Это же прописано в нашей конституции, ты ведь наверняка это знаешь, правда? Только партии, чья идеология соответствует требованиям конституции, допускаются нашей политической системой к власти. Именно поэтому коммунисты и неонацисты были отстранены от политической деятельности. Кроме того, существует пятипроцентный барьер. Говоря проще, это означает, что любая партия, которая набирает меньше пяти процентов голосов на выборах, не может войти в Бундестаг. Это эффективный способ защиты от появления экстремистов и сепаратистов в парламенте. К тому же люди стали мудрее, и Германия больше не потерпит у власти обновленной нацистской партии или подобной ей. Конечно, проблема с неонацистскими экстремистами существует. Неонацисты устроят что-нибудь эдакое на улицах немецкого города, а мировая пресса уже трубит о неизбежности Четвертого рейха. Однако в Германии эти группы никогда не имели большой поддержки, их поддерживают в основном психи и неудачники, но не сознательные немцы. Бритоголовые ублюдки, избивающие иммигрантов и оскверняющие еврейские могилы, — это не организованное движение. Просто маргиналы. А организованные группы малочисленны, да и мы прилагаем все усилия, чтобы их контролировать.
Фолькманн взглянул на Баргеля.
— Но так много общего, Вернер. Уличные погромы. Только сейчас нападают не на евреев, а на иммигрантов. Призыв к изгнанию иностранцев из страны. Те же социальные и экономические проблемы в стране, что и в период прихода к власти нацистов.
Баргель кивнул.
— Конечно, всегда можно провести параллели. Но приход к власти нацистов? Джо, это невозможно. Немцы этого не допустят. Ты можешь, конечно, сказать: допустили же они это в 1933 году. Но тогда ситуация была другой. Германия была другой. Возможно, были те же предпосылки — в каком-то смысле. Но теперь все по-другому. К тому же мы, немцы, каждый день видим по телевизору и читаем в прессе напоминания о грехах, совершенных от имени нашего народа, и подавляющее большинство из нас не хочет повторения этого. — Баргель энергично покачал головой. — Чтобы снова нацистская партия пришла к власти в Германии? Джо, чтобы это произошло, немцам это нужно преподнести как fait accompli[45]. Разве можно такое представить? Я признаю, что существует много проблем, и в некоторых аспектах ситуация только ухудшается. Но эти проблемы решаемы, поверь мне.
— Как?
— Ты знаешь Конрада Вебера?
— Вице-канцлера? Конечно.
— Но он еще и министр внутренних дел, который отвечает за федеральную безопасность. Он хороший человек, Джо. Жесткий консерватор, конечно, но очень ответственно подходит к делу. Вебер уже потребовал запрета некоторых экстремистских группировок. И в последнее время он все больше говорит о повышении экстремистской активности. Кричит на всех углах о том, что это неприемлемо. Между нами, я слышал, что он хочет внести поправки в закон, чтобы ужесточить ограничения и остановить этих людей навсегда.
— А что он еще собирается предпринять?
Баргель загадочно улыбнулся.
— Даже если бы я знал, я не мог бы тебе рассказать об этом, Джо. Но мой человек в министерстве внутренних дел говорил, что Вебер настроен на весьма жесткие меры и намерен наконец разделаться с этим отребьем.
— Когда же это произойдет?
Баргель снова улыбнулся.
— Люди Вебера намекают на то, что он хочет собрать специальное заседание кабинета министров. Это будет скоро, а большего я тебе сказать не могу.
Они дошли до гостиницы, и Баргель вручил Фолькманну большой пакет с копиями дел и отчетов.
— Уничтожь копии дел после того, как поработаешь с ними, хорошо?
— Да, конечно.
Он пожал Фолькманну руку.
— Если что-нибудь еще понадобится — звони.
— Спасибо, Вернер.
Перед тем как уйти, Баргель тронул Фолькманна за рукав и заглянул ему в глаза.
— И не забудь, Джо. Если тебе подвернется что-либо, имеющее отношение к моему ведомству, поставь меня в известность.
С комфортом расположившись в номере «Швайцерхофа», Фолькманн начал просматривать отчеты и дела.
Из личного дела Винтера он узнал мало нового. Но его заинтересовал тот факт, что Винтер воспитывался в католическом сиротском приюте неподалеку от Баден-Бадена, однако информации о прошлом его родителей не было. Судя по такому воспитанию, Винтер представлял собой классический вариант экстремиста — одинокий человек, которому нужно было как-то себя идентифицировать. В его личном деле содержалась выписка из отчета трехлетней давности, где говорилось о том, что Винтер принимал участие в праворадикальных выступлениях в Лейпциге, во время которых были серьезно ранены двое полицейских. Других доказательств его связи с подобными группировками не было.
Дело Кессера содержало мало информации: портретная фотография молодого красавца с тонкими светлыми волосами и высокими скулами. Выпускник Мюнхенского университета того же года, что и Винтер. По контракту год работал программистом в государственном исследовательском институте, название которого не приводилось в отчете, а потом перевелся в коммерческий банк в Нюрнберге. Фолькманн понял, что неназванный исследовательский институт, скорее всего, занимался военными разработками.
В деле не упоминалось о том, что Кессер когда-либо состоял в праворадикальной партии. Место проживания было указано: улица Леопольдштрассе в Мюнхенском районе Шваббинг. Теперешнее место работы указано не было. Фолькманн решил, что из-за работы Кессера в военном научно-исследовательском институте, дело, должно быть, подвергли цензуре, отсюда ограниченность информации.
В отчете ведомства Бергеля за предыдущий месяц отмечалось повышение количества экстремистских праворадикальных выступлений и террористических актов на 18 %, а в предварительном отчете за текущий месяц указывалось на дальнейшее повышение такой активности на 3 %. Также был дан комментарий, поясняющий, что причиной этого подъема является сезонная безработица, которую всегда следует принимать во внимание. В отчете описывались и некоторые инциденты, включая нападение праворадикальных экстремистов на жилой дом в Гамбурге четыре дня назад, когда были серьезно ранены двое турков. В Лейпциге неонацисты зарезали двух иммигрантов из Азии. Описывались также два инцидента с участием иммигрантских организаций — они совершили акты, направленные против сторонников праворадикальной идеологии: в Роштоке иммигрант из Греции подложил бомбу в бар, в котором часто собирались неонацисты, а в Гамбурге, в районе красных фонарей, группа азиатов атаковала праворадикальную группировку во время беспорядков в Сан-Паули. В отчете делался вывод о том, что в ближайшие месяцы можно ожидать подобных инцидентов. Там говорилось также о появлении двух новых неонацистских организаций — в Регенсбурге и в Коттбюсе, недалеко от польской границы.
Изучив дела и отчеты, Фолькманн положил их в пакет и налил себе скотча, взяв бутылку из мини-бара. Открыв балконную дверь, он вышел на холодный балкон и стал думать о том, что сейчас делает Эрика.
Над Тиргартеном сгустились сумерки, были видны подсвеченные медно-желтым светом Бранденбургские ворота и крылатая статуя на позолоченной Колонне победы.
Он вспомнил фотографии в новостях, обошедшие весь мир в ту ночь, когда пала Стена: толпы счастливых людей, размахивающих флагами цветов ФРГ; юношей и девушек, забиравшихся на Бранденбургские ворота в порыве ярого национализма, их счастливые лица. В ту ночь он сидел в своей квартире в Шарлоттенбурге, слушая, как толпа воодушевленно распевает «Deutschland über alles»[46], и думал, изменился ли действительно этот народ за пятьдесят лет.
Рычание льва в зоопарке отвлекло его, и, закрывая окно, Фолькманн еще раз взглянул на Бранденбургские ворота и здание Рейхстага с колоннами и гранитными фасадами, освещенными желтыми светильниками. Закрыв балконную дверь на защелку, он лег спать.
В Мюнхене было очень холодно. Сотрудник Ландесамта, встретивший Фолькманна в аэропорту, подвез его к дому Винтера в Хайдхаузене в десять утра.
Дом был скромным, квартира Винтера располагалась на третьем этаже.
Открыв дверь и войдя внутрь, ландесамтовец передал Фолькманну ключ и сказал, что подождет снаружи, в машине, пока Фолькманн все тут осмотрит.
Воздух в квартире был затхлым, она явно давно не использовалась. Семейство пауков расположилось в серебристой паутине под потолком. Квартира состояла из трех помещений — служб, жилой комнаты и кухни. На полу возле кровати были аккуратно сложены стопки дисков, а на письменном столе стояла система «хай-фай». В основном на дисках были немецкие баллады и записи духового оркестра.
В крошечной кухне было грязно, в шкафчике под умывальником стояли три пустые бутылки из-под виски «Бушмиллс» и несколько полных банок голландского пива. Плита была электрической, а на сушке лежала пара грязных ножей. В кухонном шкафу стояло несколько консервных банок тушенки, и хоть мусорное ведро в углу было пустым, в кухне все равно пахло испорченной едой. Все поверхности покрывала пленка жира. Было очевидно, что Винтер особо не увлекался приготовлением всяких блюд.