Саша нажал на кнопку «play», и комната наполнилась характерными для работы подобных устройств звуками: писком, хрипением и частыми заполошными гудками. Почти никто из позвонивших не пожелал представиться и оставить сообщение хозяину. Седьмым или даже восьмым по счету оказался звонок Лешки Ушакова, с которым явно происходило что-то неладное.
Несклонный к панике друг Климова был ужасно напуган. Говорил он сбивчиво и взволнованно. Леша уверял, что его преследуют, за ним гонятся, буквально наступая на пятки, хотят убить…
Звонить домой Ушакову Климов не стал. Поздно, друг жил в одной квартире с тещей, женой, ребенком и собакой. Да и вряд ли он дома. Скорее всего, в бегах, раз так прижало. Но почему? Что и кто угрожает в общем-то довольно безобидному Лешке?
«Неужели он все-таки провернул то дело, участвовать в котором звал и меня? — подумал Климов, и вдруг, точно иглой, Сашу кольнула другая мысль: — Кто включил автоответчик?»
Климов прекрасно помнил, что несколько дней назад вырвал адаптер своего «Дженерал электрика» (G. Е.) из сети, чтобы включить утюг, вознамерившись погладить невообразимо мятую шелковую рубашку, которую, конечно же, и спалил, а посему, чрезвычайно разгневавшись, забыл воткнуть адаптер на место.
Кто мог это сделать? Не Барбиканыч же, в самом-то деле? Кто? А главное, зачем? Прослушать записанную на кассете информацию, позвонив с другого телефона, при отечественной системе связи, даже зная код конкретного аппарата, невозможно. А может быть, все-таки каким-то образом… Богданов? Смешно, тому проще поставить телефон на прослушивание, чем посылать кого-то в квартиру включать автоответчик… Однако откуда Богдан знает про Барбиканыча? Ни в каких протоколах это уж точно не записано.
«Хотя, если подробно опросить участников моего задержания — задержания, здорово звучит, правда? — тогда, конечно, они могли сказать, что я попросил у них разрешения оставить еды некоему Барбиканычу. Человек кормит колбасой крысу, когда его арестовывают и увозят в милицию, это, должно быть, впечатляет… Один даже спросил, не кошке ли я оставляю еду. Да, точно так и было».
Еще один голос, записанный на ленте автоответчика, принадлежал телефонистке, которая пригрозила нерадивому абоненту, что, если в течение трех дней он не представит телефонной компании оплаченные счета, номер будет поставлен на выключение. Потом радостный старческий голос сообщил, что перевод манускриптов, доставшихся Климову в наследство, в общих чертах завершен, хотя текст, как посетовал профессор, оказался гораздо более трудным, чем он предполагал. Милентий Григорьевич предлагал Саше встретиться в любое удобное для него время в любом удобном для него месте.
Отвесив G.E. благодарный поклон, Саша вернулся на кухню, где выложил на блюдце остатки колбасы, и со словами: «Чего зря добру пропадать» допил «Смирновскую» прямо из горлышка и, сморщившись, закусил хлебной горбушкой. Все-таки теплая водка, даже такая чистая, вещь омерзительная. Гаже нее разве что пиво из-под солнца.
Саша хотел было включить музыку, но, вспомнив о ненавидящем рок соседе, передумал. Со стороны ванной послышалось шуршание быстрых мягких лапок.
— Кушать подано, сэр, — сказал Климов усевшемуся посреди кухни Барбиканычу. — Жри свою колбасу. И, послушай, не таскай ты мне больше этих носков, а? Если уж ты такой воспитанный, таскай бабки, только не совейские, а настоящие, ну, доллары, там, марки, фунты. Понял? Замечательно, в таком случае — пожалте, как говорится, бриться.
Крыса, точно понимая слова своего благодетеля, принялась поедать колбасу. Когда Барбиканыч, как всегда по-английски, удалился с остатками добычи, Климов погасил на кухне свет и, пожелав самому себе спокойной ночи, почти сразу же заснул.
Стемнело, холодный северный ветер гнал с пролива рваные облака, в промежутки между которыми нет-нет да и проглядывала полная печальная луна. Осень. И год нынче неспокойный. Не ко времени, ой не ко времени затеялся со свадьбой Жильбер де Шатуан, сын Генриха Совы, сложившего голову в Святой Земле, где сражался он с неверными турками Саладиновыми за Гроб Господень и за своего короля Ричарда. Спешит, торопится, точно боится, что кто-нибудь придет и уведет невесту. Уведет не уведет, а не своей волею шла за старшего Шатуана Клотильда де Брилль. Два года пришлось ждать барону согласия невесты. Лишь когда принесли ей весть верную о том, что младший брат настойчивого жениха Анслен — изменник короля Иоанна — погиб во владениях германского императора, нехотя уступила она назойливому сватовству.
Вот она, красавица Клотильда, сидит за свадебным столом рядом с мужем (обвенчаны уже), принимая славословия немногочисленных гостей. Не до пиров сейчас. Время беспокойное, в Париже король Филипп Август слюнки глотает, оглядываясь на Нормандию, правителей коей по праву считает (так издревле повелось) своими вассалами. Мудр и силен французский престоловладелец, не раз дерзавший спорить с самим Ричардом Львиное Сердце, воином, которому не было равных. Да сложил голову от укуса глупой стрелы, не сравненный по чести и мужеству ни с кем из современников славный английский рыцарь, уступив корону свою брату. Иоанн Плантагенет — совсем другое дело. Три года уж как сидит он на троне славного своего отца и брата, но нет согласия среди его подданных. Слабеет власть Лондона над Норманнскими землями, подтачиваемая и смутами, происходящими на родине короля. А жадный француз, мня себя наследником Карла Великого, жаждет во след этому славному монарху сделаться властителем всей территории, некогда подвластной могущественному франку.
Веселятся гости, радуются слуги и даже собаки, которым немало перепадает сегодня с барского стола. Льются вино и льстивые речи, до коликов смешит собравшихся немыслимыми гримасами шут-горбун, заставляет млеть сердца своей песней явившийся кстати бродячий менестрель. Все хорошо, да не радостна хозяйка бала. Нет-нет да и посмотрит на нее счастливый супруг. Не любовь и не обожание, а искорки злорадства и ненависти вспыхивают тогда в темных глазах Жильбера. На бледных, гладко выбритых щеках его вспыхивает морковный румянец. Крупный, с горбинкой нос, тонкие надменные губы, длинные черные волосы, разметавшиеся по могучим плечам, сливаются с дорогим бархатом камзола — таков старший де Шатуан, чьи предки поселились в этой части Каролингской Нейстрии почти триста лет назад. Карл Простоватый пожаловал Родиона титулом герцога Нормандского, отдав потомкам королей морей земли, которые те и так уже взяли себе, никого не спрашивая. Причем местное население возликовало, радуясь прекращению нескончаемых грабительских набегов. Бывшие бандиты превратились в хозяев. Они не позволят никому посягнуть на свою собственность!
Свой род Генрих Сова вел от Рольфа, младшего из сыновей Харальда Волка, получившего это имя от своего отца Эйрика Бесстрашного, признавшего и взявшего с собой сына Беовульфа, родившегося от саксонской колдуньи Ульрики. Родовой замок, доставшийся Жильберу после смерти отца, который и выстроил эту крепостицу, был невелик. Однако расположен на высоком холме, что могло сильно усложнить возможным врагам ведение осады; кладовые всегда были полны припасов — солониной и сухарями. Глубокий колодец, питаемый подземными ключами, практически не иссякал. Подняв мост, перекинутый через глубокий ров, и затворив дубовые, обшитые железными пластинами ворота, за высокими, сложенными из обтесанного дикого камня стенами с сотней солдат вполне можно просидеть хоть целый год, не зная голода и жажды, выдерживая осаду хотя бы и тысячного войска неприятеля.
Неприступен маленький замок де Шатуана, много кровопролитных штурмов понадобилось бы врагу, чтобы овладеть этой твердыней, да ведь и колосс Рим, правда уже на закате величия своего, пал перед горсткой храбрецов Аллариха, пришедшему через восемьсот лет вослед удачливому галлу, бросившему меч на чашу весов и воскликнувшему: «Горе побежденным!» Есть ключик, способный открыть любую самую толстую, запертую хоть на сотню замков дверь, и имя ему — серебро, которым так туго набиты кошельки богачей и коего так не хватает бедолагам стражникам, что ежатся от осеннего ночного холода на стенах и переминаются с ноги на ногу у ворот.
Именно на это и рассчитывал облаченный в двойную, с длинными рукавами кольчугу, скрывавший свое лицо под глухим забралом шлема, широкоплечий всадник, на вороном жеребце мчавшийся через лес в окрестностях Шато-де-Шатуан во главе пятидесяти конных воинов. Был он зловещим посланником государя франков.
Отряд остановился напротив ворот, и, услышав голос стражника, окликнувшего его сверху, рыцарь назвался. На стенах замка случилось какое-то замешательство, раздались крики, несколько раз звякнуло железо, пропела выпущенная из самострела стрела, и все стихло, но лишь на несколько секунд. Заскрипел ворот подъемного устройства, и цепи, лязгнув, нехотя принялись опускать мост. Не потребовалось ударов тарана, чтобы открылись дубовые ворота, поднялась железная решетка, и всадники, вслед за предводителем, не мешкая въехали во внешний двор. Не слезая с коня, рыцарь перекинулся несколькими фразами с подошедшим стражником и бросил тому увесистый кошель.
— Мишель, Кристиан, вы с вашими десятками — за мной, — крикнул командир отряда через плечо своим спутникам. — Остальные с Бертраном пойдут за ним. — Он указал на стражника. — И позаботьтесь, чтобы нам никто не мешал.
Воины начали немедленно выполнять приказания, и рыцарь беспрепятственно проник во внутренний двор, где он и его воины, спешившись, звеня оружием и кольчугами, побежали вверх по дубовым подгнившим ступеням наружной лестницы. По пути предводитель еще дважды отстегнул от пояса и бросил встречавшим его с поклонами стражникам небольшие, но тяжелые кожаные мешочки. Наконец все двадцать воинов в сопровождении двух замковых охранников достигли ворот, ведущих в главную залу. Тут рыцарь снял с пояса последний, четвертый кошель и шепотом отдал приказания стоявшим у дверей, вооруженным секирами охранникам.