Дальше Света перевела разговор на свою любимую тему о взаимоотношениях полов. Поначалу она считала Наташу путаной, но, познакомившись ближе, поняла: мужчин соседка к себе не водит, ночует почти всегда дома (чего не заметишь, живя с человеком на одной лестничной площадке?).
— А у тебя сейчас поклонник есть? — поинтересовалась любопытная Света.
— Нет, — ответила Наташа. Ее даже не раздражало, что соседка регулярно сует нос в ее личную жизнь. Это было понятно. Что интересного могло произойти в жизни Светы? Наташе все про нее уже известно, из ее же собственных рассказов. Два коротеньких романчика, еще три случайные связи, просто так, потом Дима, любовь, загс, роддом. И… жизнь, про которую так и хочется сказать словами из песни: «И вся-то наша жизнь есть борьба!»
«Боже, что за дурацкое слово "поклонник"?»
— А как же Михаил? — лукаво улыбаясь, будто уличив приятельницу в ненужной скрытности, поинтересовалась Света. — Неужели поссорились? Он же каждый раз к тебе с цветами приходил. Такой кавалер…
— Этот-то… — Хозяйка даже не сразу поняла, о ком идет речь, хотя Михаил Маложатов действительно не давал ей проходу. Наташа, так и не назвав по имени своего ухажера, договорила, как отрезала: — Работать мешает, путается под ногами.
— А у тебя с ним было? — Света произнесла эти слова, понизив голос до шепота.
В ответ хозяйка лишь отмахнулась.
— Ну ведь, Наташ… — Соседка, смутившись, опустила глаза. — Я не в том смысле… просто… нужен же кто-то… ну, ты понимаешь, что я хочу сказать?
Наташа передернула плечами, точно отгоняя от себя назойливую муху.
— Надоело, знаешь…
Света залопотала о том, что ее волновало:
— Может быть, у Димки любовница появилась? Он что-то охладел ко мне последнее время.
«Да кому такое сокровище нужно? — подумала ее собеседница. — А охладел… у него одна, но пламенная страсть к пол-литровой красавице».
Света все говорила, а Наташа машинально отвечала и думала, думала о своем. Что же все-таки происходит с ней самой? Она испытывала странные и непривычные, сплетавшиеся в какой-то диковинный клубок чувства. Ревность? Как можно ревновать незнакомца, с которым даже и не разговаривала никогда? Влечение? Влюбиться еще только не хватало! Любовь? Боже мой, какая чушь! Этого просто не может быть. Не может быть, и все. Хм, смешно даже.
Много ли мужиков у нее было? — любимый Светкин вопрос. Много и никого. Только Игорь. Но по прошествии времени становилось Наташе понятно, что и это не то. Умный, шикарный, красивый, сильный. Или просто казалось так глупой провинциальной девчонке? Любила. Похоронила и справила кровавую тризну… А здесь… Человек-волк… Не это ли так притягивает ее? Они — одинаковые! И может быть, только он способен понять ее?.. Быть рядом… Фу, занесло! Никто ей не нужен «рядом»! А то, что болтает ее шеф, — полная чушь. О Господи Боже! Какой паталогический дурак! Александр Климов — потомок бога? Смешно. И все-таки лучше бы шефу не будить лиха.
— Пойду я, Наташ? — точно спрашивая разрешения, произнесла Света, которой, совершенно очевидно, уходить вовсе не хотелось. — Андрюшка проснется… Я ведь к тебе на минутку забежала, а уж час сижу.
— Возьми пирожных и вот, у меня печенье еще есть — предложила хозяйка и, подавив слабое сопротивление шатенки, проводила ее до двери с тарелкой и пакетиком маленьких тающих во рту, воздушных бисквитиков в руках.
Попрощавшись с соседкой, Наташа переоделась и, встав перед зеркалом, критическим взглядом окинула смотревшую на нее оттуда стройную рыжеволосую девушку в изумрудном платье. Наташа поморщилась.
— Не то, — произнесла она с уверенностью. — Переоблачайся, милая.
Трудно жилось в те давние времена благородному, но небогатому рыцарю. Ох как трудно. А Анслену де Шатуану ко всему прочему еще и не везло. Слишком уж строгим оказался этот император Генрих. Греческих попов, видишь ли, не тронь! А они-то как раз и есть самые толстосумы. Зачем же тогда вообще сюда приходили? Для чего крестовый поход?
Выбор, куда ехать, у нормандского строптивца был. Хочешь в Фессалоники — пожалуйста. А еще есть герцог Афинский и князь Ахейский. Смелые и умелые воины всем нужны. Можно, наконец, и в Святую Землю отправиться. Вроде бы, когда в поход собирались, туда и целили, да вот беда — на пути попались греки с их Константинополем, где даже трон царский из чистого золота.
Семь с лишним лет минули со дня той страшной резни в отцовском замке. До Палестины и пешком не спеша можно было за это время дважды дойти да столько же раз и вернуться. Коня и меч Анслену дали, руки и голова тоже остались на месте… Так вперед? Стоп. Что, спрашивается, делать, например, в Акконе человеку, у которого звенит в кошельке серебро? Совершенно нечего. Вернуться домой в Нормандию? Страшновато. Король Филипп Август, по слухам, воспользовался Шатуановой шалостью и под предлогом усмирения бунтовщиков послал в Нормандию свои дружины. Да и то сказать, не лакомый ли кусочек? Король английский все со своими баронами никак не урядит, а тут такое владение пропадает! Главное, чуть ли не со стен только что выстроенной луврской крепости видны башни замков нормандских гордецов, а братцу Иоанну из-за моря ехать надо. А Филипп хоть и одним глазом смотрит, да в корень зрит, вот и прирастает год за годом королевский домен новыми землями.
С одной стороны, это все хорошо, да только неизвестно, на чью сторону встал де Брилль и, соответственно, непонятно, как Филипп посмотрит на возвращение лиходея.
Что он, Анслен, брата прирезал — это, в конце концов, дело семейное, да вот кто королю вернет полсотни добрых всадников? Да и сиротка Иоанн, который как раз в возраст вошел, может потребовать сатисфакции за сестру и папашу.
Одним словом, де Шатуан решил не рисковать и отправился в Рим к папе Иннокентию — грехи замаливать. Три года Анслен, прикинувшись паинькой, усердно досаждал Господу своими просьбами о прощении, и тот, очевидно, не найдя иного средства отвязаться от не в меру набожного своего раба, в конце концов одарил его абсолюцией через подобающих делу посредников (благо серебро еще позвякивало в Ансленовом кошельке). Сыграло свою роль и то, что безобразничал барон во владениях Плантагенетов, с коими у папы много лет уже длилась бесконечная распря.
Вообще-то любому, кто взял крест, полагалось прощение, но рыцарь, изведавший все прелести тюремного заключения и ожидания казни в Константинополе, понимал, что без ручательства римского первосвященника соваться на родину не следует. Так или иначе, когда деньги (а Божье прощение стоило недешево) у де Шатуана кончились, ему стало совсем грустно. Не отправляться же ко Гробу Господню с пустыми руками? Как раз в год печально известного Детского крестового похода рыцарь покинул папские владения и двинулся на север, где в итоге и поступил на службу к маркизу Монферратскому.
Сначала все шло вроде неплохо, но утомленный трехлетним смирением и молитвами и не слишком утруждавший себя вниканием в противоречия между гвельфами и гибеллинами, Анслен заскучал. Даже призывы папы к новому походу не трогали душу рыцаря. Кончились, одним словом, веселые денечки…
Тут, на беду, оказалась в поле зрения бесстрашного и доблестного воина симпатичная мордашка придворной дамы Агнессы — жены славного рыцаря Джованни Бонавичини. Неизвестно, чем уж так увековечил свое имя вышеупомянутый Джованни, но вошел в историю он явно не благодаря своему мечу. Виной тому была быстрота лукавых глаз его супруги.
«О женщины! Приходит время о них сказать нам пару строк. О том, какое это бремя, для всех народов всех веков. Где смерть, там женщина витает, где заговор, и там она. Миры, союзы разрушает все та же в юбке сатана», — сказал один поэт семьсот с лишним лет спустя после кончины барона Анслена де Шатуана, но и в те далекие годы слова эти прозвучали бы вполне актуально.
Одним словом, надо полагать, что муж застал Агнессу с ее кавалером в самый неподходящий момент. Впрочем, в подобных ситуациях моменты редко оказываются подходящими. Оскорбленный Джованни выхватил меч, Анслену не оставалось ничего другого, как последовать примеру итальянца. Противниками они оказались приблизительно равными, схватка затянулась надолго и потребовала большого пространства. Финал поединка, начавшегося в спальне супругов Бонавичини, разыгрался, очевидно, в каком-то другом месте, где было полно оружия.
Де Шатуан выбил меч из рук противника, но тот успел схватить алебарду, приобретая тем самым преимущество над своим обидчиком. Анслен тоже успел перевооружиться и теперь сжимал в руках секиру, которую несколько минут благополучно вогнал в грудь несчастному Джованни. Анслен вырвал еще бьющееся сердце своей жертвы и, бросив его на пол, растоптал ногами, чем привел в ужас наблюдавших из потаенных уголков залы за схваткой (любопытство сильнее страха!) слуг.
Главная неприятность для Анслена заключалась в том, что так безжалостно зарезаный им Джованни состоял, хотя и дальнем, но в родстве с Монферратским семейством. Впрочем, одного адюльтера с женой благородного человека могло по тем временам оказаться достаточно, чтобы получить крупные неприятности. Пришлось не мешкая покидать пределы Италии и горько и беспрестанно рыдавшую Агнессу, враз лишившуюся и мужа, и любовника.
Де Шатуан уже достиг владений дожа, когда прослышал, что король Филипп Август собирается дать наконец решительный бой своему английскому собрату, и поспешил на север. Он успел как раз вовремя: королевская армия выступила к Бувину, где прощенный королем Анслен скрестил меч с англичанами и их союзниками — германцами и фламандцами. Победа была полной. Среди пестрых одежд победителей Анслен де Шатуан узрел герб своего заклятого врага Иоанна де Брилля, в свите которого находился и одиннадцатилетний Анри, сын Клотильды и… Жильбера де Шатуана. Тут смутился даже и Анслен, понявший чьего в действительности ребенка видит перед собой.
Ситуация сложилась довольно щекотливая. В братоубийце вдруг вспыхнули отцовские чувства, что, естественно, вызвало негодование дяди Анри по материнской линии. Назревал крупный конфликт, разгореться которому не дал вовремя