вмешавшийся король Филипп, оказав Иоанну де Бриллю честь, взяв его племянника с собой в Париж. Туда же отправился и другой «дядя» мальчика, не без оснований опасавшийся, что в родовом гнезде ему запросто смогут воткнуть в спину нож присные его старого врага.
За девять лет, которые Анри провел в обществе отца, мальчик, превратившийся в мужчину, успел полюбить Анслена. Последний не спешил возвращаться в Романию, хотя в Византии уже давно почил в бозе не в меру строгий император Генрих, а после короткого правления Пьера Куртене, скончавшегося в плену у эпиротов, и смутных лет регентства Иоланты, трон занял император Роберт. Однако после кончины достославного короля Филиппа, то ли не пожелав служить Людовику, то ли решив, что сыну, который уже давно привык звать Анслена отцом, пора посмотреть мир, а может быть, просто заскучав в Париже, барон де Шатуан собрался в путь.
Об отце Габриэль де Шатуан писал довольно мало, видимо тот, не совершивший столь достославных подвигов, как Анслен, не слишком разжигал воображение автора манускрипта, перевод которого лежал сейчас на кухонном столе климовской квартиры.
Едва достигнув пределов Афинского герцогства, не юный уже и мучимый многими старыми ранами, в особенности той, что двадцать с лишним лет назад нанес ему Жильбер, доблестный Анслен скончался. Так его сын Анри оказался в Пирее на службе у Афинского герцога, где и женился на местной уроженке, добродетельной Изабелле, в последний год царствования в Константинополе императора Роберта. На следующий год появился на свет и сам будущий автор манускрипта.
Анри был, надо полагать, человеком скромным. Он, как и все дворяне в то время, участвовал в сражениях и мелких междоусобных войнах, которые вел его господин герцог Афинский. Сведений о кровавых дуэлях отца в рукописи Габриэля де Шатуана не было, хотя на турнирах Анри был далеко не из последних, равно как в схватке один на один так и в melee[17].
Умер он, не дожив и до сорока лет, оставив на попечение Изабеллы отрока Габриэля и его десятилетнюю сестру Жанну. Мальчик получил довольно обычное по тем временам для романского дворянина образование: умел читать, писать, танцевать ну и, само собой разумеется, весьма рано постиг рыцарскую науку, позволявшую уже шестнадцатилетним юношам сражаться в конном и пешем строю наравне со взрослыми воинами. Он владел мечом, копьем, секирой, неплохо стрелял из лука и, конечно, был прекрасным наездником.
Вот тут-то повествование и подошло к тому самому событию, которое стало отправной точкой в цепи других событий, повлекших за собой как странное озарение Габриэля де Шатуана, так и его загадочное исчезновение.
Климов так увлекся повествованием, что не сразу услышал упорный дверной звонок, омерзительные трели которого, способные разбудить даже мертвого, разносились по всей квартире.
— Черт их возьми, — с досадой пробормотал он, неохотно возвращаясь в наш мир из овеянного славой тринадцатого века. — Кого еще несет? Опять, что ли, менты? Как только не надоест собакам!
Саша распахнул дверь и остолбенел. На пороге стоял Лешка Ушаков. Выглядел старый климовский друг, мало сказать, удручающе. Скорее вид его можно было назвать ужасным. Губы как у Луи Армстронга, левый глаз заплыл, и синячище такой, что даже из-под темных очков виден. Правая бровь рассечена. Нос вспух. Одним словом, пришлось, видно, старине Ушакову отведать нынче тумаков.
— Ктой-то тебя так? — непроизвольно спросил Саша.
— Не пугайся, — ответил Леша и боязливо оглянулся назад, точно опасаясь, что за ним кто-то гонится. — К тебе можно? — В голосе прозвучала мольба.
— Заходи, заходи, — закивал головой Климов, делая шаг назад и пропуская в квартиру Ушакова. — Ты откуда, чудо-юдо?
— Из бассейна.
— Что? Нырял с вышки, а воду налить пообещали, когда обучишься? — усмехнулся Саша. — Помнишь, как мы с тобой натрескались с Колей Мартемьяновым и Вовкой Ивашовым и попадали в бассейн, а там воды не было, хорошо хоть не с вышки свалились… — Климов осекся, увидев, что на изуродованном лице товарища появилось страдальческое выражение.
— Вовка мертв, — мрачно произнес Леша, и веселого настроения у Климова как не бывало.
— Что случилось? — пробормотал он, охваченный самыми неприятными предчувствами. — Как это мертв? Что с ним?
— Слушай, Сань, дай в себя прийти, а? — взмолился Леша, направляясь в ванную. — Все расскажу, только умоюсь немного…
— Горячей нет, — машинально бросил Климов, но что ответил его товарищ, из-за шума воды не разобрал.
— У тя хавки никакой нет, а? — с этим вопросом Ушаков вышел из ванной. — Целые сутки не жрал. Чурки, суки, в трюм опустили.
— За что? — округлил глаза Александр и, получив в ответ лишь неопределенную усмешку на секунду скривившую распухшие губы товарища, спросил: — Это они тебя так?
Алексей кивнул.
— Кофе могу дать, — предложил Климов. — И хлеб черный, засохший правда.
— Давай! — чуть не закричал Ушаков, и Саша полез в холодильник за прямо-таки нескончаемой горбушкой.
«Даже Барбиканычевой колбасы не осталось, — мысленно посетовал Саша. — Нечем человека угостить. Не дело это, надо закупить продуктов, и самому ведь иногда есть хочется, готовить умею…»
Лешка обрадовался горбушке, как ребенок конфетке или собака кусочку сахара. В считанные секунды хлеб исчез, точно его и не было вовсе. Не дожидаясь, пока вскипит чайник, Ушаков налил себе воды из-под крана.
— Представляешь? — спросил он и сразу продолжил: — Только позвонил тебе, как прямо с дороги чурки, мать их, налетели, схватили и в подвал уволокли. Бассейн армейского спортклуба знаешь? И туда проникли — сволочи!
Климов кивнул, а Леша, воспользовавшись маленькой паузой, перевел дух и стал рассказывать дальше. Речь его изобиловала эпитетами один другого краше. Ушаков на чем свет стоит крыл своих похитителей, власти, расплодившие в городе «черноту», и этого козла, имени которого почему-то не называл, а, так сказать, на закуску, поминал еще какую-то бабу-дуру.
— Это кто? — не выдержал наконец Климов, желая прояснить ситуацию.
— Кто — кто?
— Кто козел?
— Да все козлы! — прошипел Ушаков. — Ты вот, к примеру, где шлялся столько времени? Я у телки одной сидел, да баба-дура разругалась со мной… Ну я человек горячий. — Леша сверкнул зрячим, очень темным и выразительным правым глазом. — Послал ее, думал у тебя спрятаться, а этот твой G.E. чертов все сообщение оставить просил… Ты где ошивался-то?
— На нарах парился, — спокойно, точно речь шла о какой-то совершенно повседневной и само собой разумеющейся вещи, ответил Климов.
Ушаков едва не поперхнулся кофе.
— Ты что?
Саша вкратце рассказал и упрямо повторил свой вопрос относительно «козлов».
— Носков, падла вонючее! — Ушаков немного помедлил и зачем-то пояснил: — Зам отчима твоего…
— Ой черт! — Схватился за голову Климов. — Так вот какое дельце ты мне предлагал!
Климов, «оседлав» свою «шестерку», отправился за едой, наказав Лешке, чудом сбежавшему от подручного Мехметова, Таджика, чтобы сидел тише воды, ниже травы. В соседнем киоске можно было рассчитывать лишь на самогонку с яркими водочными да коньячными этикетками, на «марсы» со «сникерсами», а Ушаков, как и сам Климов, тоже целый день ничего не евший, готов был слопать целого слона. Не то что слонов, вообще никакой путной еды по дороге не попадалось. Магазины уже закрылись, а в киосках: печенья, кексы и тому подобная дрянь.
Наконец после долгих блужданий по городу умиравший с голоду Александр набрел на датскую ветчину в треугольных банках. Рассовав свое приобретение по вместительным карманам богдановского пиджака, Александр закурил, чтобы утишить голод, и медленно двинулся вдоль киосков в поисках еще какой-нибудь еды, подумав, что на троих голодных мужиков: Лешку, Старика и его самого — восьмисот граммов (таков приблизительно был суммарный вес обеих банок) ветчины будет, пожалуй, маловато. Саша стал высматривать сыр, на хлеб здесь, конечно, рассчитывать было нечего, а к вокзалу за ним ехать не хотелось.
Климов не выдержал-таки мелькания ярких этикеток вино-водочной продукции и купил бутылку «Салюта» — все же друг пришел, чего на сухую сидеть? Надо по глоточку, чисто символически. А поговорить как следует необходимо… Хотя и немало поведал Саше Ушаков, все равно, как говорят в одной зарубежной стране: «Це дило трэба разжувати».
«Еще одну, что ли, взять? — подумал Климов и махнул рукой. — Да ладно, не хватит, потом спущусь и куплю чего-нибудь внизу».
Саша напрягся, увидев немного в стороне вишневую «девятку». Модель, что и говорить, распространенная, да и цвет едва ли редкий, но с определенного времени Климов, завидев такую вот машину, вздрагивал, внимательно вглядываясь в лицо водителя. За рулем этой «девятки», по всей видимости, никто не сидел. Хотя тонированные стекла и расстояние не позволяли сказать этого с уверенностью. Пожав плечами, Саша углядел вдруг бабульку, торговавшую хлебом, и, возликовав, направился прямо к ней. Он приобрел буханку белого воздушного хлеба, который порезать можно было лишь острым как бритва ножом. Таких ножей у Александра в доме как раз и не водилось, однако он с детства привык рвать такой хлеб руками по дороге из булочной, за что ему не раз влетало от отца.
Старушка, ветхая, сморщенная, но очень опрятная в чистом платочке в горошек, сказала Саше что-то приятное, и он попытался ответить ей в тон, и теперь, направляясь к своей машине, чувствовал себя так, точно сбросил с плеч тяжелую ношу. На душе у него стало легко и светло. Захотелось начать жизнь заново, и в этой новой жизни совершать одни лишь благородные поступки. Не злобствовать, не ненавидеть, не поддаваться безумным приливам ярости, не кидаться на людей, точно бешеный пес…
— Ты чо, в натуре? — донеслось до Сашиных ушей. Он повернул голову и в нескольких шагах от себя увидел трех здоровых парней, обступивших невысокую стройную девушку лет двадцати — двадцати двух.