В историях, которые я читала, мужчина предлагает вторую половину своей куплы женщине, лишь если она его единственная. Истинная любовь. Та, что предназначена ему судьбой.
На мгновение мне кажется, что я упаду в обморок.
– Она… она твоя единственная?
Рордин распахивает глаза, а потом запрокидывает голову и хохочет так, что грудь ходит ходуном, но в этом звуке нет веселья.
Он мрачный и жесткий, словно камни бьются друг о друга.
Злой смех стихает, и Рордин пронзает меня ледяным взглядом.
– Ты и правда читаешь всякое дерьмо, да?
– «Цыганка и Король ночи» – не дерьмо, – возражаю я, заставляя Рордина покачать головой.
– Дерьмо, Орлейт. Единственные – это красивая ложь, которую фермеры плетут своим дочерям, чтоб те не шли на поводу у местного барда.
– Местного барда? – фыркаю я, гадая, как же так быстро сменился ход разговора. – Ну да.
– Да, – рычит Рордин, подходя ближе, своей леденящей аурой заставляя мою кожу покрыться мурашками. – Барда, который, может, и умеет спеть чарующую сказочку и умаслить обещанием любви, но в конце концов уничтожит твое целомудрие, а потом насадит сердце на метафорический кол.
Хмурюсь.
– Я думала, мы говорим про фермерских дочерей…
– Единственные, – рявкает Рордин, скаля зубы, – это ложь, которую они плетут, чтобы юная девушка ждала, когда к ней придет истинная любовь. Чтобы она сперва приняла куплу, прежде чем раздвинуть ноги и дать порвать свое девичество.
Он сверкает злой улыбкой, превращающей его лицо в маску, которая мне совсем не нравится.
Ни капельки.
При каждом сдавленном вдохе мне в спину колют аккуратно подстриженные ветви, отступать некуда. Негде спрятаться от этой острой улыбки, которая разрезает меня на части.
– Единственные, Орлейт, это сказочка. Трагедия, которая спрятана за миленьким «и жили они долго и счастливо», но по своей сути – это все равно гребаная трагедия. Если ты веришь всему, что читаешь, то когда наконец выйдешь в реальный мир, окажется разочарована.
От моего лица отливает вся кровь.
Когда наконец выйдешь в реальный мир…
Я отворачиваюсь, отчаянно пытаясь избежать правды прямо перед собой. Я зарылась в почву, прижилась, и теперь я в одном неверном шаге от того, что меня вырвут с корнем.
Горячая слеза, выскользнув, прокладывает дорожку по щеке и наполняет воздух соленым привкусом моих безответных чувств.
Твердые пальцы обхватывают мой подбородок, заставляют вновь посмотреть Рордину в лицо.
– Ты выше этого.
Пустая фраза бьет в самое нутро, а произнесенная с этими непроницаемыми, как надгробный камень, глазами… я в сырой земле и кормлю червей своим гниющим трупом.
Потому что я не выше. Он в очередной раз преподносит мне испытание, которое я в первое же мгновение провалила.
Рордин устремляет взгляд вниз, и я почти чувствую на губах его касание, легкое как перышко, прежде чем он, резко развернувшись, уносится прочь, словно его, как парус, подталкивает в спину ветер.
– Сегодня ужин, Орлейт. Для всех четверых! – рявкает Рордин через плечо. – Приходи с аппетитом и без опозданий.
Его слова раздувают из моего горя раскаленное пламя ярости.
Это он говорит мне быть пунктуальной, когда я пялюсь на его пустующее место по три раза на дню последние девятнадцать лет?
Оскалившись, направляюсь в сторону конюшен. Пусть Бейз этим утром лед прикладывает к своей коленке вместо моей тренировки. А я буду лошадиное дерьмо разгребать, ведь, судя по всему, сегодня это самое выигрышное занятие.
Глава 18Орлейт
Неторопливо шествую в обеденный зал, покачивая бедрами с каждым шагом и оставляя на полу грязные следы.
Стоящие под стенами, как растения в горшках, слуги чудом ухитряются удержать прямую осанку. Ни один на меня даже не смотрит, хоть я и замечаю, что некоторые начинают дышать ртом.
В зале нет никакой мебели, кроме длинного обеденного стола, левый край которого ломится от блюд. Правда, трудно в полной мере оценить запах жареной дичи и усыпанных травами корнеплодов, когда меня, словно плащ, окутывает едкая, кислая вонь.
Большинство стульев убраны, остаются лишь четыре в конце стола, будто у нас тут встреча в узком, интимном кругу…
Как только я сяду, Рордин, без сомнения, пожалеет о своем решении.
Сосредотачиваюсь на пустующем стуле, лишь бы не смотреть в глаза мужчине, что сидит за богато накрытым столом, за которым он никогда не удосуживался есть.
Зали еще даже не получила от него куплу, а уже уговорила его присоединиться к нашей… неблагополучной семье за ужином. Мысль заставляет меня пожалеть, что я не покаталась в лошадином дерьме еще пару-тройку раз.
Усаживаюсь на свое место и окидываю взглядом блюда, которые никак не вызывают у меня аппетит. По правде говоря, от их вида внутренности лишь сильнее стягивает узлом.
– Как у вас тут уютненько. – Я смотрю на Бейза, сидящего напротив, рядом с пустым стулом.
Поставив локоть на стол, Бейз подпирает голову двумя пальцами и смотрит в ответ широко распахнутыми, как у лунной совы, глазами.
– Что? – спрашиваю я, заправляя за ухо прядь волос. На колени тут же сыплются частички засохшего дерьма, и я в ожидании ответа смахиваю их на пол.
– Что? – Бейз так сильно вскидывает брови, что они устремляются к линии его зализанных назад волос. – Серьезно?
Пожимаю плечами, удобно устраиваясь и прекрасно понимая, что для нашего маленького праздничного ужина не хватает одной персоны – не то чтобы я собиралась позволить этому испортить мне настроение. Я-то сама заявилась на полчаса позже. А то, что она опаздывает еще сильней, плохо сказывается на ее кандидатуре, и посему ей непременно следует сесть на лошадь, убраться прочь из этого замка и больше не возвращаться.
Бросаю искоса взгляд на Рордина, воплощение элегантного достоинства в чернильно-черном наряде, сшитом тонкой серебряной нитью. Камзол расстегнут на груди, под ним виднеется черная рубашка. Сам Рордин откинулся на спинку и, положив локоть на подлокотник, большим пальцем рисует на нижней губе дорожки.
– Ого. Вы оба так приоделись. Знала бы я, что у вас тут все настолько прилично, надела бы туфли.
Это вряд ли.
Бейз прочищает горло, и раздается гулкий стук изящных шагов.
Поднимаю взгляд и вижу Зали, свежую, как прекрасная роза, в облегающем сильное тело платье от шеи до пола. Рыжий цвет наряда подчеркивает тон ее кожи и витки волос, ниспадающие на царственные плечи и почти достигающие узкой талии.
Зали – воплощение экзотики в идеальной, видной обертке, и мне кажется, что навоз оказался весьма символичен. Рядом с такой женщиной кто угодно будет выглядеть дерьмово.
Перевожу взгляд на Рордина, который по-прежнему за мной наблюдает – и водит пальцем по нижней губе. Что-то в этом каменном взгляде заставляет меня ерзать, будто это поможет его стряхнуть.
– Откуда запах? – интересуется Зали, приближаясь, и я прямо на глазах у Рордина расплываюсь в улыбке и машу рукой.
– Это я!
Теперь я смотрю на Зали, которая уже стоит возле пустующего места. Взглядом медовых глаз она окидывает мою испачканную щеку, торчащие из волос кусочки соломы, прилипшую к одежде грязь.
– Собирала навоз для своих растений.
Жду, что Зали скривится или даже подавится рвотным рефлексом. А она разглядывает меня с чем-то сродни почтению.
Она, слегка улыбаясь, украдкой бросает взгляд на Рордина.
В груди становится тесно.
Я не попадаю в круг посвященных в некую шутку, над которой они наверняка будут смеяться позже, лежа в постели. Мысль окончательно портит мне и так отсутствующий аппетит.
Рордин барабанит пальцами по столу, выбивает нетерпеливую мелодию, с каждым размашистым ударом которой у меня все сильнее встают дыбом волосы на загривке. Далеко не сразу понимаю, что она звучит в такт бешеному стуку моего сердца.
И вдруг резко – почти жестоко – она обрывается.
– Орлейт.
– Да? – хлопаю ресницами, как делают служанки, когда Рордин проходит мимо них в коридорах.
– Вижу, ты принесла к обеденному столу половину конюшни. Тебе нужно время привести себя в порядок? Не хочу, чтобы запах испортил тебе аппетит.
– А мне нормально. И, уверена, верховная владычица не возражает, – отвечаю я, глядя на Зали, сидящую достаточно близко, чтобы пнуть ее под столом. – Верно, матушка?
Женщина давится вином, и оно стекает по ее подбородку, как струйка крови.
Подавшись вперед как можно дальше, я выхватываю кубок у Зали из рук и одним большим глотком поглощаю все содержимое. Оно прожигает дорожку до самого желудка, и я морщусь, вкус мне отвратителен. Но это не мешает мне подозвать служанку, чтоб та налила еще.
Бейз порывается встать, однако Рордин останавливает его легким взмахом руки, подпирая лицо кулаком так, будто он наслаждается представлением.
Что ж. Ему повезло, это еще даже не первый акт.
– Вы знаете, я как-то прочитала, что нервозность может произрастать из отсутствия материнской поддержки. А если учесть, что воспитали меня эти двое, – хриплю я и взмахиваю на Рордина и Бейза кубком, как знаменем войны из хрусталя, – совсем неудивительно, что у меня трудности.
Служанка наполняет мой кубок из серебряного графина, а я вглядываюсь в бездну идеальных миндалевидных глаз Зали… и жалею, что не могу выцарапать их из глазниц.
– Но теперь у меня есть вы.
Настает черед Бейза поперхнуться напитком.
– Да, – отвечает Зали с веселой улыбкой. – Теперь у тебя есть я.
Она берет кубок с водой и, подавшись ближе, другой рукой прикрывается от Рордина.
– И раз уж на то пошло, – заговорщицки подергивает Зали идеальными бровями, – я согласна. Ты так долго их терпела, что заслужила медаль.
Мой парус тут же опадает.
Проклятье.
Юная служанка принимается раскладывать каждому на тарелку по булочке, но Рордин сразу же перекладывает свою мне.
Воцаряется хрупкая тишина.
Разглядываю эту булочку, словно во вкусно приправленный комок теста закатаны как мое спасение, так и погибель.