– Что ты…
– Довольно.
Хнычу, отчаянно жаждая погасить пламя внутри.
Бедра двигаются, рыщут… ищут… череп снова пытается расколоться от новой волны давления, из меня рвется прерывистый крик.
– Исправь меня! – умоляю я, и грудь Рордина замирает. – Прошу. Я больше не могу. Мне нужно… нужно…
Что-то. Что угодно.
Бьюсь в его хватке, полная решимости, если придется, даже сломать себе запястья, лишь бы высвободиться.
– Проклятье, Милайе. Прекрати.
– Пожалуйста.
Рордин стонет, и это звук пустившего глубокие корни мучения.
– Ты сведешь меня в могилу.
– Только если ты заберешь меня с собой, – сдавленно отвечаю я, и на мимолетное мгновение дождь будто повисает в небе, будто весь мир втягивает воздух через приоткрытые губы.
– Никогда.
Слово черное как ночь, выплюнутое с отвращением, камнем ложится мне на грудь, не дает легким дышать. Что-то в нем заставляет давление в голове отступить, но поддает жара огню, который вспыхивает колкими шипами, бунтует, вынуждает бедра дергаться все сильней и сильней.
Кожа свербит от жгучей ярости, что пытается вырваться через поры, и мне хочется ее чесать. Отрывать куски плоти, чтобы высвобождать жар струями огня и пара, и…
Захожусь воем, который искажен моим израненным горлом, и он перекрывает симфонию дождя.
А я-то думала, что уже ощутила агонию… но сейчас? Сейчас мне много хуже. Смерти подобно.
В приливе адреналина мне удается высвободить одну руку, но Рордин тут же ее хватает, запястья оказываются в кандалах его пальцев.
Мой вдох – едкая кислота.
– Ты меня убиваешь.
Рордин издает животное рычание, и меня чуть не разрывает пополам.
Он перехватывает оба моих запястья одной рукой, освобождая вторую.
Сердце пропускает удар.
Пальцы Рордина задерживаются на изящном изгибе моей ключицы, его дыхание учащается под стать моему, но мы дышим не в лад – словно наши легкие играют в перетягивание каната.
И я еще никогда в жизни не хотела победить так страстно.
Спустя небольшую вечность пальцы спускаются ниже, вызывая мурашки, ненадолго замирают там, где мягкая плоть скрывает мое ранимое, нетерпеливое сердце.
Дыхание прерывается, спина выгибается дугой.
Ладонь Рордина – мозолистая, грубая, холодная, как струи дождя, бьющие по коже, и осколки льда, кружившие в ванне. На мгновение задаюсь вопросом, не падет ли Рордин тоже жертвой огня в моих венах. Не растворится ли, как молочное облачко пара, что вырывается из меня с каждым лихорадочным выдохом.
Его ладонь продолжает мучительно медленно блуждать по моему телу – возможно, Рордин ждет, что я издам звук, закричу, чтобы он прекратил.
Боюсь пошевелиться, иначе он именно это и сделает.
Рордин стирает капли дождя с моей груди, спускается по ребрам, минует завязанный узлом пояс халата и останавливается чуть ниже пупка.
Не останавливайся.
Прошу, не останавливайся.
Сквозь грохот дождя слышу, как Рордин сглатывает, чувствую, как он упирается мне в макушку подбородком, будто ему не хватает сил держать голову.
Мышцы под его ладонью нетерпеливо сокращаются, как и мое нутро, сжимающееся вокруг пустоты.
В предвкушении.
Вскидываю бедра безудержным ответом на мольбу тела, которое так отчаянно нуждается в том, чтобы Рордин коснулся горячей влаги между моих ног.
Он так близко… в считаных сантиметрах от того, чтоб разрушить этот барьер между нами.
– Ты пообещаешь, что больше не причинишь себе вред.
– Да, как скажешь…
Сейчас я готова дать ему что угодно.
Свою душу. Дыхание в легких. Выложу сердце на блюдечко с голубой каемочкой и позволю из него пить.
– Скажи полностью, Орлейт. Иначе я не продолжу.
– Я обещаю!
Его грудь подрагивает мягким, раскатистым рычанием.
Его ладонь преодолевает последние сантиметры, пальцы обхватывают самую интимную часть меня, позволяют вжаться в их прохладу и тереться.
Все тело содрогается, вот-вот вывернется наизнанку, вся кровь устремляется к этой точке соприкосновения. Раскрываюсь навстречу опьяняющему касанию, от которого бедра сами собой покачиваются, словно прилив океана.
Плавно. Уверенно.
Получая волны удовольствия от его неподвижной руки, я чувствую, как внутри все начинает пульсировать, ноги раздвигаются шире, а огонь разгорается еще жарче и ревет собственным пылающим сердцебиением… но мне мало.
Мне нужно, чтобы Рордин меня наполнил, растянул, охладил изнутри. Мне нужно, чтобы он заставил это пламя погаснуть.
– Еще…
Его грудь вздрагивает, и что-то твердое вжимается мне в спину.
– Ты пожалеешь, – цедит Рордин и ловким прикосновением скользит по промежности. Раздвигает меня.
Вот-вот утвердит свое право.
Мне это нужно как воздух.
Палец кружит у самого входа, доводит меня до исступления напряженной, отчаянной нуждой, прежде чем погрузиться в самое сердце моего горячего, чувствительного нутра. Так внезапно, что я запрокидываю голову и снова ее роняю, выгибаясь от желания сжаться вокруг него сильнее.
Все и даже больше. Много больше.
Хочу, чтобы этот миг длился вечно.
Глаза щиплет, я громко ахаю, когда Рордин выходит, с влажными звуками кружит и проскальзывает обратно, снова и снова, но не погружается дальше второй костяшки.
Вскидываю бедра в надежде, что он будет толкаться сильнее, пока не заполнит меня, но он с той же ловкостью отступает.
– Прекрати. Если я войду глубже, то порву тебя, а я не уйду отсюда с твоей кровью на руках.
– Так не уходи.
В ответ на мои слова звучит ледяное рычание, грозящее разбить меня вдребезги.
Рордин вставляет еще палец и ускоряет темп, точными и короткими толчками подводит меня к краю все ближе и ближе… пока я не превращаюсь в узел похотливой нужды – раскрасневшаяся, припухшая, распростертая.
Внутри меня вот-вот что-то взорвется.
– Рордин… мне нужно… нужно…
Почти касаясь губами моего уха, он проводит большим пальцем вверх и прижимает нежный, чувствительный бугорок.
– Кончай, – рычит Рордин, и меня поражает разряд молнии, все тело выгибается, содрогается во взрыве экстаза.
Нет неба. Нет земли. Только он, и я, и буря между нами, разрывающая мир огнем и громом.
И в этот миг мне абсолютно все равно. Важно лишь это.
Мы.
Как раз когда я думаю, что больше не выдержу, все расслабляется – тело, разум, беспокойная душа. Я раскрываюсь и, кажется, впервые за долгие дни вдыхаю полной грудью, мой огонь – насытившийся зверь.
Пальцы Рордина все еще внутри меня, когда я сворачиваюсь на его груди, тяжело дыша, приходя в себя в его объятиях, а отголоски все пульсируют вокруг желанного вторжения.
Мне больше не хочется вскидывать бедра, раздирать на себе кожу, пытаться себя выпотрошить. Мне больше не хочется в отчаянии кричать в небо.
Я свободна.
И более того…
Мгновение тишины порождает массу возможностей. Вдруг нам больше не нужна будет разделяющая нас дверь. Вдруг Рордин наконец подпустит меня ближе – поговорит со мной, разделит трапезу.
Впустит меня в свое Логово.
А может, он разложит меня прямо здесь, на балконе, и будет разжигать дремлющий источник удовольствия, пока тот не превратится в голодный огненный пожар, лишь для того, чтобы утолить его, впиваясь в меня другой частью тела.
Может, он уже передумал дарить Зали свою куплу…
Глубоко, свободно вдыхаю, улавливая легкий запах мокрой псины. Он врывается в мое сознание и пробуждает память – напоминает мне, где Рордин был.
Я цепенею.
– Ты отправился туда к… к врукам, – шепчу я, пораженная отголоском страха, который испытала тогда, поднимаясь на башню. Ему на смену быстро приходит запоздалый прилив облегчения.
Рордин выжил.
Поглощенная осознанием, я почти не замечаю, насколько Рордин неподвижен, пока он не набирает полную грудь воздуха и не выпускает его с хриплым вздохом.
– Да.
Короткий ответ умаляет мое удовольствие, но я гоню эти мысли прочь, вдыхая жизнь в томительное чувство, от которого сердце бьется легче и слаще.
Он здесь, со мной, утоляет жажду моего тела и возрождает надежду в груди.
– Как ты остался жив?
– Мой меч бил первым.
Рордин отпускает мои запястья и поднимает меня, обмякшую, вялую. Прижатая к его груди, я слушаю мерное биение сердца, пока он несет меня в комнату, где в нос бьет смесь травяных ароматов. И давящий запах моего гона.
Мои щеки начинают пылать, когда Рордин огибает комнату, проходит мимо постели и туалетного столика, направляясь к ванне. Он погружает меня, прямо в халате, в ледяную воду – жидкий бальзам для разгоряченной кожи.
Приходится сдерживаться, чтобы не утянуть Рордина за собой.
– Их когти…
– Бесполезны, пока не нанесут удар.
Рордин разворачивается, оставляя занавески раздвинутыми, и я вижу, как он уходит к двери – обнаженные мышцы перекатываются с каждым резким шагом, мокрая рубашка зажата в крепком кулаке.
– Подожди, ты куда? Ты ведь не уходишь?
Он останавливается на полпути и поворачивает голову. Я вижу его профиль поверх широких плеч.
Он не смотрит мне в глаза. Остается лишь холодная отстраненность.
Все нутро переворачивается еще до того, как он заговаривает.
– Помни о своем обещании. И учись-ка трахать себя собственными пальцами. Моими ты больше не воспользуешься.
Его слова наносят сокрушительный удар, моя надежда разлетается миллионом искореженных осколков.
Всхлипываю, задохнувшись.
Прижимаю колени к груди, тело вдруг кажется слишком обнаженным, беззащитным, я смотрю, как Рордин шагает к выходу, будто там лежит его спасение.
Он застывает на пороге, сотканный из тени и бугрящихся мышц. Склоняет голову на мгновение, а потом уходит, хлопнув дверью, – возвращает на место тот самый барьер.
Содрогаюсь от грохота.
Слушаю удаляющиеся шаги, каждый вбивает в мое израненное, истерзанное сердце новый гвоздь. Когда Рордин добирается до нижней площадки, я уже задыхаюсь от букета ядовитых чувств, но лишь одно затмевает их все и заставляет дрожать, несмотря на жар…