Он как та запертая дверь у входа в Каменный стебель. Как Логово и Крепость.
То, что я хочу приоткрыть и исследовать, но мне никогда не дают даже заглянуть в замочную скважину.
До этого момента.
Моя и его грудь сталкиваются при каждом вдохе, словно ведут войну, моя – утянутая и скрытая одеждой, его – обтянутая тонкой черной рубашкой, облегающей как перчатка. Рордин рассматривает меня так, будто пытается заглянуть за маску, которой на мне нет.
Я – открытая книга, и именно поэтому наш расклад сил не в мою пользу.
Я выдаю слишком многое тем, как дрожу всякий раз, когда голос Рордина взрезает воздух. Тем, как от его близости у меня перехватывает дыхание, как он дарит мне ощущение, что в границах земель его замка я в безопасности, под защитой.
И связано это вовсе не с замком, а лишь с Рордином.
– Я в порядке, – шепчу – и мгновенно осознаю свою ошибку.
Слова прозвучали слишком мягко, слишком умиротворяюще, и, едва они слетели с губ, аура Рордина застыла ледяным покровом.
Прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку. После нескольких глубоких вдохов опускает лицо и глядит на меня глазами той холодной маски, которая мне слишком хорошо знакома.
Все.
Внезапно смотреть на него становится больно.
Отворачиваюсь, избегая этого зрелища.
Четыре факела заливают пещеру мягким золотистым сиянием, освещают резные стены, утопающие в единственном большом источнике…
По краям его нет бортов – ничего, кроме лестницы, которая поднимается прямо из воды, заполняющей все пространство. Даже потолок здесь ниже, минеральные клыки куда ближе к поверхности, чем там, где я привыкла купаться.
Сбитая с толку, я поворачиваюсь обратно.
– Это не Лужи…
– Нет.
Рордин выдерживает мой взгляд.
– Где…
– Мои личные купальни.
Внутри что-то обрывается.
Я смотрю в воду, на дыру в стене, к которой я прижата, на слабый поток, что там кружится…
Прямо как в Лужах. В той самой, моей. Той, куда меня всегда тянет, ведь есть крошечный шанс, что там будет пахнуть Рордином.
Моя гребаная тайная страсть.
Медленно поднимаю взгляд на стоящего надо мной несгибаемого мужчину.
Атмосфера изменилась – воздух наполнен смесью наших ароматов. Но дело не только в этом…
А в том, как Рордин теперь на меня смотрит.
В его глазах голод, настолько сильный, что он обжигает мне щеки, разливает жидкий жар в интимном местечке меж моих бедер.
Прерывисто выдыхаю и прикусываю губу, чтобы приглушить звук, а потом скольжу языком по ее пухлой плоти, словно желая ощутить на ней вкус дыхания Рордина.
У него дергается кадык, и мой взгляд скользит вверх по его сильной шее к острой, мужественной линии челюсти. Цепляется за ямочку на подбородке, темную щетину, и я вспоминаю, как она оцарапала мне шею. Вспоминаю след, который она оставила, – сыпь, клеймившую мне кожу целых два дня.
Потом губы: скульптурные, чувственные, едва приоткрытые. Если чуть приподниму подбородок, смогу попробовать его на вкус. По-настоящему.
Мысль тяжело оседает в голове, и заветные обрывки его дыхания на лице кажутся сущим пустяком. Потому что теперь я хочу все.
Чтобы эти губы жаждали меня с той же первобытной искренностью, с которой он стремится к моей крови, когда обходится без нее слишком долго. Чтобы он прикусил мою губу, испил меня иным способом.
Утолил голод моего сердца.
Пульс грохочет в ушах, я подаюсь вперед, минуя то небольшое пространство, что нас разделяет…
Разум вдруг отделяется от настоящего, и я снова в ледяной ванне со слезами на щеках. Он уходит, оставляя резкие слова осколками в моем израненном сердце.
И учись-ка трахать себя собственными пальцами. Моими ты больше не воспользуешься.
Воспоминание выдергивает меня из сладострастного тумана, и я вижу все как есть на самом деле…
Что сама волоку собственное сердце к позорному столбу.
Кладу ладонь Рордину на грудь и смотрю на разведенные пальцы, думая о том, какой маленькой моя рука выглядит на его фоне… а потом делаю глубокий вдох и толкаю.
Он скользит назад, как лезвие сквозь масло, и я сжимаю кулаки, которые вдруг кажутся мне слишком хрупкими. Слишком слабыми.
– Теперь я в порядке, – хриплю я, хотя слова горчат ложью.
Я не в порядке.
Я много лет не в порядке. Просто прячусь, чем-то себя занимаю. А теперь мой идеально выстроенный график сбился с ритма, и я растеряна.
Потеряна.
Пробираюсь к ступеням, которые начинаются под водой и исчезают во мраке. Выход, который, вероятно, ведет через Логово.
Бешено колотящееся сердце выдает мое волнение.
Повсюду запах Рордина – дурманящий эликсир, что цепляется ко мне, наполняет меня…
Почую ли я там, наверху, кого-то еще? Будет ли запах Зали густым и пьянящим? Или свежим?
Почую ли я, как их запахи слились воедино от сплетения их тел?
Проклятье.
Я уже почти у ступеней, как вдруг на меня налетают сзади и прижимают к стене – сперва грудью, затем щекой. По обе стороны от меня упираются кулаки Рордина, его гранитное тело вжимается в мою спину.
Он утыкается лицом в изгиб моей шеи, и я вся дрожу, нежная плоть жаждет новой боли от щетины, жесткой, как наждачная бумага. И другие части меня тоже жаждут такой же притязательной жестокости, отчаянно пульсируя.
Он делает глубокий вдох, словно напитываясь, но исторгает его быстро и резко, как незваного гостя. Низкое рычание проходится по всем моим нервам, доведенным до грани в ожидании большего.
Еще трижды Рордин делает короткие вдохи, которые звучат семенами слов.
И трижды им не суждено произрасти.
– Что, Рордин?
Еще вдох, резкий, отмеренный.
Я жду слов, которых все нет, лишь грубое фырканье, которое обдает меня его непрошеным запахом.
– Как я и думала.
Высвобождаясь из плена, я проезжаю грудью по стене до тех пор, пока не вздыхаю свободно, не задыхаясь от его мускуса.
Поднимаюсь на тридцать ступеней, как вдруг Рордин зовет меня по имени. И я чуть не скатываюсь обратно вниз, безвольной грудой ему под ноги.
Поэтому я срываюсь на бег.
Несусь вперед, пока лестница не выплевывает меня в комнату, которую я отказываюсь оглядывать. Лишь у самой двери, когда уже берусь за ручку, мое огнедышащее любопытство все же пробивается сквозь оковы.
Оборачиваюсь через плечо – и широко распахиваю глаза, осматривая покои Рордина.
Не то, чего я ожидала.
Его комната больше моей и скудно обставлена. Черная кровать с балдахином, рядом прикроватный столик того же дерева, на нем незажженный канделябр. Потрескивающий огонь окутывает все маслянистым сиянием, согревая царящий здесь запах так, что он обволакивает мне горло и заставляет мысли продираться сквозь сладкую патоку. Но что заставляет меня пошатнуться, несмотря на поддержку дверной ручки, это мольберт.
Высотой почти с самого Рордина и шириной с размах его плеч, мольберт стоит у окна. Стол рядом уставлен мисками угля.
Остальная комната сразу же меркнет, ведь теперь я вижу перед собой лишь холст.
Наполовину законченный набросок.
На ткани увековечена изящная пара рук. Одна ладонью вверх, другая покоится на ней кончиками четырех пальцев, будто черпает утешение из невидимого колодца.
Они таят в себе тихий покой, от которого собственное сердце кажется мне слишком тяжелым для груди…
Он рисует. Рордин рисует.
Но это не все.
Он видит. Он поймал момент столь скорбной красоты, и это меня зацепило – встало комом в горле, вызвало пощипывание в глазах.
Рордин врывается в комнату подобно буре, и наши взгляды сталкиваются, замирают на несколько томительных мгновений. Ртутные вихри угрожают поглотить меня, как и его вид, – насквозь мокрого и полностью одетого, но каким-то образом невероятно обнаженного.
Облепившая его ткань обрисовывает каждый мускул, и я ловлю себя на том, что завидую этой рубашке с длинным рукавом, которая так его обнимает.
Глаза Рордина широко распахнутые и дикие, каждая крапинка в металлических омутах мерцает звездами заполненной туманом галактики. Завитки волос ниспадают в столь небрежном беспорядке, что несут собственное совершенство, роняя капли на мощные плечи.
Он прекрасен. Душераздирающе. И теперь уже у меня слова застывают за зубами.
Моргаю несколько раз, мягко, нежно разрывая связь. Потому что я заслуживаю нежности.
Заслуживаю нежности, когда этот мужчина столь дерзостно меня уничтожает.
Не дыша носом, я дергаю дверь и вываливаюсь в длинный холодный коридор, которому недостает жизни. Коридор, ведущий лишь в Логово и из него. Путь, по которому я ходила нездоровое количество раз.
Только на самом верху Каменного стебля, прижавшись спиной к двери и осев на пол, я снова начинаю нормально дышать. И приходят безудержные слезы, которые рвутся прямиком из моего жалкого сердца.
Я влюблена в мужчину, который никогда не будет моим, – недоступного во всех отношениях, в любом виде – и я уверена, что это меня погубит.
Глава 31Орлейт
В дверь резко стучат.
Звук отдается в спине, доходит до самых пальцев ног. Откликается в костях, в гребаной душе.
– Чего? – шепчу я, зная, кто это. Зная с того момента, когда услышала тяжелые шаги, что поднимались по ступенькам медленнее обычного, будто он для разнообразия решил побыть осторожным. – Еще не время кормежки.
Тишина тянется так долго, что я представляю, как меня вышвыривают за ворота замка, словно мешок с зерном.
Раздается короткий кашель, а затем:
– Смешно.
Как я и думала.
– Я здесь, чтобы сопроводить тебя на Конклав, – приказным тоном произносит он, и каждый мускул моего тела напрягается.
Никто не говорил мне, что я должна присутствовать. А мысль о том, чтобы встретиться лицом к лицу со всеми после сцены в садах?.. Честно говоря, в моем перечне дел Конклав числится на самом последнем месте.
– Не думаю, – отвечаю я, неотрывно глядя в открытое окно. На покров тяжелых облаков, которые не пропускают и лучика света, не дают согреть мою кожу.